2015-06-24
718
Что касается материи в тесном смысле, т. е. настоящей материи, составляющей объект науки о материи, то, конечно, ни Маркс, ни Энгельс ничего не подозревали о том кризисе, который она испытывает сейчас.
«Великий революционер-радий» начал грандиозную революцию, которая продолжается и сейчас. Ленин был серьезно обеспокоен за судьбу материи, настоящей материи: «материя исчезает». Но если мы посмотрим, как страстно он погружается в литературу вопроса, то сейчас же увидим, что его интересуют совсем не научные открытия и контраверсы, а исключительно вопрос о том, подтверждают ли эти открытия диалектический материализм, или нет, не ведут ли они прямо к философскому идеализму. Как бы радий не оказался контрреволюционером! (Когда революция не нравится, ее всегда называют «контрреволюцией».) Ленин занимается исключительно тем, что изобличает всех этих исследователей в «идеализме», и сожалеет о том, что они не знакомы с «диалектическим материализмом» («Жаль, что не знаком ты с нашим петухом»45*). Все это ничего абсолютно не дает для научной философии материи.
Революция в современной науке о материи является опасным испытанием для диамата. Что, собственно, он может дать для решения проблемы современной физики? Казалось бы, действительно: кому же лучше знать материю как не материалистам? Дело обстоит, однако, как раз наоборот: материализм никаких открытий в физике не сделал; все они сделаны «буржуазными» учеными, склонными к идеализму. Все, что может им предложить диамат, — это вернуться к точке зрения наивного реализма и к теории «отражения».
«Надо спросить, — говорит Ленин, — существуют ли электроны, эфир и так далее вне человеческого сознания, как объективная реальность, или нет? На этот вопрос естествоиспытатели также без колебания должны будут ответить и отвечают постоянно да» {Ленин. «Материализм] и эмпириокритицизм]», т. XIII, с. 213-214)41*.
Совершенно верно: на точке зрения реализма физика как наука стояла тысячелетия и будет стоять всегда; она не сомневается в том, что изучает объективную реальность. Но она сомневается в том, какова эта реальность, сомневается в том, существуют ли непроницаемые тела, существует ли эфир. Физика давно и бесповоротно отвергла идею, что наши ощущения и представления отражают («фотографируют») реальность, как она есть, что они являются копиями, снимками, зеркальными отражениями вещей (Энгельс и Ленин). Можно сказать, что все успехи и весь путь науки (и не одной физики) состоит в уничтожении наивной идеи отражения: объективно существует совсем не то, что нам кажется, представляется и является.
Теорию отражения не стоит даже опровергать. Единственное, что от нее остается, — это признание объективной реальности, но такой, которая вовсе не «отражается», а лишь ищется, символически изображается в знаках, буквах, словах, уравнениях, понятиях, постоянно при том ускользая и открывая новую бесконечность непознанного. Наивность «отражения» устраняется, но реализм остается, только не наивный, а критический реализм.
Выражением такого критического реализма является противопоставление «вещи в себе» и явления у Канта. Задача познания: при помощи ощущений, представлений, суждений и опыта вообще познать вещь, как она есть, «вещь в себе», но эта задача есть бесконечная задача. Противопоставление вещи в себе и явления есть диалектическая необходимость, которую Ленин принужден всецело признать:
«Диалектика, — говорит он, — есть изучение противоположности вещи в себе, сущности, субстрата, субстанции в отличие от явления "для других бытия"... Мысль человека бесконечно углубляется от явления к сущности, от сущности первого, так сказать, порядка к сущности второго порядка и т. д. без конца» (Ленинск[ий] сб[орник], XII, с. 183)47*.
Этим все сказано. Лучше нельзя восстановить право вещи в себе. Ленин принужден здесь признать основное положение всего неокантианства: вещь в себе, как бесконечную задачу познания. Поэтому отрицание «вещи в себе» у Энгельса и вслед за ним в катехизисе диамата есть величайшее недоразумение: «вещь в себе» отрицается и уничтожается как раз субъективными идеалистами, которые желают остаться при одних «явлениях».
Отрицать можно и должно лишь полную познаваемость вещи в себе, которую наивно возвещает Энгельс, опираясь на практику: на «эксперимент и промышленность». «Если мы можем доказать правильность нашего понимания данного явления природы, — говорит он, — тем, что мы сами его производим, вызываем его из условий, заставляем его к тому же служить нашим целям, то кантовской неуловимой "вещи в себе" приходит конец»19/48*.
Этот аргумент особенно нравится диаматчикам и постоянно ими воспроизводится, и, однако, он совершенно ложен: дикарь зажигает огонь, не имея никакого понятия о сущности горения и о законах теплоты; он бросает вещь на землю, нисколько не зная причин и законов падения, он пользуется на каждом шагу рычагами, не зная принципа рычага; он ест и пьет, не зная законов пищеварения; он рождает детей, не зная законов оплодотворения. Сущность всех этих, производимых им самим явлений остается для него непостижимой «вещью в себе». И так обстоит дело совсем не с одними дикарями: человек современной цивилизации на каждом шагу производит множество явлений, совершенно не понимая сущности происходящего процесса: он зажигает свет, не зная, что такое свет; сажает растение, не зная, что такое жизнь.
И кроме того, как бесконечно велико количество явлений, которых человек произвести не может! (И притом самых важных, касающихся его жизни, здоровья, судьбы.)
Поэтому только самодовольная полуобразованность может верить, что «с развитием науки и техники непознаваемых вещей в себе остается все меньше» (Кратк[ий] филос[офский] словарь. ОГИЗ, 1939, с. 28).
Как раз напротив: новые открытия в науке и технике ставят новые проблемы, показывают новые бесконечности неведомого, о которых раньше и не подозревали.
И здесь Ленин принужден подтвердить это наше соображение: «электрон так же неисчерпаем, как атом, природа бесконечна и углубление прогрессирующей науки бесконечно» (т. XIII, с. 215)49*.
