Глава lVIII

"Смуглая леди" как модель. - Падение республики - кончина мира, Если в трагедии "Антоний и Клеопатра" Шекспир, как и в "Лире", имел ввиду вызвать представление о кончине мира, то он не мог здесь (как в"Макбете" и "Отелло") сконцентрировать свою драму вокруг одних главныхгероев; он даже не мог слишком резко подчинить этим двум всех остальныхдействующих лиц; тогда оказалось бы невозможным впечатление могучей широты ивпечатление действия, обнимающего всю известную в то время часть земногошара, которых он желал достигнуть ради заключительного сценического эффекта. В группе, образовавшейся вокруг Октавия Цезаря, и в группах,составившихся вокруг Лепида, Вентидия и Секста Помпея, ему нужен былпротивовес группе Антония, в спокойно-красивой и римско-прямодушной Октавииему нужен был противовес изменчивой и чарующей египтянке; в лице Энобарбаему нужна была фигура, служившая по временам некоторым подобием хора ибросавшая ироническую ноту в пафос трагедии. Короче говоря, ему была нужнацелая масса действующих лиц и (для того, чтобы мы получили впечатление, чтодействие происходит не в замкнутом пространстве в каком-нибудь уголкеЕвропы, а на мировой сцене) нужно было, чтобы эти лица постоянно приходили иуходили, посылали и принимали вестников, сообщения которых ожидаются снапряжением, выслушиваются с затаенным дыханием и нередко сразу изменяюткоренным образом ситуацию главных персонажей. Честолюбие, характерная черта в прошлом Антония, определяет егоотношение к этому великому миру; любовь, так всецело овладевшая им теперь,определяет его положение относительно египетской царицы и этим самым утратувсех преимуществ, приобретенных для него честолюбием. Тогда как в такойтрагедии, как, например, "Клавиго" Гете, честолюбие играет роль искусителя,а любовь понимается как добрая, законная сила, здесь, наоборот, любовьявляется достойной осуждения, честолюбие же считается призванием и долгомвеликого человека. Поэтому Антоний говорит: Нет, необходимо расторгнуть страшные египетские узы, иначе мнепогибнуть в любовном сумасбродстве". Мы видели, что Шекспир для воспроизведения образа Антония могвоспользоваться одним из элементов своей художнической натуры. Он тожеразбил когда-то свои оковы, или, вернее, жизнь их разбила ему, но создаваяэту великую драму, он пережил вновь те годы, когда сам чувствовал и отсвоего имени говорил, как здесь Антоний: И доказательством правдивости моей клятвы служат тысячи вздохов,которые вылетают из моей груди, когда я думаю о твоем лице, онисвидетельствуют, что черное для меня красивее всего (Сонет 131) Изо дня в день стояла теперь перед очами как модель та, которая былаКлеопатрой его жизни, та, которой он писал о сладострастии: Страсть безумна как в желании, так и в обладании. Это благодать вминуту наслаждений, а после него - одно лишь горе, до нее - обетованнаярадость, после нее - одна мечта. Все эго хорошо известно людям, а между темникто не умеет избежать тех небес, которые ведут в ад (Сонет 129) Он видел в ней когда-то неотразимую и позорящую Далилу, ту Далилу,которую двумя веками позднее Альфред де Виньи проклинал в знаменитых стихах Он скорбел, как теперь Антоний, о том, что его возлюбленная быладостоянием многих и многих Если глаза, подкупленные слишком пристрастным зрением, становятся наякорь в гавани, где снуют всякие люди, зачем из этого заблуждения глаз тывыковала цепи, которыми опутала суждение моего сердца? Зачем мое сердцесчитает заповедным местом то, что - как оно само это знает - сделалось общимдостоянием? (Сонет 137) Как Антоний теперь, он испытывал жгучие муки при виде ее кокетничаньясо всяким, кого она хотела покорить. В то время он разражался жалобами, какАнтоний в драме разражается бешенством Скажи, что уж давно не мил тебе я боле, Но на других при мне так нежно не гляди! Нет, не лукавь со мной! Твоей я отдал воле Свою судьбу, я слаб, скорее, не щади! Теперь он больше не жалуется на нее, теперь он ее заставляет с царскойдиадемой на челе жить и дышать в грандиозной верности природе на той сцене,которая была его миром. Как в "Отелло" он дал любящему мужчине приблизительно свой собственныйвозраст, так и теперь он с особенным интересом изображает статного иблестящего любовника, от которого молодость уже отлетела еще в сонетах оностанавливался на своем возрасте. В 138 сонете значится: Когда моя возлюбленная клянется мне, что она соткана из верности, яверю ей, хотя знаю, что она лжет, верю ради того, чтобы она меня считаланеопытным юношей, хотя ей хорошо известно, что мои лучшие годы уже прошли. Когда Антоний и Клеопатра одновременно погибли, ей шел 39-й год, ему -54-й. Она была, следовательно, почти втрое старше Джульетты, он - более чемвдвое старше Ромео. Шекспиру нравится это совпадение с его собственнымвозрастом, и влюбленная чета как будто еще более стоит вне и выше общегоудела земной жизни благодаря тому, что время не заставило ее поблекнуть иувянуть. Следы, наложенные на них обоих годами, только придали им еще болееглубокую красоту. Все, что сами они в минуту грусти или другие изнеприязненного чувства говорят против этого, ровно ничего не значит.Противоположность между их действительным возрастом и возрастом их красоты истрасти производит лишь возвышающее и пикантное впечатление. Это пустаябрань, когда Помпеи восклицает (II, 1): Да украсятся увядшие уста твои, о Клеопатра, всеми прелестями любви!Усиль красу чародейством; сладострастием - и то, и другое! Это имеет так же мало значения, как когда она сама себя называетпокрытой морщинами. И преднамеренно, для того, чтобы обозначить возрастАнтония, на который нет намека у Плутарха, Шекспир заставляет его самогораспространяться о смешанном цвете своих волос. Он говорит (III, 9): Сами волосы мои враждуют: седые проклинают опрометчивость черных,черные - пугливость и сумасбродство седых. В момент отчаяния (III, 11) он восклицает: Пошли к мальчишке Цезарю эту седеющую голову! И снова, после последней победы, он торжествующим тоном возвращается ктому же. С восторгом говорит он Клеопатре (IV, 8): Видишь ли, милая, хоть седины и проглядывают сквозь юнейшую чернь моихволос, в мозгу достаточно еще пищи для нервов, достаточно сил, чтобыодерживать верх и над самой юностью. Чрезвычайно верно обрисовал Шекспир у Антония свойственную зреломувозрасту боязнь даром пропустить мгновение, страстное нетерпениенаслаждаться, пока не пробил еще час, возвещающий конец всяким наслаждениям.Поэтому в одной из своих первых реплик Антоний говорит (I, 1): Именем любви и ее сладкими часами заклинаю... Каждая минута нашей жизнидолжна знаменоваться каким-нибудь новым наслаждением. Затем наступает время, когда он чувствует необходимость сбросить с себяузы любви. Он пользуется смертью Фульвии для того, чтобы легче добитьсясогласия Клеопатры на его отъезд, но этим он еще не приобрел свободы. Сцелью наглядно представить контраст между Октавием, как политиком, иАнтонием, как любовником, Шекспир ставит на вид, что тогда как первыйежечасно требует уведомления о политическом положении, Антоний не получаетникаких ежедневных известий, кроме аккуратно приходящих писем Клеопатры,которые поддерживают в нем тоску, влекущую его назад в Египет. Чтобы утешить поднявшуюся против него бурю и получить возможностьлюбить без всякой помехи свою царицу, он соглашается вступить в брак ссестрой своего противника, рассчитывая с презрением отвергнуть ее потом иотделаться от нее. Тогда его постигает месть за то, что он так постыдноутратил владычество над более чем третьей частью цивилизованного мира.Слова, которые он произнес, обвив рукой стан Клеопатры (I, 1): Пусть Рим размоется волнами Тибра, пусть рухнет свод великой империи -мое место здесь! - эти слова не проходят безнаказанно. Рим ускользает из его рук. Римобъявляет его врагом римской республики, Рим идет на него войной. И вот онсвое могущество, свою славу, свое благополучие губит в поражении, котороетак позорно навлекает на себя при Акциуме. Клеопатра могла бежать. Она бежитв драме (по Плутарху и по преданию) из трусости; в действительности онабежала вследствие тактических и разумных причин. Но Антония честь обязывалаостаться. В трагедии (как и в действительности) он следует за Клеопатрой побезрассудной, постыдной неспособности остаться, когда она ушла, бросает напроизвол судьбы войско в 112.000 человек и флот в четыреста пятьдесятбольших кораблей, оставляет их без начальника и вождя. Девять дней ждаливойска его возвращения, отвергая все предложения неприятеля, не веря изменеи бегству любимого полководца. Когда под конец они поняли, что он потопил впозоре свою честь военачальника, тогда они перешли на сторону Октавия. С этих пор весь интерес драмы вращается вокруг взаимных отношенийАнтония и Клеопатры, и Шекспир дивным образом представил одушевляющий ихэкстаз и происходящие в их отношениях перемены. Никогда до этого не любилиони друг друга так страстно и так восторженно. Теперь не только он открытоназывает ее: "О светило вселенной!" И она отвечает ему возгласом: "О царьцарей! О беспредельная доблесть!" Но, с другой стороны, никогда до этих пор не было так глубоко ихвзаимное недоверие. Она, никогда не имевшая в себе задатков величия, кромевеличия виртуоза в эротике и кокетстве, всегда относилась с подозрением кАнтонию, и все-таки еще не с достаточно сильным подозрением, потому что егоженитьба на Октавии совершенно сразила ее, хотя она ко многому была готова.Он, знающий ее прошлое, знающий, как часто она отдавалась другим, и хорошоизучивший ее природу, считает ее неверной даже тогда, когда этого нет, дажетогда, когда она, как Дездемона, имеет против себя лишь самую слабую теньулики. Под конец мы видим, что из Антония развивается Отелло. Некоторые штрихи в его характере указывают на то, что Шекспир незадолгоперед тем написал "Макбета". Клеопатра разжигает чувственные инстинктыАнтония, его жажду наслаждений, как леди Макбет - честолюбие у своегосупруга, и в последней битве он, как Макбет, приходит в исступление,сражается с мужеством безумия, лицом к лицу с несомненным перевесом сил. Нопо своему внутреннему миру он после поражения при Акциуме приближается кОтелло. Он велит наказать плетьми посланца Октавия, Тирея, за то только, чтоКлеопатра позволила ему на прощанье поцеловать ее руку. Когда несколькокораблей ее обращаются в бегство, он тотчас же воображает, что она в союзе снеприятелем, и осыпает ее самыми грубыми ругательствами, чуть ли не хуже тойбрани, с которой Отелло обрушивается на Дездемону. В монологе же своем (IV,10) он, точь-в-точь как Отелло, неистовствует без всяких причин: О лживое волшебство Египта, коварная чародейка, одним своим взглядом тыдвигала мои войска на войну, возвращала домой; грудь твоя была моим венцом,моей конечной целью, и ты, как настоящая цыганка, надула меня своей подлойигрой! Оба они, хотя вероломные по отношению к другим, остались бы верны другдругу; но в минуту испытания у них не оказывается взаимного доверия. И всеэти душевные волнения поколебали у Антония способность рассуждать. Чемхрабрее он становится в несчастии, тем менее может видеть действительность,как она есть. Чрезвычайно метко заключает Энобарб третье действие словами: Вижу, что мужество нашего полководца восстанавливается ослаблениеммозга; а когда мужество живет за счет рассудка - оно пожирает и меч, которымсражается. Чтобы успокоить ревнивое бешенство Антония, Клеопатра, для которойнеправда есть всегда ближайшее вспомогательное средство, посылает ему лживуювесть о своей смерти. Скорбя об ее утрате, он бросается на меч и смертельноранит себя. Его приносят к ней, и он испускает дух. Тогда Клеопатравосклицает: И благороднейший из людей жаждет умереть? И не подумает обо мне?Неужели я останусь в этом пошлом свете, который без тебя нисколько не лучшехлева. О, посмотрите, мои милые, венец земли тает! Однако у Шекспира она не тотчас же составляет план тоже лишить себяжизни. Она домогается соглашения с Октавием, выдает ему список своихсокровищ, старается утаить от него более чем половину их и лишь тогда, когдаей становится ясно, что ни энтузиазм к красоте, ни сострадание, ничто неможет тронуть этого холодного, умного человека, твердо решившего отдать еенесчастье на посмеяние черни, выставив напоказ египетскую царицу во времясвоего триумфа в Риме, лишь тогда ищет она смерти у нильской змеи. В этом пункте поэт представил поведение Клеопатры в гораздо менееблагоприятном свете, чем древний греческий историограф, которого онпридерживается во всех частностях, и, очевидно, он сделал это умышленно ивполне сознательно, для того чтобы показать вполне женский тип, опасностькоторого он изобразил в ней. Ибо у Плутарха Клеопатра предпринимает эти шагиотносительно Октавия только для вида, чтобы строгим надзором, которым онокружил ее, он не помешал ей покончить с собой, о чем она единственно толькои думает, и чему он воспрепятствовал в первый раз. Она только притворяется,будто дорожит своими сокровищами, притворяется для того, чтобы заставить еговообразить, что она дорожит еще жизнью, и ей удается провести его своимгордым обманом. Шекспир, для которого она неизменно остается олицетворениемвсего того в женщине, что характеризует самку, намеренно принижает ее,устраняя историческое толкование ее образа действий. Английский критик Артур Саймоне пишет: "Антоний и Клеопатра", по моемумнению, самая дивная из шекспировских пьес, и потому в особенности, чтоКлеопатра самая дивная из шекспировских женщин. И не только изшекспировских, но, быть может, вообще самая дивная из женщин". Это уж слишком пламенный энтузиазм. Однако нельзя отрицать, что главнаяпритягательная сила этого образцового произведения кроется в несравненномобразе Клеопатры и в том художественном увлечении, с каким написал егоШекспир. Но величие этой всемирно-исторической драмы проистекает отгениальности, с какой Шекспир переплел частные отношения влюбленных ссудьбами государств и ходом истории. Как Антоний погибает вследствие союзасвоего с Клеопатрой, так погибает и римская республика вследствиесоприкосновения трезвого и закаленного запада с негой и роскошью востока.Антоний - Рим, как Клеопатра - Восток. Когда он гибнет жертвой восточнойнеги, то вместе с ним как бы угасает само величие Рима и сама Римскаяреспублика. Не честолюбие Цезаря и не убийство Цезаря, а лишь это происшедшеечетырнадцать лет спустя самоуничтожение римского величия производитвпечатление глубокого падения мировой республики, всеобъемлющего крушения,которое Шекспир здесь, как и в "Лире", хочет дать почувствовать читателю. Это уже не трагедия семейного и замкнутого в известные пределы круга,как, например, заключение "Отелло"; в ней нет светлого и сулящего лучшиевремена Фортинбраса, принимающего наследие Гамлета; победа Октавия лишенаблеска, и с ней не соединено никаких упований. Нет! Заключительная картиназдесь именно то, что с самого начала Шекспир задумал изобразить, когда егопривлек к себе этот грандиозный сюжет - картина кончины античного мира.