Коммунизм и свобода

Подобно тому, как Н.И.Махно считал себя прежде всего революционером, а уже потом – анархистом, члены большинства нынешних «компартий» – прежде всего государственники, а уже потом – коммунисты. Причем государственничество их простирается до того, что они как правило ограничиваются требованием передачи приватизированных в течение последнего десятилетия предприятий – в собственность существующего государственного режима. Что равносильно, собственно, тому, как если бы социалисты в 1905-м году потребовали передачи помещичьих и кулацких земель – в собственность императорской фамилии. При таком подходе и речи нет не то что об уничтожении государства вообще – не ставится задачей даже ликвидация его конкретной существующей на данный момент формы. Не в меньшей степени это касается, конечно, и собственности. Однако помимо КПРФ, РКРП, РПК и анпиловцев – существуют ещё и троцкисты. Их организации, правда, крайне немногочисленны (возможно, лишь в силу этого требования, необходимые для принадлежности к Коминтерну, они также не в состоянии в полной мере исполнить?).

Хотя в своем большевизме троцкисты, по сравнению с другими направлениями «красных», относительно последовательны, формальным обстоятельством, объединяющим их с остальными «коммунистами», является их авторитарность (вспомним сравнительную характеристику, данную Кропоткиным Сен-Симону и Фурье). Но возможен ли в настоящее время другой коммунизм – не признающий ни партийной иерархии, ни основанной на демцентрализме принудительной дисциплины, ни необходимости в диктатуре от имени «пролетариата»? Возможен ли сейчас анархический коммунизм Кропоткина?

По видимости – ничуть не менее, чем возможны и другие направления анархического движения. Может показаться, что даже более возможен. Три обстоятельства благоприятствуют этому. Во-первых, распространенность в России популярных «демо-версий» коммунистической теории, унаследованная от «советского» периода (тот же фактор, который поддерживает и авторитет Зюганова!). Во-вторых, поддержка зарубежных анархо-коммунистов и влияние западной «либертарно-коммунистической» традиции. В-третьих (это, пожалуй, даже перевешивает по степени значимости два предыдущих фактора) – характер правительственной политики применительно к решению экономических и социальных вопросов на протяжении последнего десятилетия. Последнее подтверждается тем, например, что количество анархо-коммунистов среди тех, кто время от времени называет себя анархистами, не сокращается, а возрастает. Причем идеология их модернизируется и адаптируется соответственно «вызовам времени», свидетельством чему, например – концептуальная работа МПСТ «Либертарный коммунизм или экологическая катастрофа» и последние статьи М.Н.Магида. Интеллектуальный потенциал «либертарного коммунизма» России, сконцентрированный ранее преимущественно в московской группе «Межпрофессиональный Союз Трудящихся», форсированным образом эмитируется вовне. Для идеологической экспансии задействован ресурс новой организации, процесс становления которой продолжается уже более года. Участники проекта, первоначально обозначенного как СРД, а теперь определяющие себя как «Автономное Действие», демонстрируют резкий рост активности.

Чего же добиваются «либертарные коммунисты»? Прежде всего обратимся к упоминавшемуся уже тексту за подписью «коллектив МПСТ» («Наперекор», №10, М., 1999-2000, с.24-36). Оценка его, однако, осложняется тем обстоятельством, что «коллектив» сосредотачивает своё внимание отнюдь не на проблеме собственности, а преимущественно на разрушительных последствиях функционирования индустриального общества – и отдельных моментах истории практических инициатив, направленных на выход за его рамки. Относительно же той модели «либертарного коммунизма», которая рассматривается как необходимая цель, МПСТ едва ли ни по-ленински лаконичен: «Мы постарались… не давать чрезмерной воли умозрительной фантазии, а говорить только о том, что было опробовано, или о том, что совершенно необходимо для выживания». Краткий очерк позитивной альтернативы настоящему представлен цитатой из Кропоткина, против которой с анархической точки зрения возражать невозможно – с небольшим лишь дополнением от собственно МПСТ: «Потребители и производители объединятся в свободные ассоциации и начнут сами, совместно и солидарно решать вопросы собственной общественной жизни, без бюрократии, государства и рынка, - это будет социальная революция, путь к свободе и сама свобода!». Обратим внимание, что в ряду врагов, наряду с очевидными для нас государством и бюрократией, коллективный текст МПСТ называет не собственность, а рынок. Аргументация против него сводится к следующему: «Рынок удовлетворяет лишь потребности людей, обладающих платежеспособным спросом… Корпорации не удовлетворяют спрос, а создают его... Рыночное общество оказывается на поверку расточительным и разрушительным. Экономическая рациональность рынка оборачивается экологической иррациональностью… Индустриалистическая логика господства и количественного роста оказываются сердцевиной рыночной экономики, а потому, не устранив её, невозможно ни освободить человека от диктата внешних сил, ни спасти планету… Любой индивидуальный или коллективный товаропроизводитель в рыночной системе заинтересован произвести пусть вредную, но наиболее дешевую по себестоимости продукцию и продать её как можно дороже. Что это – бомбы, яды или просто никчемная дребедень – не имеет никакого значения». Стоит заметить, что ориентация против частной собственности и ориентация против рыночной экономики – это, строго говоря, не одно и то же. Скажем, легко представить натуральное хозяйство с существующей внутри него частной собственностью, но в отношения рыночного обмена с другими хозяйствами не включенное (исторические прецеденты чего в массе обнаруживаются всё в том же феодализме). Кроме того, в ответ на критику рынка, предпринятую МПСТ, стоит задаться также вопросом о том, о каком собственно рынке идёт речь? Можно ли вообще господствующую на данный момент в мире экономическую модель считать рыночной? Ведь не признает же МПСТ социалистического характера сталинской экономики! Но логика данной статьи требует от нас не переключения на тему отношения коммунистов к рынку – пока нам лишь требуется установить, как коллектив МПСТ относится к собственности. Увы – текст о «либертарном коммунизме» ни разу прямо на этот вопрос не отвечает. Однако косвенные свидетельства всё же можно получить, обратившись к либертарным сообществам, на опыт которых даются ссылки. Во-первых, это современная немецкая коммуна Нидеркауфунген. С одной стороны, «особенностью коммуны является совместное ведение хозяйства (все решения принимаются на общем пленуме). Ее члены говорят об «общем хозяйстве», а не об «общей кассе», предназначенной обычно для конкретных целей. В «общем хозяйстве» есть только одна касса. В нее дается и из нее берется все. Все имеют к ней равный доступ. Частных доходов больше нет. Подарки, гонорары и т.д. тоже идут в общий котел. Нет никакой возможности делать расходы помимо общей кассы. Кроме того, в том, что касается производства, общее хозяйство включает в себя договоренность относительно рабочего времени, форме производства, предложении услуг и квалификации работающих. В том, что касается потребления, общее хозяйство требует договоренности о потреблении и потребностях, о том, как возникают потребности и какие последствия будет иметь удовлетворение отдельных потребностей. В коммуне нет имущественных различий». Всё изложенное здесь свидетельствует о том, что частной собственности коммуна вроде бы не признает. Однако, как выясняется, не признает она её лишь постольку, поскольку это не противоречит анархии. Оказывается, при вступлении в сообщество «каждый член коммуны заключает с ней договор о том, что он может взять, если выйдет из коммуны; он [договор] утверждается консенсусом». Таким образом, чтобы избежать нарушения прав личности и имущественного ущемления потенциального меньшинства несогласных, германские товарищи вынужденно жертвуют в критических ситуациях своим коммунизмом – и частная собственность на отдельную долю корпоративного имущества, до этого находящаяся в латентной форме, проявляется – гораздо более гарантированно, чем в обычном акционерном обществе! Это – уже явно не коммунизм Прудона, а какая-то совсем другая система. Пожалуй, для того, чтобы быть коммунистической, она в прямом значении слова слишком либертарна. Против чего, собственно, нет никаких возражений.

Другой пример в том же роде: «Ряд анархических коммун во Франции выдвинул идею «непрямого обмена», в соответствии с которым каждый член договорившейся коммуны может придти на склад в любой из них и взять себе то, в чем он нуждается». Обратим внимание: как условие уничтожения частной собственности в рамках коммун выдвигается предварительная договоренность между ними, т.е. французские товарищи исходят из презумпции существования собственности. Кроме того, обобществление имуществ в данном случае никак не тотально – оно не распространяется на тех, кто к договору не присоединился. Относительно них не осуществляется никакой власти – и сохраняется частная собственность в её групповой форме.

Третий случай – из истории Испанской революции: «Важнейшей мерой стала ликвидация денег… В трети из всех 510 сел и городов, принявших коллективизацию в Арагоне, деньги были отменены и товары предоставлялись бесплатно из магазина коллектива по потребительской книжке. В двух третях были приняты соответствующие заменители денег – боны, купоны, монеты и т.д., которые были действительны только в выпустивших их общинах». Заметим – монеты и т.п., эмитированные двумя третями общин – это мера не по ликвидации денег, а по их демонополизации, деэтатизации и альтернативной эмиссии. Это – свидетельство того, что арагонская коллективизация не уничтожила собственность, а, наоборот, освободила её от внешнего принудительного регулирования. Ликвидация же собственности в Арагоне, согласно тексту МПСТ, предусматривалась не априори, не на уровне аксиом Прудона, а через образование Федерации коммун и лишь в её рамках: «полная отмена любых форм денежного обращения внутри коллективов и их федерации».

Подытожим: ссылки, сделанные в тексте МПСТ на примеры либертарно-«коммунистических» сообществ (в данном случае уже должно быть понятно, почему мы ставим кавычки лишь вокруг второй его составляющей) демонстрируют нам, что либертарность неизбежно означает – изначальное признание правомерности существования собственности. Конечно, мы говорим здесь об общем принципе, а не о распространении имущественной неприкосновенности на собственность государства или «особо выдающихся», связанных с властной иерархией, лиц. Из вышесказанного следует, что отношение либертарных «коммунистов» к собственности и государству не может быть одинаковым. Ясно, что дезинтеграция государства, в отличие от интеграции собственности, не может строиться на добровольном соглашении.

«КОММУНИЗМ» НА ЛИЧНОМ УРОВНЕ

Установив, что коллективный текст МПСТ не содержит в себе прямого практического отрицания частной собственности, обратимся теперь к высказываниям отдельных «либертарных коммунистов». В них можно обнаружить немало интересного. Например, активист Автономного Действия Дмитрий Рябинин убежден, что «собственность на средства производства… порождает экономическую власть, и делает наемных тружеников "подвластным быдлом"»– и считает, «что пока будет частная собственность на средства производства, то до тех пор государство будет возрождаться как птица Феникс». Выше мы уже вскользь упоминали о такой оценке как о «советской» и охарактеризовали её как отступление от тотальности отрицания собственности Прудоном. Теперь есть случай высказать несколько критических соображений по существу. Первый вопрос – что считать средствами производства? Конкретные вещи или их функции? Поясним на примерах – компьютер может использоваться как для выполнения определенных работ, так и в качестве, не имеющего к производству отношения, как «продукт потребления». То же самое касается, например, лошадей, использование которых в крестьянском хозяйстве функционально нетождественно их же применению, например, для прогулок царской семьи. Или автомобильного транспорта, который для кого-то будет роскошью в прямом смысле этого слова, а для кого-то – источником заработка. Причем заработок может быть как связан с производством (транспортные перевозки, доставка людей к месту работы), так и нет. То есть – должны ли мы оговорить, что частная собственность не может распространяться на компьютеры, лошадей, автомобили, индивидуальные строительные инструменты и т.д. (которые будут в этом случае принадлежать всему обществу в целом), либо запрет должен быть установлен только на случаи их индивидуального использования в производственных целях? Но, помимо того, что контроль за функциональным использованием потенциальных «средств производства» требует существования соответствующих запретительных правовых норм общего характера – и, естественно, соответствующих репрессивных структур, такой запрет ещё (в виде насмешки?) будет означать, скажем, что император Калигула сохраняет право пользования своим любимым конем Инцитатусом, а вот какой-нибудь однолошадный тамбовский крестьянин или кубанский казак – такого права лишается. Вопиющий идиотизм следствия очевиден – но он предопределен самой постановкой вопроса. Если же кто-либо намерен распространить запрет права частной собственности не на функции, а на вещи – никакого универсального критерия найти не удастся. Поскольку, например, картина Кандинского, по видимости не являющаяся средством производства, может быть использована как раз в этом качестве – сдана во временное пользование в музей за определенную плату, которая будет позволять её собственнику получать нетрудовой доход. Таким образом, в принципе ограничивать запрет частной собственности средствами производства – мысль по меньшей мере странная. Когда такое требование выдвигают марксисты, это ещё понятно – для них тут лишь временный этап на пути к полной ликвидации частной собственности, причем этап, с необходимостью требующий политической (мы бы даже сказали – полицейской) диктатуры. Когда же чужой тезис, предназначенный для временного пользования, люди, считающие себя анархистами, представляют как за цель анархического движения, получается нечто, плохо поддающееся описанию. В любом случае это ещё не коммунизм (какая-то частная собственность всё же признаётся!), но уже – власть (устанавливаются универсальные, обязательные для всех запретительные и регламентирующие этот запрет нормы).

Особый случай с наёмным трудом. Против его эксплуатации выступает не только товарищ Рябинин («Система при которой существует наемный труд никаким образом не может быть АНАРХИЧЕСКОЙ!»), но и во многом не соглашающийся с ним «либертарий» Магид: «одно у меня вызвало протест - обращение к фирмам и организациям во второй части. Это как в обычной буржуазной правозащитной деятельности. Мне кажется это надо убрать. Нельзя обращаться за помощью к людям, если они используют наемный труд, так как они совершают антиэтичные действия и деньги, которыми они располагают, добыты нечестным путем». Да разве процесс печати анархических, «либертарных», «коммунистических» изданий в сегодняшних типографиях не предусматривает с необходимостью, что анархисты, «либертарии» и т.п. используют наёмный труд типографских рабочих? Значит ли это, что «либертарий» Магид совершает антиэтичные действия, его деньги – добыты нечестным путем, а к нему самому – нельзя обращаться за помощью? Хотя в данном случае вывод действительно для нас может быть таким, его причины к использованию Магидом наемного труда никакого отношения не имеют. Но в порядке оправдания сторонники «либертарного коммунизма» будут, конечно, заявлять, что газеты ими распространяются по себестоимости, выпускаются – абсолютно в некоммерческих целях, без установки на получение прибыли, а вообще они стремятся к упразднению разделения труда, намереваясь в дальнейшем осуществлять эту работу собственными силами. Ответим на это, что, во-первых, для эксплуатируемых на капиталистическом предприятии типографских рабочих нет принципиальной разницы – в коммерческих либо в некоммерческих целях будет использовать заказчик продукт их труда. Во-вторых – что выгоды лиц, использующих наемный труд, совершенно не обязательно должны выражаться в получении денежного дохода (думаем, что многие русские помещики, например, содержавшие достаточно дорогостоящие псарни и после 1861-го года использовавшие наёмный труд псарей, делали это не ради рентабельности бизнеса, а для того, чтобы поддержать личный престиж в глазах соседей). В-третьих – характер финансирования организаций и изданий теперь, к сожалению, зависит в значительной мере от поддержки зарубежных товарищей. Поддержка же может оказываться только тем группам, которые располагают свидетельствами своей деятельности. В этом смысле выпуск издания превращается зачастую в фактор, содействующий получению в распоряжение организаций определенной финансовой помощи. Только попадает она к организации не через работающих на некоммерческой основе распространителей, а через активистов, поддерживающих прямые контакты с зарубежными товарищами. Наконец, благородство намерений отнюдь не является оправданием для совершения действий, которые считаешь недопустимыми. Из этого следует, что, если кто-то из нас признает абсолютно недопустимым наёмный труд, он сейчас же и должен перестать им пользоваться. Поскольку вообще это возможно, такой отказ должен быть настолько же естественным, как, например, недопустимость для анархиста «совмещать» участие в движении с выдвижением своей кандидатуры на выборах или службой в ФСБ. В противном случае осуждающие наемный труд уподобляются теоретическим вегетарианцам, на практике питающимся мясом.

Теперь мы вынуждены принести извинения читателям, поскольку намерены затронуть некоторые аспекты личной концепции М.Магида. Первоначально декларированная им «идея либертарного строя, где нет места рынку, собственности, конкуренции, государству, идея федерации суверенных общих собраний (ассамблей)» поразительным образом уживается с обществом, в котором существует – торговля! Правда, оказывается, что у неё «с торговлей в современном смысле этого слова нет ничего нет общего (кстати, термин торговля используется и в другой утопии, в утопии Уильяма Морриса «Вести ниоткуда», хотя и там речь идет о либертарно-коммунистических, по сути, отношениях). Имеется ввиду заключение соглашений о бартере, о взаимообмене произведенной продукцией, при котором учитывались бы не только чисто потребительские выгоды сторон, но и примерный объем вложенного труда (хотя эта вещь очень туманная, мягко говоря, и спорная), и природные условия, и психология и традиции договаривающихся сторон» (Магид). Наиболее замечательно здесь то, как Магид здесь следует Прудону. Первоначально совпадение полное – и «отец анархии», и современный «либертарий» полагают вполне нормальным существование торговли (обмена) без какого-либо права собственности, т.е. признают право обмениваться тем, что им не принадлежит (в лучшем случае это напоминает продажу воздуха). Причем в качестве исторического прецедента вновь выставляется идеализируемая в эсеровском духе русская община, крестьяне которой были связаны «сложной системой договоров, при наличии оговоренных прав и обязанностей сторон». Заметим, что сложная система договоров всё же должна иметь в своей основе некие простые принципы – т.е. в данном случае исходить либо из признания частной собственности, либо из её отрицания. Земля, пока она не входила в число объектов собственности, как раз не могла быть предметом свободного обмена – она выделялась в надел, давалась во временное пользование, перераспределялась общиной не в качестве товара, а как узуфрукт у Прудона. В отличие от продуктов труда, торговля которыми, регулируйся она столь же сложной, направленной на «социальную консервацию», системой, как это было в землепользовании, просто стала бы невозможной.

Уже отмечалось, что относительно собственности качественной разницы между торговлей и обменом по существу нет. Для того чтобы человек имел право обменять или продать вещь, потеряв на неё право, это право должно первоначально существовать. Если оно не признается, уничтожаются все виды обмена и кредита. Но вот, по видимости, научное открытие, сделанное Магидом. Подобно тому, как Прудон в «Философии нищеты» провозгласил существование стоимости, конституированной рабочим временем, Магид формулирует основополагающий тезис: «не всякий обмен является капиталистическим или ведет к капитализму, а, прежде всего, эквивалентный обмен. Это ситуация, когда стороны договариваются обменять столько-то бочек вина на столько-то метров ткани. Когда такое соотношение устанавливается жестко, тогда фактически делается шаг к созданию товарно-денежной системы. Можно ведь просто зафиксировать это соотношение, приравняв его к определенному эквиваленту (исторически, таким эквивалентом было, обычно, золото). Это и есть деньги. Отсюда уже неизбежность формирования торговых отношений между разными группами людей или индивидами, по принципу: «там я получу больше товара, чем здесь и мне меньше придется за это отдать». Предлагаем вдуматься в смысл сказанного. Магид обвиняет капитализм в том, что в существующей «рыночной» экономической системе «капиталистический» обмен является… эквивалентным! Послушаем Прудона: «Торговля может происходить только между свободными людьми; во всех других случаях могут совершаться сделки, вынужденные силой или хитростью, но это не будут торговые сделки… При всяком обмене существует нравственное обязательство, согласно которому ни один из контрагентов не должен выигрывать в ущерб другому… Рабочий, продающий свой труд за кусок хлеба, строящий дворцы для того, чтобы жить в хлеву, изготовляющий самые роскошные ткани для того, чтобы одеваться в лохмотья, производящий все для того, чтобы обходиться без всего, - не свободен». (с.97) Перед вами описание обмена труда на заработную плату между рабочим и хозяином. Прудон отказывается признавать его за «истинный», правомерный обмен на основании того, что он не свободен, не равноправен, а плата - не эквивалентна труду. Магид же, кажется, берется утверждать, что это – обмен эквивалентный? А из сказанного им выше как раз и следует, что обмен должен быть изменен в сторону, противоположную эквивалентности, т.е. что требуется, чтобы СООТВЕТСТВИЕ между трудом и его оплатой стало ещё МЕНЬШИМ, чем оно бывает «при капитализме», чтобы оно было вообще уничтожено. Ведь никакой эквивалентной труду платы, никакой «платы по труду» в представлении Магида быть не должно! Вот это, пожалуй, уже действительно коммунизм. По крайней мере в том, что касается труда – помните: «Коммунистический труд – труд бесплатный, без расчета на вознаграждение»? Именно такой труд, кажется, оплачивается максимально неэквивалентно – вне зависимости от количества произведенного продукта рабочий должен рассчитывать на то, что он ничего не получит!

Посмотрим на общую панораму. Признание права частной собственности на предметы роскоши (согласитесь – ни домик в Швейцарии, ни вилла на Канарских островах не являются средствами производства!), использование наемного труда в сочетании с его теоретическим осуждением, полная ликвидация остатков эквивалентности обмена, торговля не принадлежащим себе имуществом, неоплачиваемый труд... Такое впечатление, что перед нами – не картина намерений «либертарных коммунистов» в их собственном изложении, а готовый текст листовки, описывающий отдельные «достижения» существующего в России государственного режима!