Первое письмо

Выйдя однажды в полдень на веранду, м-р Синнетт обнаружил, что мадам Блаватская, спустившаяся раньше всех к чаю, сидит там одна. На несколько мгновений м-р Синнетт задержался в две­рях, не решаясь побеспокоить ее. Ему не терпелось узнать хоть что-нибудь о судьбе своего письма, ко­торое она передала, но он медлил. Мадам Блават­ская сидела неподвижно, глядя куда-то вдаль и как будто к чему-то прислушиваясь; Синнетт решил, что она ждет какого-то сообщения от одного из членов Братства. Он уже собирался удалиться, когда она заметила его.

― Мистер Синнетт! – воскликнула она. – Хоро­шо, что вы пришли. Я уже узнала, что ваше письмо достигло адресата и вы получите на него ответ.

Эта новость повергла его в крайнее изумление. В этот момент он как никогда прежде был близок к тому, чтобы потерять свою обычную невозмути­мость. Он был изумлен и глубоко потрясен услышанным. И в то же время радость его была настолько велика, что он не смог удержаться от восторженного восклицания.

Однако ему быстро удалось подавить этот пер­вый импульс, после чего он сказал:

— Это же просто великолепно, мадам Блаватская! – но затем его нетерпение все-таки прорвалось
наружу.

— И как вы думаете, когда...

Улыбаясь, она покачала головой.

— Не знаю, но не думаю, что вам придется ждать долго.

Неожиданно у него зародилось сомнение: а до­статочно ли ясно и убедительно ему удалось изложить в письме свои предложения. В его мозгу не­медленно возникли новые, подкрепляющие его идею аргументы, которые он решил также изложить в письменном виде и попробовать уговорить Е.П.Б. передать второе письмо, как и первое. Однако в этот момент он ничего не сказал, не зная, как она это воспримет, и подумал, что лучше будет сначала написать письмо, а уж затем попросить о его пере­даче. В худшем случае она просто откажет.

В это время появились жена Синнетта и пол­ковник Олькотт, до этого беседовавшие в библиотеке; слуга принес на подносе чай, и вся компания пе­решла к оживленному разговору на обычную для тех дней тему: о происходивших в то время удиви­тельных событиях.

Миссис Синнетт повернулась к Полковнику со счастливой улыбкой на лице.

—Полковник Олькотт как раз рассказывал мне о том, что сегодня до него дошли хорошие ново­сти, – сказала она.

―Да, – подтвердил Олькотт, вынимая из кармана какое-то письмо, – вот то, что я уже давно
ожидал. Тебе это понравится, Е.П.Б.

Он наконец-то получил письмо от секретаря индийского правительства Т.М. Дюранда, в котором говорилось, что надзор, установленный за ними со дня их приезда в Индию, снят и что это было сделано «вследствие интереса, проявленного к ним со стороны президента Соединенных Штатов Хейза и госсекретаря его Правительства...»1.

Эта новость принесла облегчение всем, а миссис Синнетт добавила, что лично для нее с самого начала было непонятно, как это можно было подо­зревать в наличии политических мотивов двух человек, посвящающих себя без остатка служению такому благородному и возвышенному делу, как Теософское Общество.

— Но, – добавил Олькотт, широко улыбнувшись, – мистер Дюранд особенно подчеркивает, что эта акция ни в коем случае не связана с отношением правительства к самому Теософскому Обществу.

― Ну, на это и не приходилось рассчитывать! – сказала Е.П.Б., подводя итог, и хотя все продолжали улыбаться, присутствующим было ясно, что она абсолютно права. В душе Синнетт был уверен, что эту проблему можно было решить намного проще, если бы эти двое из Америки вели себя более осторожно и действовали более искусно, но будучи джентльме­ном, он не стал указывать им на это.

При первой же возможности он откланялся, уда­лившись в свой кабинет, где составил второе письмо для Махатмы, снабдив свои первоначальные доводы более весомыми и, как он считал, более убедитель­ными аргументами. Довольный своей работой, он в тот же вечер вручил письмо Е.П.Б. с просьбой передать его вслед за первым. К его удивлению, она не стала возражать, хотя и наградила его весьма лукавым взглядом.

Весь следующий день он пытался, скрывая свое нетерпение, вообще не смотреть на нее. Он все еще не знал, чего ему следует ожидать, хотя она и уверила его в том, что Махатмы не станут отправ­лять свой ответ по почте.

Письмо появилось на удивление просто: он на­шел его лежащим на своем письменном столе.

Синнетт был в полном недоумении, как оно туда попало. Он был совершенно убежден, что Е.П.Б. в эту комнату не входила, и, насколько он знал, в этот день она постоянно находилась на людях.

Письмо было написано в монастыре Толинг – в Тибете, недалеко от границы; оно занимало шесть исписанных с обеих сторон листов бумаги2.

Первым желанием Синнетта было пробежать глазами сразу весь текст от начала до конца, но он подавил в себе этот первоначальный порыв и при­ступил к тщательному изучению написанного с са­мого начала.

«Уважаемый Брат и Друг». От первой же фразы у него едва не перехватило дыхание. «Опыт с газетами – немыслим как раз потому, что он заста­вил бы замолчать всех скептиков».

На секунду он оторвался от письма, будучи не в силах читать дальше; слишком сильным было потрясение. Этого он ожидал менее всего. Его план представлялся ему идеальной возможностью устранить всякое сомнение в существовании Махатм и их способностях, и казалось, что сами Махатмы должны были бы с готовностью его принять. Он и представить себе не мог, что это не соответствовало их желаниям. И тут ему захотелось узнать почему.

Его собеседник был настроен весьма скепти­чески: «... единственным спасением для истинных знатоков оккультных наук является скептицизм об­щественности; шарлатаны и плуты служат естест­венным щитом для «адептов». Гарантией безопасно­сти общества является то, что мы держим в секрете все те страшные виды оружия, которые были бы использованы против него*...»3

К принятию такой точки зрения Синнетт пока не был готов. Ему уже доводилось встречаться с подобной скрытностью со стороны тех индийцев, которые, как он подозревал, знали кое-что о своей древней традиции, и эта скрытность всегда несколь­ко раздражала его. Такими ли уж ценными или опасными были эти знания, чтобы о них нельзя было поведать такому образованному европейцу, как он.

Синнетт вновь вернулся к письму. Далее приво­дилась еще одна причина отказа от его предложения. Ока касалась как самого Синнетта, так и Е.П.Б.

Махатма указывал на то, что результаты подо­бного феномена были бы катастрофическими: наука оказалась бы не в состоянии объяснить его и, как следствие, полностью отказалась бы его принять. А массы истолковали бы феномен как чудо, и вся эта затея превратилась бы в «роковую ловушку». Последствия отразились бы не только на том, «кто открыл дверь» (то есть на самом Синнетте), но и на Е.П.Б., снискав ей дурную славу и, вследствие этого, пре­вратив ее в объект поношений и клеветы4.

«И чего же еще, – прочел Синнетт, – следует ожидать тем, кто собирается привнести в мир подобное новшество? Человеческое невежество приве­дет к тому, что если в него даже и поверят, то припишут тем темным силам, в существование ко­торых еще верят добрые две трети человечества»5.

Кроме того, корреспондент Синнетта указывал на то, что появление номера «Пионера» в Лондоне в день его публикации, являвшееся частью его пла­на, поставило бы под угрозу его (Синнетта) собственную жизнь.

«... и поскольку науке пока еще есть чем занять­ся, – говорилось далее в письме, – а в сердцах большинства людей жив еще религиозный догматизм, то бытующие в мире предрассудки следует преодо­левать шаг за шагом, а не молниеносным броском»6.

Далее следовало аргументированное рассуждение об исторических событиях, иллюстрирующих выше приведенные доводы, и о людях, в них участвовав­ших.

Синнетта поразила эрудированность автора: так он снова и снова натыкался на примеры, которые заставляли его изрядно покопаться в своей памяти, чтобы удостовериться в их истинности, а он считал себя человеком более начитанным, чем любой сред­ний англичанин его класса.

Но, как выяснилось при дальнейшем прочтении письма, список аргументов этим не исчерпывался.

«Вот то, что касается науки, насколько мы с ней знакомы, –продолжал Махатма. – Что же касается человеческой природы в целом, она и сей­час – абсолютно та же, какой была и миллион лет назад: предрассудки, замешанные на эгоизме, всеобщее нежелание отказываться от привычного порядка ве­щей и менять свой образ жизни и мышления (а ведь это необходимое условие для изучения оккультизма). Сюда же можно добавить еще и гордыню и упорное неприятие истины, если она противоречит традици­онному представлению о вещах, – таковы характе­ристики вашего века... Так каковы же будут ре­зультаты всех этих удивительных феноменов, если, предположим, мы согласимся их произвести? Даже если они будут успешными, порожденная ими опас­ность будет расти пропорционально их успеху. И вскоре нам не останется ничего другого, как продол­жать в том же духе – и даже crescendo – произ­водить феномены или же погибнуть в этой бес­конечной борьбе с предрассудками и невежеством, будучи сраженным своим же собственным оружием.

Нам придется демонстрировать подобные опыты один за другим; и каждый последующий феномен должен был бы выглядеть все более впечатляющим, чем предыдущий»7.

Синнетт вынужден был признать, что эти слова выглядят вполне справедливыми. Он не был склонен к глубокому самоанализу, но все же сознавал, что и ему самому не было полностью чуждо стрем­ление ко все более и более впечатляющим феноме­нам. Вся разница, как считал он, заключалась в том, что сам он был полностью убежден и стремил­ся убедить других. И несмотря на все, сказанное Махатмой о скептицизме, он все-таки желал сокру­шить его. Разве сам он поначалу не был скептиком? И к тому же он не пытался употребить свое новое знание кому-либо во зло! Так почему бы не попы­таться убедить и прочих скептиков?

Ему захотелось переговорить обо всем этом с Хьюмом, который знал о его первом письме и знал также, что ему был обещан ответ. «У Хьюма есть свои недостатки, – рассуждал Синнетт, – и главный из них – это неспособность вообразить ситуацию, если она не касается непосредственно его самого». Однако же интеллекта ему было не занимать, и если бы он признал, что его (Синнетта) мнение ни в чем не является ошибочным, то этим он мог хотя бы убедить Синнетта в том, что его аргументы действительно представляются неоспоримыми.

Синнетт обратил внимание на замечание Махат­мы о том, что он не сможет ответить на его второе письмо, «не посоветовавшись предварительно с теми, кто обычно контактирует с европейскими мистика­ми. Более того, это мое письмо уже дает ответы на многие вопросы, намеченные в Вашем последнем письме; но, одновременно с этим, оно принесет Вам и разочарование»8.

В конце письма Махатма предлагал Синнетту «поведать публике о некоторых документально под­твержденных феноменах, произведенных в Симле за время визита мадам Блаватской, дав для начала усвоить ей хотя бы это».

Синнетт уже опубликовал рассказ о таинствен­ном возвращении миссис Хьюм ее потерянной броши, истинность этого рассказа подтвердили девять свидетелей, включая его самого и Пэйшенс9.

Но этот рассказ, по словам Махатмы, «буду­чи единственным... становился абсолютно бесполезным». Он извинялся за то, что осмеливается давать советы, но дополнял при этом: «Это накладывает на Вас священную обязанность просвещать публику, готовить ее к грядущим более широким возможно­стям, постепенно открывая их глазам свет истины. Один хорошо известный людям свидетель стоит десяти свидетелей, мало кому известных; а если кто и известен в Индии своей честностью, то это редактор "Пионера"».

Заканчивалось письмо ободряющей фразой:

«Дерзайте и работайте для начала с тем ма­териалом, который есть у Вас под рукой, а затем мы сами предоставим Вам все необходимые данные».

Синнетт вынужден был признать, что это пись­мо одновременно и воодушевило, и разочаровало его. Пережив, фактически, смерть надежд, предвку­шения блестящей реализации своего оригинального плана, он почувствовал себя каким-то опустошен­ным. Он вынужден был признать обоснованность некоторых аргументов Махатмы; и в то же время полной убежденности в его правоте у него не было. Кроме того, некоторые доводы Махатмы его очень удивили. Интересно было бы послушать, что скажет о них мадам Блаватская.

Он успел только показать это письмо Пэйшенс, но до обсуждения дело не дошло – их пригласили к обеду.

Синнетт намеренно не упоминал о письме за столом, поскольку ждал более подходящего случая для обсуждения накопившихся у него вопросов.

Позже, когда вся компания собралась в гостиной за кофе, к ним присоединился А.О. Хьюм, специаль­но заглянувший узнать, получил ли Синнетт ответ на свое письмо. И только тогда Синнетт попросил Е.П.Б. помочь ему разобраться с некоторыми заме­чаниями. Та с готовностью согласилась.

Он спросил, знала ли она о том, что ответ уже пришел, поскольку сама она ни словом о письме не обмолвилась. И услышал в ответ:

― Так вы его уже прочли?

Произнеся эти слова, она присела на стул, взяв своей изумительно изящной формы рукой чашечку и блюдце; другая рука при этом была слегка при­поднята, выражая вопрос.

Грациозность этого жеста очаровывала, и Син­нетт подумал: «А ведь она аристократка до кончиков волос! Не следует забывать об этом ни на минуту!»

Вслух же он сказал:

— Да, я чрезвычайно благодарен вам за вашу услугу. Но кое-что меня удивило.

— Только «кое-что»? – спросила она с улыб­кой. – Меня, как правило, удивляет в поведении Учителей очень многое. Но не отчаивайтесь, – я помогу вам, если смогу.

Он перебирал находившиеся в его руках листы письма.

— Прежде всего, – сказал он, – меня интересует само письмо, – откуда и как оно появилось? Такое впечатление, что чернила как будто впечатаны в бумагу каким-то странным образом. К тому же это письмо как будто писали несколькими разными по­черками, а подпись и вовсе не похожа ни на один из них. И подписано – «Кут Хуми Лал Сингх».

— Да, – ответила она задумчиво, – благословен­ный Кут Хуми.

Он оторвался от письма, заинтригованный поч­тительностью, прозвучавшей в ее голосе.

— Если ваша переписка продолжится, – добави­ла она, загадочно улыбнувшись, – то он, несомненно, будет обходиться и без «Лал Сингх»10.

— Да? – спросил было он, но она, похоже, была не склонна к дальнейшим объяснениям.

Синнетт продолжил:

— Похоже, что многие места в тексте изменены или исправлены. Все это кажется мне весьма любо­пытным.

— Возможно и так, – согласилась она. – Объ­яснить это одновременно и просто, и сложно.

Она на секунду задумалась.

—Как бы вам это объяснить? Видите ли, у Махатм очень мало свободного времени. На их
плечах лежит огромная ответственность, причем не только за такие небольшие группы, как наша с
вами, и даже не за одно только Теософское Обще­ство, хотя это тоже их Общество. Письма, подобные
Вашему, обычно записывает под диктовку чела или даже несколько чела, –отсюда и подмеченный вами
разнобой в каллиграфии. Чернила выглядят впеча­танными в бумагу потому, что их действительно на
нее осадили. Слова перенесены на бумагу, а не написаны на ней11.

Все присутствующие смотрели на нее с удивле­нием и ожиданием.

— Что это означает, мадам? – поинтересовался Хьюм.

— Это занимает меньше времени, чем обычное письмо, по крайней мере для самого Учителя, –продолжила она, – хотя описание этого процесса могло бы создать иное впечатление. Это делает чела, магнетически связанный с Махатмой. Махатма со­здает ясный умственный образ слов – реальное умственное изображение формы написания букв – и направляет его в разум чела, используя кроме того магнетическую силу чела для перенесения букв на страницу. А материал, из которого состоят буквы – он может быть красным, синим или черным, – берется из астрального света. Всем этим процессом руководит Махатма, благодаря своей огромной маг­нетической силе, а также своей могучей силе воли.

Теперь уже на лицах всех присутствующих чи­талось недоумение, и Синнетт спросил:

— Я не совсем понял, что вы говорили об астральном свете. Как может Махатма что-либо из него получать?

— Чтобы полностью это понять, надо быть яс­новидящим, – энергично произнесла она. – Все вещи, растворяясь, превращаются в астральный свет, поэтому воля мага может снова вызвать их к жизни12.

Она вопросительно посмотрела на Синнетта.

— Вы не будете возражать, если я взгляну на написанное?

— Конечно, нет, – отозвался он и передал ей письмо.

Она быстро просмотрела его и вернула Синнетту.

— Большая часть письма написана его собст­венным почерком – почерком Учителя Кут Хуми. Я говорю «почерком», потому что он представлял себе это письмо так, как будто сам писал его. У буквы «t» – динная поперечная палочка, а над каждой буквой «т» – горизонтальная черточка. Это, несом­ненно, его почерк13. К тому же вы, должно быть, заметили, – добавила она, – что Учитель Кут Хуми превосходно владеет английским.

— Прочитав это письмо, невозможно было прий­ти к иному выводу, – заметил Синнетт с улыбкой. – Он что-то говорит о какой-то английской школе. Вот здесь, «Roma ante Romulum fuit» - вот аксиома, которой нас учили в ваших анмийских шко­лах»14 – прочел он.

— Он обучался в нескольких европейских уни­верситетах, – сказала Е.П.Б.15

— Похоже, что он получил хорошее образование, особенно в области науки и классической литерату­ры.

— Но скажите мне, – вмешался в разговор Хьюм, – что касается этого осаждения слов на
бумаге. Перечитывает ли Махатма то, что было сделано его – чела, чтобы убедиться в правильности написанного?

— Да, конечно. Отсюда и те исправления, кото­рые заметил м-р Синнетт. Конечно же, все значительно упрощается, если чела знает английский. Иногда чела может сам написать все письмо или перенести его на бумагу, если ему это по силам, и Махатма при этом ему ничего не диктует; хотя ученик может сделать это только с разрешения или по распоряжению Махатмы, когда он и сам знает, что тот хотел бы сказать16.

— Я склонен думать, – продолжал Хьюм, – что ошибок при этом должно стать еще больше.

― Вполне возможно, – согласилась она, – хотя Махатмы обычно тщательно проверяют, не искажена ли где-нибудь их мысль. К тому же, если бы у вас был хоть какой-нибудь опыт передачи мысли на расстояние, то вы знали бы, что тот, кто принимает чужую мысль, или иначе сказать – ментальный образ, картину, – часто видоизменяет ее в соответствии со своими мыслями, перекладывает ее на собственные слова и фразы, то есть вносит в нее какие-то свои коррективы. Поэтому и приходит­ся еще раз проверять и исправлять письма, но если сама мысль передана верно, то фразы в этом слу­чае, как правило, не корректируются17.

— Здесь есть еще одно высказывание, которое особенно меня заинтересовало, – сказал Синнетт, – хотя, безусловно, меня в высшей степени заинтере­совало все это письмо, но вот здесь Махатма пишет, что он «очень внимательно слушая» наш разговор, недавно состоявшийся у Хьюма. Как вы это объясните?

— Я полагаю, что следует понимать это букваль­но, так, как здесь написано, – ответила она с улыбкой. – Возможно, он действительно слушал. Для него это никакого труда не составляет.

— Знаешь, Хьюм, – Синнетт обратился к своему приятелю, – он говорит, что «с точки зрения экзотерической мудрости» наши «аргументы – безуко­ризненны», но «когда придет время, и вам будет позволено непосредственно увидеть мир эзотеризма, с его законами, основанными на математически точ­ном предвидении будущего; когда вы заранее сможете предусматривать результаты своих действий, кото­рые вы сейчас совершаете, исходя из собственных желаний и собственной воли (будучи не в силах, однако, контролировать их последствия, которые в силу этого, довлеют над вами), – только тогда вы оба поймете, почему непосвященным наши действия представляются не достаточно мудрыми, если не сказать больше – откровенно глупыми». Вот так-то, и, пожалуй, я не рискну судить об этом.

— Ну разве что с этой точки зрения, – сказал Хьюм, давая понять, что пока остается при своем мнении.

— Мадам Блаватская, – добавил он, – я думаю сам написать письмо Махатме. Не окажете ли вы мне любезность проследить, чтобы это письмо дошло до адресата?

Она довольно долго смотрела на него, раздумы­вая.

— Хорошо, я сделаю все, что смогу, – был ее ответ.

— Должен признать, – сказал Синнетт, – я весьма разочарован тем, что Махатма не счел по­лезным принять мое предложение. И я до сих пор не могу понять, какой смысл в том, чтобы защищать скептиков.

— Но, Перси! – воскликнула Пэйшенс своим мягким музыкальным голосом (до этого она, как и Олькотт, была лишь молчаливым слушателем про­исходящего разговора). – Я не думаю, что он призывает защищать скептиков. Он только указывает, что в наше время скептицизм – это реальность, – да и не только в наше время, так было всегда, если уж на то пошло, – и этот скептицизм является естественной защитой против вредоносного исполь­зования знания. Если ты не веришь в реальность чего-либо, то и не пытаешься этим заниматься. По крайней мере, я так понимаю его слова. Или, может быть, я ошибаюсь? – обратилась она к Е.П.Б.

— Нет, дорогая, вы абсолютно правы. Несомнен­но, самой большой опасностью для всего мира было бы передать знание в руки того, кто преследует неправедную цель. И скептики, в какой-то мере, предохраняют нас от этого.

— К тому же, – продолжила Пэйшенс, – Учитель говорит, что мы уже успели увидеть больше феноменов, чем большинство людей может увидеть даже за несколько лет. Об этом в письме сказано довольно много. Перси, пожалуйста, прочитай тот абзац, в котором говорится о «божественных силах» и о довольно поверхностном интересе людей к этим вещам.

Синнетт с готовностью отыскал в тексте соответ­ствующий фрагмент.

— Он говорит, что успех любого предприятия, подобного тому, что предложил я, будет «целиком зависеть от тех глубинных и наиболее сокровенных вопросов, которые оно может пробудить в умах людей, – от божественных сил в человеке и от способностей, заложенных в его природе». Но он не считает, что эти факторы волнуют слишком многих.

И тут впервые, с присущим ему практическим оптимизмом, заговорил полковник Олькотт.

— Это и есть работа Теософского Общества, – сказал он, – пробуждать мир к восприятию этой великой истины и подводить под эту истину моральное и этическое обоснование. Об этом тоже нельзя забывать, если мы действительно хотим принести пользу миру.

Хьюм с какой-то жалостью посмотрел на Пол­ковника и сказал:

— Пробудить мир – это очень непростая задача. Для этого прежде всего необходим кто-то, кто мог бы передать эти идеи интеллигентным и образован­ным европейцам.

То, каким тоном он это произнес, ясно давало понять, что он не считал Олькотта и мадам Блаватскую подходящими для этой цели людьми.

Полковник, казалось, слегка смутился, но ответил решительно:

— Так будет, мистер Хьюм. Когда-нибудь так обязательно будет.

— Но путь к этому будет мучительным, – сказала Е.П.Б., – невозможно безболезненно избавиться от старых стереотипов, хотя мне бы очень хотелось, чтобы все было иначе.

— И мне тоже, дорогая мадам Блаватская, – сказала Пэйшенс, дотронувшись до руки Е.П.Б. – Ведь мы хотим, чтобы абсолютно все были довольны и счастливы, неправда ли? Но когда мы всем
довольны, то не склонны работать над собой.

Е.П.Б. одарила ее своей всепобеждающей и со­чувствующей улыбкой.

— Я не думаю, что вам необходимо много работать над собой, – сказала она с нежностью. – Ну что ж, мистер Синнетт, удовлетворены вы своим первым письмом?

— Удовлетворен? – он на секунду задумался. – Я не думаю, что это подходящее слово. Конечно, я признаю, что оно меня несколько разочаровало, но в то же время и заинтриговало. И мне бы хотелось на него ответить. С вашего позволения, мадам?

— Несомненно, – уверила она его, – я буду счастлива служить вам в качестве почтового ящика столько, сколько смогу.

— Я полагаю, ты позволишь мне сперва озна­комиться с этим письмом, Синнетт? – спросил
Хыом, который был в курсе происходивших в последние недели событий и потому имел свои причины желать, чтобы его продолжали держать в курсе дел.

—Конечно. Так я и намеревался поступить. А после того как ты его прочтешь, мы должны будем
обсудить его.

— И договориться о дальнейшем направлении наших действий, – сказал Хьюм, тем самым беря
инициативу в свои руки.

— Мне кажется, я должна вам кое о чем напомнить, – поспешно вставила Е.П.Б. – Вы помните,
наверно, что Махатма признает, что его действия часто могут казаться вам глупыми? И потому иногда
довольно сложно преодолеть пропасть между их и нашим миром. Вы можете порой не понимать смысл
его действий, но, пожалуйста, помните также, что он обязан подчиняться правилам, по которым Братство живет уже тысячелетиями и которые иногда запре­щают ему посвящать вас во все подробности своей деятельности. Я надеюсь, вы будете помнить об этом в случае, если ваша переписка будет продолжаться.

Заметив, что лицо Хьюма приняло насмешливое выражение, Пэйшенс снова поспешила прервать па­узу.

― Я надеюсь, мы все будем помнить, что в этих вопросах мы пока что новички. А теперь, кому принести еще кофе?

Возобновлять разговор о письмах никто не стал, и беседа перешла на другие темы.

Уходя, Хьюм взял письмо Махатмы, пообещав Синнетту вернуть его на следующий день. С его уходом общее напряжение, казалось, несколько ос­лабло, и они вернулись к непринужденному обсуждению того, о чем говорил Учитель.

— А я нахожу это письмо весьма оптимистич­ным, – сказала Пэйшенс, – несмотря на то, что Учитель обо всем говорит честно и реалистично или даже, напротив, благодаря этому. И особенно мне понравилось, Перси, что он так высоко ценит твою честность.

— Только как редактора «Пионера», – напомнил он ей с улыбкой.

— Нет, как человека, – настаивала она, – а то, что ты еще и редактор «Пионера» –это только частный случай. Дорогая мадам, – обратилась она к Е.П.Б., – мы так благодарны вам за вашу доброту. Даже не знаю, как выразить вам нашу огромную признательность за то, что вы приобщили нас к этому знанию, и за то, что вы помогли Перси обратиться непосредственно к самому Учителю?

— Вас, я вижу, скептицизм не беспокоит, – сказала, смеясь, Е.П.Б.

— Ни в коей мере. И не думаю, что когда-нибудь он у меня появится. Все это выглядит так естественно, так правдоподобно.

Синнетт отметил про себя, что хотя он и не готов пока принять все это целиком, но, по крайней мере, в существовании Братства он уже не сомне­вается. Главное, что беспокоило его сейчас, – это вопрос о том, как долго он сможет соглашаться с точкой зрения Махатм.

Глава IV