Дорога на чевенгур

Прудон оказал во многом определяющее влияние на негативистское в дальнейшем отношение социалистов к собственности. Правда, хрестоматийная фраза - «Собственность – это кража» - принадлежит не ему, а Бриссо, но жирондистский оратор вряд ли представлял, насколько расширительной может стать её трактовка. Конечно, коммунизм существовал задолго до Прудона, но до середины XIX века он был несколько иным. Сам перевод слова – «общность», «общинность» – демонстрирует вполне наглядно, что в период формирования термина коммунизм отнюдь не являлся «идеологией освобождения пролетариата». Поскольку пролетариата просто ещё не было. Первоначально была – крестьянская поземельная община, позже – община (коммуна) средневекового города. Столь любезные сердцу Кропоткина движения за освобождение городских коммун от власти сеньоров и были по самоназванию – коммунальными, коммунистическими. При этом «коммунизм общин», естественно, не выступал за тотальное уничтожение частной собственности. Городской коммунизм был – предельно буржуазен в первоначальном смысле этого слова (городская коммуна объединяла жителей «бурга», города – собственно «буржуазию», в отличие от населения сельской окрестности). Но и в сельской традиционной общине частнособственнические и частновладельческие отношения отдельных хозяев сосуществовали (хотя далеко не всегда мирно) с собственностью и владением коллективными. Крестьянские движения, выступавшие против феодального землевладения, никогда сами по себе не стремились к тотальному обобществлению имуществ. Частная собственность, не распространявшаяся, правда, на землю, сохранялась применительно к орудиям труда, его продуктам, постройкам, предметам обихода. В силу этого у крестьянства всегда присутствовал ярко выраженный элемент того, что большевики позже определили как «психологию собственника и мелкого хозяйчика». Частичные отклонения от этого принципа, те исключения, которые лишь подтверждают правило, можно увидеть лишь там, где протест приобретал преимущественно религиозный характер, где целью его становилось не восстановление нормальных, традиционных отношений (освобожденных от произвола властей), а установление «Града Небесного» на земле (например, у анабаптистов). Но тогда эта цель формулировалась скорее как парадигма личного (группового) спасения, а не как универсально-юридический императив. В полной мере это положение распространяется и на «общность имуществ» внутри монашеских общин – которые, правда, по отношению к окружающему их «миру» как правило выступали в качестве коллективных (корпоративных) частных собственников.

Ещё одна, и, возможно, не менее важная причина того, что крестьянские движения не были направлены против собственности как таковой, заключается в следующем: ни феодальное общество, ни сменившее его абсолютистское государство применительно к аграрному вопросу не рассматривали принцип частной собственности как основополагающий. Вплоть до принятия «Кодекса Наполеона» феодальное землевладение по своему определению не было и не могло быть частнособственническим. Постольку, поскольку «владение» вообще не тождественно частной собственности. «Различие между jus in re и jus ad rem является основой пресловутого деления на посессорное и петиторное право, эти поистине категории юриспруденции, которую они обнимают всю целиком. Петиторное – говорится обо всем, что имеет отношение к собственности, посессорное – обо всем, что относится к обладанию, владению» (Прудон, указ. соч., с.35) «Право захвата (оккупации) или первого захватившего (оккупанта) есть право, проистекающее из действительного, физического, реального обладания вещью… Оккупация не только ведет к равенству, она препятствует собственности… Всякий оккупант по необходимости является владельцем, или узуфруктуарием, что исключает для него возможность быть собственником. Право узуфруктуария заключается в следующем: он ответственен за доверенную ему вещь, он должен пользоваться ею, сообразуясь с общим благом и имея ввиду сохранение и дальнейшее развитие этой вещи. Он не имеет права изменять, уменьшать или портить её; он не может делить свой доход, предоставляя другим эксплуатировать вещь и получая от этого только прибыль. Одним словом, узуфруктуарий подчинен контролю общества, необходимости трудиться и законам равенства. Этим уничтожается римское определение собственности». (там же, с.42 и с.63) Известно, что именно Прудоном выдвинут следующий лозунг: «Уничтожьте собственность и сохраните владение!» Мы пока не будем рассматривать вопрос о том, насколько положение лишенного собственности владельца соответствует анархическим представлениям. Это предмет отдельный. Здесь же заметим, что право узуфруктуария, пользующегося той или иной вещью отнюдь небесконтрольно, как раз и находило своё практическое выражение в средневековом землевладении. Для феодализма в его классическом виде менее всего свойственно римское право – и следующая из него частная собственность на землю. Поскольку крестьянин именно не имел права «изменять, уменьшать или портить» участок земли, выделенный ему общиной либо сеньором – и никакая субаренда земли при такой системе была немыслима. В свою очередь и сеньор, являвшийся не полноправным собственником земли, а лишь её держателем на определенных условиях (прежде всего по отношению к вышестоящим сеньорам), также был подчинен «контролю общества» и – как это ни странно – «необходимости трудиться». В последнем случае речь идет, конечно, не о сельскохозяйственном труде, а о «труде ратном». Военное сословие средневековья было, безусловно, привилегированным, оно концентрировало в своих руках властные полномочия, подвергало крестьян принудительной эксплуатации – но оно не было по преимуществу паразитарным и несло определенные обязанности. Вот он, «феодальный социализм»! Властная, иерархическая, сословно-привилегированная, корпоративно-кастовая система организации – и при этом не признававшая ни частной земельной собственности, ни государства! Поскольку ни в X веке, ни четыре столетия спустя не было ни четких государственных границ; ни отдельного от господствующих сословий специально государственного аппарата публичной власти – профессиональной бюрократии; ни единой государственной армии, вместо которой действовало феодальное ополчение; ни распространяющихся на территории целых стран – законов и налогов. Английским или французскими подданными были крестьяне, жившие на землях Гиени, которыми владел какой-нибудь провансальский рыцарь, получивший фьеф от английского короля, который, в свою очередь, был вассальным держателем Гиени от короля французского (а последний, в свою очередь, был по землям во Франш-Контэ – вассалом Священной Римской Империи)? Где начиналась Англия и заканчивалась Франция?

Однако вернемся к нашему Прудону. Франция 1843-го года ушла очень далеко от феодализма. Мало того, что с XV века в ней утвердилась государственная система, что «первое сословие» приобрело в обмен на отданную бюрократии власть очевидно паразитический характер – в наполеоновской Франции в полной мере восторжествовало и римское право! Во всяком случае применительно к земле – владение которой было трансформировано в собственность. Естественно, что, как обычно и бывает, власти осуществили «нуль-переход» за счет массы трудящегося населения. Реакция на это французского крестьянства во многом оказалась аналогичной наблюдающемуся нами в современной России. А именно: подобно тому, как тысячи «коммунистов» теперь требуют возвращения «назад от Чубайса» (в виде ренационализации), Прудон, в жилах которого текла кровь двенадцати поколений не знавших частной собственности на землю мужиков, требует – восстановления прав узуфруктуария. Но этим не ограничивается. Его протест против капитализма выходит за рамки аграрного сектора, превращаясь в последовательное отрицание собственности как таковой: «Всякий накопленный капитал, будучи собственностью общественной, отнюдь не может быть объектом собственности частной (с.88) Создание всякого орудия производства есть результат коллективной силы, и талант, также как и знания человека, является продуктом мирового разума и общечеловеческого знания. Человек талантливый помогал воспитывать в себе самом полезное орудие, поэтому он является его совладельцем – но не собственником (с.104). Предметы потребления даются каждому всеми; на этом же основании производство каждого предполагает производство всех. Один продукт не может существовать без других продуктов, изолированная отрасль промышленности вещь невозможная… Работник не является даже собственником платы за свой труд. Он не может безусловно распоряжаться ею. Не будем ослепляться ложной справедливостью: то, что дается рабочему в обмен на его продукт, дается ему не как вознаграждение за выполненный труд, но как средство к жизни и аванс под работу, которую ещё надо выполнить». (с.107-108) Вот она, заря Чевенгура! Ни Энгельс, для которого четыре года спустя после 1843-го уничтожение частной собственности представлялось лишь условием «освобождения пролетариата»; ни следовавшие за Прудоном Реклю, Этьеван и Кропоткин; ни председатель Мао, скатившийся до признания права частной собственности на зубные щётки; ни, тем более, советские «теоретики», ограничивавшие отрицание частной собственности «средствами производства», не добавили ни грана к прудоновской формуле: «Собственность невозможна». Ни на орудия туда, ни на его продукты, ни на сам труд, ни даже на личные способности! Коммунизм отрицания собственности, провозгласивший принцип «Всё принадлежит всем!» – это коммунизм по Прудону.