Понятие фаллической матери

Фрейд не вводил понятие фаллической матери в своих ранних работах, хотя в фантазиях Маленького Ганса о том, что его мать обладала пенисом, оно явно различимо в материале, опубликованном в 1909 году. В работах о фетишизме (1927),(1940) Фрейд описывал, как маленький мальчик создает фантазию о женщине с фаллосом, чтобы защитить себя от ужасной реальности, в которой женщина – кастрированное, лишенное пениса создание, и где ему самому может угрожать кастрация. В 1933 году Фрейд обращается к работе Abraham и его описанию паука как символа матери. Вид паука вызывает боязнь появления инцестных желаний в отношении матери, страх женских гениталий. Согласно Фрейду, маленькие девочки и мальчики считают, что мать обладает пенисом, до того, как они обнаруживают половые различия.

Позднее некоторые авторы приписывали фантазийному образу фаллической матери роль защитницы мальчика в его боязни кастрации. Bak(1968) описывал фаллическую мать как «непременного спутника фантазий в перверсиях». Stoller (1975) подчеркивал важность этой фантазии для мужчин гомосексуалов, трансвеститов и фетишистов. Например, трансвестит, одеваясь в женское платье, изображает, в своих неосознанных фантазиях, женщину с пенисом. Greenacre (1968) указывал на фантазии о фаллической матери и страх кастрации как основу для понимания мужского фетишизма. Stoller и Greenacre подчеркивают роль детской травмы (слишком соблазнительная мать) в укреплении этой фантазии у таких пациентов в дальнейшем. Helene Deutsch (1965) писала, что женский гомосексуализм также обнаруживает наличие этой фантазии. Лесбиянка, принимая на себя роль мужчины или выбирая себе мужеподобную любовницу, возможно, создает в своих фантазиях образ фаллической матери, отрицая факт ее кастрации.

Понятие фаллической матери воспринималось, в основном, как отрицание страха кастрации, как у мальчика, так и у девочки, в то же время оно считалось отражением ранних, более инфантильных страхов. Ruth Mack Brunswick (1940) рассматривала это явление как регрессивный компенсаторный феномен. «Фаллическая мать» не просто обладает пенисом, она является «всемогущей». Идея пениса проецируется назад, к образу активной матери и ее груди, к образу, относящемуся к оральной стадии развития.

Roheim (1945) в своем интереснейшем эссе, посвященном фаллической матери в мифологии, раскрывает образы ведьм в фольклоре народов Центральной Европы. Ведьма, с метлой в руке, с волосатой шеей, в заостренной шляпе, - это явно женщина, наделенная фаллосом. Народная история про ведьму, которую можно увидеть сквозь дверную щелочку, это не что иное как желание обнаружить фаллос в женской щели или вагине. Так, автор утверждает, что фаллическая мать защищает не только от угрозы кастрации, но и от признания существования вагины. Кроме того, мифические ведьмы часто идентифицируются с образами коров или молока, особенно испорченного или отравленного молока. Фаллическая мать – на самом деле, оральная мать, в таком случае ведьма, которая атакует источник молока, символизирует детскую агрессию в отношении матери. Здесь «пенис равен груди». Другие авторы (Evans, 1972); (Ewens, 1976); (Greenacre, 1968); (Hermann, 1949) подчеркивают предгенитальную основу фаллической матери. Хронологически сексуальные различия обнаруживаются во время анальной стадии развития, так что она является еще и садисткой анальной матерью (Chasseguet-Smirgel, 1964).

В этой связи, (Chasseguet-Smirgel, 1964) утверждает, что образ всемогущей матери живет в каждом из нас. Желание мальчика освободиться от ее власти, от чувства вины за свою враждебность к ней, торжество его победы над ней – все это усиливает фантазию фаллической матери. Вид женских гениталий пугает, и не только потому, что вызывает страх кастрации, но и потому, что подтверждает роль отца и его пениса в сексуальных отношениях. Фантазия также отражает детское отрицание существования взрослой вагины и ощущение неадекватности, которое она вызывает. Фантазия имеет отношение к страхам, связанным с половыми различиями, а также с различиями между поколениями.

Kubie (1974) объяснял эту фантазию с совершенно другой точки зрения: как проявление «стремления стать и тем и другим (обоими полами)», стремления, с которым каждый борется. Kubie считал, что неспособность примкнуть к какому-либо одному полу и желание идентифицировать себя с обоими родителями, имеет глубокие корни в человеческой натуре. Это желание находит свое отражение в психопатологии, в отношениях между полами, в произведениях искусства и литературы, а также в фантазийной жизни.

Представленный краткий обзор литературы, относящейся к понятию фаллической матери, показывает, какую роль это понятие играет в современных теоретических разногласиях: нападки на представления о значимости фаллоса и зависти к пенису в женском психосексуальном развитии; значение и сроки появления у ребенка осознания сексуальных различий; роль до-эдипальных и эдипальных факторов в развитии невроза; полемика о том, насколько «фаллической» является «фаллическая мать»? Я не ставлю перед собой цель выявить подобные разногласия, я постараюсь показать, что наши теоретические понятия, такие, например, как «фаллическая мать», определяют наше понимание, исследование и управление переносом, особенно в той части, где это касается вопросов пола. Термин «фаллическая мать», как проецируемый образ в переносе, объяснялся по-разному – как материнский, отцовский или бисексуальный образ, как запрет или проявление эротических чувств к одному и тому же, или противоположному полу.

“МАТЕРИНСКИЙ» ПЕРЕНОС И «ОТЦОВСКИЙ» ПЕРЕНОС

Очевидное влияние пола терапевта на перенос может быть выражено в том, имеет ли материал «материнский» или «отцовский» уклон 1. Теоретически, «материнский» или «отцовский» перенос может быть легко вызван аналитиками или терапевтами любого пола.

1 Я не очень приветствую схематичное употребление терминов «материнский» или «отцовский» перенос. Перенос, на мой взгляд, это потребностное состояние, или состояние, организованное вокруг аффектов. Однако в целях подтверждения своих доводов я буду придерживаться этого языка.

Freud (1931) впервые обратил внимание на то, что, ему, в силу его пола, материнский перенос менее доступен и менее понятен, чем отцовский перенос. Мизерное количество эмпирических данных по этому вопросу говорит о том, что в других видах терапии (в отличие от анализа) образ терапевта совпадает с манифестным проявлением пола терапевта (Goldberg, 1979). Психоаналитическая литература по этой теме, однако, предлагает противоположные загадочные явления: мужчины аналитики, начиная с Фрейда, отмечают случаи, когда в переносе они нередко воспринимаются в качестве матери; со стороны женщин аналитиков не было отмечено случаев продолжительного «отцовского» переноса. Это очевидное различие можно наблюдать даже в романе August, в разговоре между двумя аналитиками - мужчиной и женщиной, во время вечеринки: «Я заметил», - говорит Сивер, «что аналитик становится и матерью, и отцом». Лулу отвечает: «Я такого не замечала» (Rossner, 1983, p. 38). Является ли это различие отражением реальной клинической картины? Если да, то почему?

Для ответа на этот вопрос я общалась со многими женщинами аналитиками по всей стране, чтобы проанализировать их клинический опыт. Некоторые из них не согласны с тем, что отцовский перенос реже встречается у женщин аналитиков; они приводили примеры своих клинических наблюдений, подтверждающих отцовский перенос. Женщины аналитики обычно больше работают с женщинами, нежели с мужчинами; а мужчины, которые приходят или направляются к ним, как правило, находятся в более нестабильном состоянии (more disturbed) и, следовательно, более предрасположены к доэдипальному материнскому переносу. При описании случаев отцовского переноса женщины аналитики часто употребляют фразы «менее выраженный», «непродолжительный», «необычный». В своей практике я встречала только мимолетные отцовские переносы. Это явление может быть объяснено с позиции пациента, аналитика или обоих.

С точки зрения пациента, есть несколько объяснений. Все они, в основном, связаны с вопросами развития. Так как самые ранние переживания, из которых развиваются все объектные отношения, связаны с матерью, то материнский перенос является более распространенным и более важным (Greenacre, 1954); (Zetzel, 1966). Второй аргумент: наши знания о «мужественности»(maleness) приходят на более поздней стадии развития, чем знакомство с «женственностью» (femaleness), и знания эти существенно отличаются. Следовательно, «мужественность» привязана больше к реальности и менее устойчива к поражениям, чем «женственность». Таким образом, отцовские, или мужские, образы более привязаны к реальности пола терапевта и с меньшей вероятностью будут переноситься на терапевта – женщину (Zetzel, 1966); (Karme, 1979); (Mason, 1983).

Что касается аналитика, то он может испытывать трудности восприятия в переносе образов, ролей или отношений, связанных с противоположным полом. Эти трудности, естественно, будут свойственны и мужчинам аналитикам, и женщинам (Stein & Auchincloss, 1984). Для женщин может оказаться особенно трудным позволить себе рассматривать или объяснять перенос с мужской или «отцовской» позиции. Некоторые авторы, например, считают, что женщинам аналитикам свойственно больше фокусировать внимание на материале, связанном с ранним материнским опытом, или интерпретировать с точки зрения «диадных отношений» (into the 'dyad') (Bernstein, 1984); (Stein & Auchincloss, 1984).

Lerner (1974), в своей немного провокационной работе о недооценке роли женщины в обществе в целом, и в психоаналитической теории в частности, также касается этой темы. Он считает, что «характер примитивного материнского образа и связанной с ним женской боязни своего разрушающего и кастрирующего потенциала может быть таковым, что женский пол с относительно большим трудом признает и прямо выражает свои агрессивные, амбициозные и соперничающие стремления» (стр.551).

Kubie (1974) делает противоположный вывод о том, как культурные особенности влияют на проявление «драйва стать обоими полами». Он пишет, что в нашей культуре драйвы допустимы и даже поощряются у женщин и почти полностью подавляются в мужчинах, за исключением случаев сексуальных отклонений.

Если предположение Kubie об основополагающем, неосознаваемом драйве к обоим полам является спорным, то его представление о том, что индивид выражает или осознает признаки обоих полов, в зависимости от влияний окружающей среды, заслуживает внимания.

Еще одна причина того, что отмечается мало случаев возникновения отцовских образов, состоит в том, что отцовские или мужские образы интерпретируются с точки зрения «фаллической матери». Обзор клинической литературы показывает, как конструкции типа «фаллическая мать», могут не позволить аналитику разглядеть другие парадигмы в переносе. В случае с пациентом-мужчиной, представленном Eva Lester (1982), понятие фаллической матери доминирует. Пациент в переносе проецирует мужские образы, аналитик это чувствует, но «возникает консолидирующий материнский образ» - испуганной фаллической матери. В данном случае, а также в работе (Szmarag, 1982), утверждается, что в диаде - пациент мужчина и аналитик женщина - негативный отцовский эдипальный перенос качественно неотличим от материнского переноса фаллической матери. То есть автор считает, что некоторые отцовские образы не отличаются от материнских образов. Marianne Goldberger, при рассмотрении случая Lester, отмечает, что проявления, которым Lester приписывает признаки фаллической матери, могут также быть интерпретированы в рамках отцовского переноса. Более того, Goldberger считает, что понятия фаллической матери и проницательного отца не так уж трудно различить.

В действительности, бывает не всегда легко отличить «фаллическую мать» от образов отца. Как и во всех подобных случаях, мы должны руководствоваться контекстом, в котором возникает клинический материал, накопленным клиническим материалом о пациенте, а не манифестным содержанием ассоциаций. В литературе содержится очень мало информации по этой теме.

Bernstein & Warner (1984) приводят примеры нескольких случаев, когда женщина пациент находится в работе у женщины аналитика, при этом, образ аналитика в переносе меняется от фаллической матери к эдипальному отцу или превращается в какую-то постороннюю (intrusive) фигуру. Поскольку нет детального описания этих случаев, непонятно, как распознавались эти образы, возможно, по общим признакам, в зависимости от того, какие проблемы (до-эдипальные или эдипальные) отражены в материале. Авторы считают, что сексуализированный гомосексуальный перенос, который развивается с некоторыми из их женщин пациентов, является до-эдипальным, он является защитой от раннего глубокого желания матери, которая недоступна. Мать в подобных случаях также может быть фаллической. Интересно, что Bernstein & Warner обнаружили, что женщины аналитики, включая самих авторов, сопротивляются выполнению мужских ролей в переносе.

Мужчины аналитики, так же как и женщины, сталкиваются с проблемой разграничения образов проницательного отца и фаллической матери в переносе. Shengold в книге о сфинксе, которого он считал прародителем и фаллической матерью, описал клинический случай, где он, как аналитик, был использован в качестве проницательной фаллической матери. Другие авторы – мужчины (Finklestein, 1975); (Orgel, 1965), описывают случаи, изобилующие генетическим и фантазийным материалом о «фаллической матери», причем сами авторы не выступают в этой роли в переносе.

В одной из своих клинических работ Shevin описывает случай мужчины, который, как видно из истории, сначала был использован в качестве, а затем взял на себя, роль фаллоса своей матери. В переносе, Shevin пишет, как он стал для пациента матерью (фаллической), к которой пациент обращался и с которой он регрессивно объединялся. В другой раз пациент принимал на себя роль матери и обращался с аналитиком как с фаллическим продолжением самого себя. Позже, в ходе лечения пациент смог идентифицировать себя с аналитиком и с другими мужчинами, выступая как фаллос для сильного мужчины. Shevin проводит различия между очень похожими отцовскими и материнскими образами, частично на основе линии развития: аналитик в отцовской роли воспринимался более целостно, нежели в материнской роли.

Chasseguet-Smirgel прямо говорил об общих чертах и об отличиях образов отца и фаллической матери. Отношение маленькой девочки к отцу часто воспроизводит отношение к матери, так как «зависть к пенису» по отношению к мужчине отражает более ранний конфликт по отношению к матери. В этом смысле отцовский образ является двукратной экспозицией материнского образа и практически неотличим от него. В то же время, как утверждает автор, отцовский перенос, появляясь в ходе лечения, более идеализирован по сравнению с материнским; он проявляется в триадической размерности.

Независимо от того, трудно или невозможно отличить в переносе образ фаллической матери от проницательного отца, и независимо от того, какие критерии отличия могут быть использованы для этого, мы не сможем найти различий до тех пор, пока сами этого не захотим. Мой тезис заключается в том, что мы, так же как наши пациенты, становимся настолько связанными своим манифестным полом (manifest sex), что не можем разглядеть ничего за его пределами. Как я уже говорила ранее, до начала данного исследования я наблюдала лишь слабые отцовские переносы в своей клинической практике. В настоящее время я начала замечать и распознавать отцовские переносы (иногда продолжительные) во многих своих случаях. Вывод: дело в том, что мой разум стал открытым для новых переживаний и осмыслений, а не в том, что обогатился клинический случай или изменился материал.