Зависимость экономики от права, искусства, религии

Все же этот «первый шаг» остается первым. Только на базисе общественного производства может расцвести царство свободы, царство культуры и духа. Образ «фундамента и надстройки» постоянно возвращается в марксизме. И здесь он призывается на помощь, чтобы наглядно изобразить тот способ, каким хозяйство «определяет и обусловливает» духовную жизнь, духовную культуру (см. выше, с. 284).

Мы уже видели при решении антиномии свободы и необходимости, что этот образ сам по себе отнюдь не служит к доказательству экономического материализма, напротив, он выявляет духовное творчество строителя и характеризует особую духовную установку (см. выше, с. 246-247). Теперь нам предстоит показать, что не только материализм, но и экономизм, как духовная установка, как особое направление творчества, не может быть признан основой, базисом всей системы культуры.

Так, мы говорили, что если даже образ фундамента и надстройки признать верным и ценным, то из него вытекает обратное тому, что хотел доказать марксизм. Поэтому мы сами часто пользовались этим образом против марксизма. В дальнейшем диалектическое развитие не допускает этого. Мы утверждаем, что образ фундамента и надстройки вообще не пригоден для понимания культуры как системы многообразных активностей, для понимания того места, какое экономическая активность занимает в этой системе.

В самом деле, что содержит в себе экономический фундамент? Он означает общественное производство и содержит в себе технику и социальную организацию (орудия производства и производственные отношения). («Диамат», с. 19).

А что содержит в себе надстройка⁷. Она означает право и политику, «социальный, политический и духовный процессы жизни вообще» (там же, с. 32) и в качестве таких духовных процессов, конечно, прежде всего, науку, философию и религию.

Но техника целиком покоится на науке, на всей системе наук; техника есть технология, т. е. особая наука, связанная с другими. Техника построена при помощи науки. С другой стороны, социальная организация определяется тем, «в чьем владении находятся средства производства» (там же, с. 23). Социальная организация невозможна без организующей власти и регулирующих норм. Социальная организация построена при помощи права и государства.

Но наука, право, политика относятся к надстройке, а общественное производство (техника и организация) к фундаменту. Выходит, что надстройка строит фундамент. Все отношение можно опрокинуть, сказав, что наука и власть обосновывают технику и организацию и тогда надстройка сделается фундаментом, а фундамент надстройкой. На самом же деле истина состоит в том, что не существует никакого фундамента и никакой надстройки, а существует взаимодействие и взаимозависимость различных функций труда и творчества, интегрально входящих в единую всеобъемлющую систему культуры. Одинаково верно сказать: наука, политика и духовная жизнь обусловлены уровнем техники и организации хозяйства; и обратно: техника и организация хозяйства обусловлены уровнем науки, действующим правом, направлением политики.

Чем больше мы вглядываемся во все то, что содержится в так называемом «экономическом фундаменте» у Маркса, тем более расширяется это содержание. В конце концов оно объемлет всю сферу труда и творчества, все, что Маркс называет «общественным производством своей жизни» (см. выше, с. 272). Все формы человеческой активности здесь присутствуют, взаимодействуют и обусловливают друг друга: физический труд, духовное творчество, наука, техника, право, политика, искусство и, наконец, религия. Никакой изолированной экономики не существует: в экономическом процессе присутствуют и действуют все другие формы творческой активности.

Это очень легко показать по отношению к правовому урегулированию, которое везде присутствует в каждом экономическом явлении. Штаммлер впервые указал, что нет ни одного экономического понятия, которое не содержало бы в себе юридической категории: так, например, «капитал» предполагает право собственности, «товар» предполагает куплю-продажу, «зарплата» предполагает рабочий договор, «прибавочная ценность» предполагает договор и собственность, и, наконец, вся структура правовых и хозяйственных отношений предполагает право властвования и обязанность подчинения. Таким образом, можно сказать, что право проницает, формирует и обосновывает всю экономическую жизнь.

Существуют отрасли производства, которые целиком определяются и обусловливаются тем, что происходит в науке и философии, в сфере идейных исканий. Достаточно подумать о производстве книгопечатания: появление новых книг, журналов, газет целиком определяется появлением новых идей и духовных течений. От силы и влиятельности этих идей зависит тираж печати и самая форма продукции. Взаимодействие активности здесь выступает особенно ясно: сила идеи определяет продукцию печати, и, с другой стороны, продукция печати служит распространению идей. Следует, однако, пожалуй, отдать преимущество идейному импульсу и сказать, что огромный тираж «Коммунистического манифеста» вызван успехом коммунистической идеи, а не наоборот.

Совершенно так же нетрудно показать, что прозаическая область экономики проникнута активностью искусства, его новыми исканиями, его суждениями о вкусе. Достаточно подумать о стиле мебели, домашней утвари, одежде, о стиле домов, о модах, рекламах, картинах и украшениях, разбросанных повсюду и проникающих почти во все виды производства.

Наконец, религиозно-этические мотивы точно так же определяют направление общественного производства. Оно определяется потребностями и желаниями человека. Но какие потребности заслуживают удовлетворения и внимания и какие должны быть всячески подавляемы — это решается прежде всего религиозно-этическим идеалом: он определяет, допустима ли роскошь или необходима строгая аскеза. Спартанская, средневеково-монашеская и, наконец, пуританская духовная установка совершенно меняет характер продукции, и не только черная одежда монахов определяется религиозными мотивами, но и черный цвет официального мужского костюма ведет свое происхождение от аскетического идеала пуританской Англии.

Макс Вебер в своих классических трудах по религиозной социологии^26* показал, какое огромное значение имела этика и религия аскетического протестантизма для развития капитализма. В Англии и в Америке, в этих странах наиболее развитого капитализма, основным движущим нервом этого последнего является вовсе не жажда стяжания и не мотив эпикурейского благосостояния, а исключительно особая религиозно-этическая установка, особое понятие долга, к которому призван человек в силу своей профессии, в силу свыше предопределенного места, которое он занимает в обществе. Так, предприниматель обязан увеличивать свой капитал и расширять свое предприятие вовсе не в силу корыстных целей, а в силу абсолютного профессионального долга. Только такая «мирская» аскеза могла дать такую концентрацию энергии, которая с религиозным рвением создавала мощный американский и английский капитализм. Квакеры и меннониты были известны своим богатством^27*.

Вся мировая история показывает нам определяющее влияние религии и этики на всю сферу производства: вся мощная техника античного и средневекового строительства подчинена религии (храмы, гробницы, пирамиды), она совсем не «экономична» и не экономна, но аскетична, духовна и полна жертвенности. Тысячелетний уровень техники и хозяйства в древних цивилизациях Китая и Индии можно понять только из религиозно-этической установки этих культур. Только этико-религи-озный «фундамент» может объяснить, почему в этих странах не существовало «надстройки» индустриализма: признание внешнего мира иллюзорным обосновывало этику отрешенного идеализма и аскетизма в Индии; пассивно-созерцательная установка духа в даосизме отрицала европейский пафос строительства цивилизации. Иной смысл жизни создавал иную культуру: «не стоит научно познавать этот иллюзорный мир и технически строить новые иллюзии цивилизации». Когда радикальный буддизм распространился в Индии, в некоторых местностях совершенно прекратилось земледелие в силу того, что распахивание земли убивает множество живущих там существ (червей, личинок, насекомых и пр.), а такое убийство религиозно недопустимо в силу закона сострадания. Отношение даосизма к технике лучше всего характеризуется следующим символическим рассказом: некто видит крестьянина, черпающего воду простым ведром из колодца, и спрашивает его, почему он не устроит насоса для сокращения своего труда; но крестьянин отвечает: я и сам знаю, что существует такая машина, но стыжусь ею пользоваться; мудрецы сказали нам: кто пользуется машиной, у того становится машинное сердце и тот сам превращается в машину. Трудно лучше выразить иное понимание высшего смысла культуры, прямо противоположное всякому европейскому и американскому индустриализму.

Нечто аналогичное мы имеем в западноевропейской средневековой культуре: она не обладала точным естествознанием, машинной техникой и индустрией единственно потому, что не признавала эти области познания и земного устроения абсолютно ценными (своеобразное презрение к технике и экономике было и у рыцарей, и у монахов). Не потому средневековая культура молилась и искала спасения души, что не имела индустрии, а потому не имела индустрии, что всецело была занята спасением души. Огромная умственная и волевая энергия была направлена совершенно в другую сторону — в сторону мистики, теологии, аскетизма, религиозного искусства, религиозной организации жизни и религиозных войн. Достаточно взглянуть на систему средневековой культуры с ее папской властью, монашескими и рыцарскими орденами, чтобы тотчас признать, что религия здесь вовсе не была «надстройкой», но, напротив, сама строила все и была архитектурой всего здания. Своими готическими остриями она указывала на то, что ее можно понять только сверху, а никак не снизу.

Аналогично Крещение Руси со всеми его последствиями трудно объяснить экономическими причинами. Киевский и московский периоды русской истории определяются преимущественно религиозной идеологией во всех областях культуры. Главный трудовой класс крестьяне — получает свое наименование от христианской религии.