Глава lix

Уныние и презрение к людям. Тоска - тоска! Душа Шекспира, которая, как музыкальный инструмент, звучала такимивеселыми и трогательными, забавными и страстными, печальными и гневныминапевами, теперь расстроена. Расстроена эта душа, некогда исполненнаявозвышенных чувств и глубоких дум, сохранявшая даже в вихре страстейнеизменное равновесие и сдержанную твердость. Жизненная мудрость Шекспира проникнута теперь пессимистическимотвращением. Под влиянием своей меланхолии он подмечает только отрицательнуюсторону действительности. Его шутка превратилась в горький сарказм,остроумие - в жестокое издевательство. Было время, когда он наслаждалсявесенней зеленью и свежими, сочными красками, которыми блистала жизнь, потомнаступила эпоха, когда весь мир представлялся ему в мрачном цвете, и когдаему казалось, будто на все светлое и прекрасное спускаются густые тени, иэти тени затемняют собою прежние, яркие краски. А теперь настает время,когда жизнь ему кажется более чем отвратительной, когда он сознает, чтовоздух отравлен подлостью, и грязь покрывает землю. Шекспир окончил теперьсвое первое кругосветное путешествие вокруг мировой жизни. Он страшноотрезвился. Надежды и разочарования, грезы и желания, жизнерадостное ликование иучастливое сострадание, воинственный пыл и гордость своей победой,вдохновенный гнев и бешеное отчаяние, словом, все чувства, переполнявшие егодушу, как будто испарились, и все ощущения слились в одно бесконечноепрезрение. Да, презрение - теперь господствующее настроение в сердцеШекспира, человеконенавистничество самых грандиозных размеров, котороепереливается в его жилах вместе с его кровью; презрение к князьям и кнароду; презрение к героям, которые в действительности просто фанфароны изабияки, тем более трусливые, чем они знаменитее; презрение к художникам иписателям, которые при виде заказчика или покровителя льстят, раболепствуюти разыгрывают паразитов; презрение к старикам, которые только напыщенные,выжившие из ума болтуны, или лицемерные, хитрые негодяи, и к молодежи,которая легкомысленна, бесхарактерна и излишне доверчива; презрение кдуракам энтузиастам и к глупцам идеалистам; презрение к мужчинам, которыеили грубы и злы, или настолько наивны и чувствительны, что рабствуют передженщинами, и к прекрасному полу, который отличается слабостью,чувственностью, непостоянством, лживостью и коварством. Глуп тот, ктодоверяет женщине, кто свои поступки согласует с ее капризными желаниями.Медленно подготовлялось такое настроение в душе Шекспира. Мы видели, как оно постепенно надвигалось. Впервые оно проявилось в трагедии "Гамлет", но еще в очень скромнойформе в сравнении с той горечью, которая теперь наполнила все его существо.Только как шепот или дуновение ветерка прозвучали слова Гамлета, намекавшиена его мать: "непостоянство, имя твое - женщина". Но что касается Офелии, тоона отличалась скорее нежностью, чем бесхарактерностью, и ее нельзя назватьни коварной, ни вероломной. Даже королева Гертруда не была лживой особой. В том протесте против лицемерия и ханжества, который лег в основу драмы"Мера за меру", дышало, правда, страстное негодование, но это настроение небыло настолько серьезно, чтобы совсем затушить всякую вспышку веселогокомизма, и не было достаточно мрачно, чтобы сделать примиряющий исход пьесыневозможным. Так точно и в "Макбете" трагическое действие разрешилосьгармонично и духи света восторжествовали. В "Отелло" существовал один толькоотрицательный характер, только один, правда грандиозный, негодяй. ЗатоОтелло, Дездемона, Эмилия были, по существу, прекрасные люди. В драме"Король Лир" над всей пьесой царило не презрение к людям, а, напротив,великое, всеобъемлющее сострадание. Здесь Шекспир как будто расчленил своесобственное существо, чтобы перевоплотиться в самые разнообразные личности итаким образом испытать все муки бытия. Но в этих произведениях еще нетуничтожающего сарказма. Только теперь звучит в его настроении беспощадная, злобная насмешка какосновная нота. Наступает время, когда все существо поэта насквозьпропитывается отвращением к людям, и рука об руку с ним идет безграничноесознание своего собственного превосходства. Теперь в жизни Шекспиранаступают минуты бешеного презрения к придворному обществу и к низкимсословиям, к соперникам и врагам, к друзьям и подругам, и особенно к большойтолпе. Это настроение можно было заметить уже в трагедии "Антоний иКлеопатра", хотя только в зачаточном виде. Что за безумец этот Антоний,жертвующий своим добрым именем, своей властью над третьей частью мира радикокетки с бездушным сердцем и горячей кровью, переходившей из рук в руки иобладавшей таким изменчивым характером, который отсвечивал всеми краскамисолнечного спектра? Но это настроение достигает своего апогея в пьесе "Троили Крессида". Что за глупец этот Троил, привязывающийся всеми фибрами своегосущества, с наивностью ребенка, к Крессиде, этой классической кокетке,олицетворяющей женское непостоянство, к этой коварной ветреной девушке,легковесной, как морская пена, непостоянство которой вошло в поговорку? Шекспир вступает теперь в тот период духовного развития, когда мужчиначувствует инстинктивную потребность сорвать с женщины тот блестящий ореол,которым ее окружают половое чувство и романтическое воображение, и когда емудоставляет глубокое наслаждение видеть в женщине только представительницупола. В этот период жизни исчезает вместе со всеми прочими иллюзиями такжеблагоговение перед любовью, перед женщиной как перед существом, достойнымобожания. "Все суета сует!" - восклицает теперь Шекспир устами Соломона. Какв каждом художнике, так и в нем уживались восторженная мечтательность рядомс грубым цинизмом. Теперь Шекспир забывает на время эту мечтательность, иостается один только цинизм. Разумеется, в душе великого человека такой коренной переворот имел своипричины, или, может быть, какую-нибудь одну основную причину. Мы видим еедействие, но она сама нам неизвестна. Тем не менее следует выяснить,насколько возможно, этот темный вопрос. В 1846 году Леверрье пришел к тому заключению, что ненормальности вдвижении Урана обусловлены какой-нибудь другой планетой, находящейся позадинего. Но ни он, ни кто-нибудь другой не видал этой предполагаемой планеты.Тем не менее он точно определил ее место. Три недели спустя Галле открылименно на этом месте планету Нептун. К сожалению, жизненный небосклонШекспира окутан такой темнотой, и все попытки открыть новые материалы ибросить на него яркий свет увенчались такими малыми успехами, что едва ливозможно будет решить этот вопрос. Но мы должны, по крайней мере,внимательно взглянуть на тот горизонт, который открывался его глазам,посмотреть, в каком положении находились современные ему общественные иполитические дела. Каждая эпоха представляет, конечно, богатый материал как для радостных,так и для угнетающих размышлений. Но глаз человека не всегда готов обращатьодинаковое внимание как на положительные, так и на отрицательные стороныжизни. Мы убеждены, что взор Шекспира всматривался теперь особенно охотно вовсе то безобразное и печальное, грязное и отвратительное, что представлялаему современная действительность. И меланхолия поэта находила в этихнаблюдениях богатую пищу. Он вдыхал в себя из каждого ядовитого цветка,вырастающего на окраинах его жизненного пути, его ядовитый аромат ипроникался все больше и больше ощущением горечи. Каждый новый опыт укрепляли усиливал в нем пресыщение жизнью и презрение к людям. А в современных общественных событиях было достаточно таких черт,которые должны были вызвать в нем негодование, отвращение и презрение.