Методы фальсификации

Понимая, что невозможно научно доказать ту степень слабости феодальной Кабарды, которую он желал бы видеть, Б.Х. Кучмезов вслед за своими собратьями по мифотворчеству прибегает к всевозможным подтасовкам и вымыслам. Он пишет: «Согласно С. Броневскому, Хан-Гирею, Буткову и другим авторам в 1570 г. крымский хан Шах-Баз Гирей увел Кабарду за Кубань, откуда кабардинцы смогли уйти только в 1590 г.» (с. 396). В одном этом предложении столько несуразиц и ошибок, что становится очевидным наличие особой одаренности Б.Х. Кучмезова в сфере их генерирования. Апеллируя вышеупомянутыми авторами, он не удосуживается оформить справочный аппарат в соответствии с элементарными требованиями, предъявляемыми к научным работам. Так, ссылаясь на С. Броневского, Б.Х. Кучмезов почему-то вместо его книги приводит издание «Фольклор адыгов», опять же без указания места и времени его издания. При описании работы Хан-Гирея в слове «Черкесия» допускается орфографическая ошибка. Поиск работы Буткова также затруднен в связи с отсутствием тома и страницы, где можно было бы найти подтверждение кучмезовского изложения (с. 403).

По всей видимости, для автора статьи сознательная фальсификация исторических фактов стала основным способом построения этноцентристской мифологии. Дело не только в том, что Кабарду в 1570 г. никто никуда не уводил, а в том, что не было того, кто бы это осуществил, т.е. крымским ханом в 1570 г. был не Шахбаз-Гирей (даже имя в тексте приведено неверно – не было в истории Крыма такого хана), а Девлет-Гирей. Здесь наш сочинитель, претендующий на сенсационные открытия, намеренно архаизирует свой язык, чтобы представить собственные измышления как архивные данные. К тому же, с точки зрения современного русского языка, недопустимы конструкции типа «увода Кабарды», можно увести кабардинцев, но никак не Кабарду.

Не выдерживает никакой критики утверждение о том, что в 1610 г. ногайский хан Иштерек «убил главного князя Казыя» (с. 396). Во-первых, Кази не был «главным князем» Кабарды; во-вторых, как объяснить тот достоверно зафиксированный факт, что спустя четыре года после своей «смерти», в 1615 г., вышеупомянутый Кази встречался с представителем России – М. Пиминовым [27], а в предыдущем году разгромил ногайские силы упомянутого Иштерека [28].

После всего вышеперечисленного неудивительно, что утверждение об угоне кабардинских узденей в Дербент кумыками (с. 396), которое якобы отражено на 135-й странице первого тома «Кабардино-русских отношений», также не находит своего подтверждения.

Кроме всего прочего, в сочинении Б.Х. Кучмезова вырисовывается еще одна особенность при изучении им кабардинской истории. Он пытается принизить Кабарду, возвеличивая соседние политические образования и народы. В частности, полагает, что кабардинцы в определенные периоды своей истории платили дань кумыкам. Доказательной базой такого суждения служит текст кумыкской песни (если она, конечно, не является продуктом современного творчества):

Мени шамхалым еленг сонг

Къабартыда къабакъ ёзден ким тонав?

Мени шамхалым ёленг сонг

Къабартыдан санап ясакъ ким жыяр? (с. 397).

После смерти моего шамхала

Кто пограбит кабардинских кабацких узденей?

После смерти моего Заруша

Кто в точности соберет с Кабарды дань?

Как видим, в представленном переводе фигурирует отсутствующий в кумыкском оригинале персонаж – Заруш, хотя правильное написание этого имени - Зоруш.

Прежде чем прояснить ситуацию с представленным текстом песни, целесообразно, во-первых, отметить, что некорректно делать выводы только на основе данных фольклора, когда кабардино-кумыкские отношения XVI–XVIII вв. вполне обстоятельно освещены письменными источниками. Во-вторых, при обращении к фольклорному материалу как к источнику, позволяющему реконструировать историческое прошлое, необходимо учитывать, что в нем часто желаемое выдается за действительное.

Ярким примером подобного творчества являются армянские эпосы «Персидская война» и «Давид Сасунский». В них армяне громят и крушат персов и арабов, тогда как на самом деле все обстояло наоборот: первые были завоеваны вторыми и находились у них в крайне унизительной зависимости. Народ через фольклорный вымысел и гиперболизацию в мечтах психологически компенсировал свое угнетенное положение, преодолевая таким образом горестную для себя реальность [29]. То же можно сказать и о фольклоре карачаевцев и балкарцев, у которых, оказывается, было специальное ружье, которым они убивали кабардинских князей (?!).

Возвращаясь к «Песне о Зоруше», которая действительно является одним из ярких художественных произведений кумыкского фольклора, позволим себе привести часть ее текста, касающегося Кабарды:

«…Кто же теперь поставит мосты на Чегеме?

Кто же будет кабак-узденем в моей Кабарде?

В моей Кабарде кабак-узденям раздолье,

Кто же там, считая, будет собирать ясак?

– Мать моя, в твоей Кабарде много и черни,

А на Зоруше твоем много ран!

Батыр Зоруш, ох, да так спел:

– В твоей Кабарде я стану кабак-узденем!

В твоей Кабарде кабак-узденям раздолье,

Там, считая, я стану собирать ясак» [30].

Наверное, в тексте наибольший интерес вызывает причина, по которой мать кумыкского «батыра Зоруша» называет Кабарду «своей». Видный кумыкский фольклорист А.М. Аджиев, разъясняя данный вопрос, вполне справедливо отмечает, что «…никогда ни кумыкские, ни кабардинские феодалы, длительное время боровшиеся за приоритет на Северо-Восточном Кавказе, не захватывали друг у друга земли на столь длительный срок, чтобы кумычка могла говорить о «своей Кабарде», о сооружении моста на Чегеме, о сборе ясака с кабардинцев… Напрашивается вывод: мать Ибака и Зоруша была кабардинкой» [31]. Упоминание же Чегема наводит на мысль о том, что эта женщина была родом из аула, находившегося в фамильных владениях Куденетовых, располагавшихся по р.Чегем [32]. Данное предположение не покажется надуманным, учитывая тот факт, что Султан-Мут – сын шамхала Чопана, как уже отмечалось, был рожден второй женой последнего – кабардинкой из тлекотлешского рода Анзоровых. Кстати сказать, в кумыкском фольклоре Султан-Мут известен тем, что он «привел из Кабарды несметное войско» [33]. Это свидетельство того, что в народном сознании кумыков прочно удерживалась память о роли кабардинцев в образовании Эндереевского владения.

Примечательно, что в тексте песни, приведенном А.М. Аджиевым (в достоверности которого не приходится сомневаться), в отличие от кучмезовского кабардинские «кабак-уздени» фигурируют не как враги, а как престижное сообщество, присоединение к которому для братьев – персонажей песни является желанным. Кроме всего прочего, стремление является безусловным свидетельством готовности Зоруша поступить на службу к кабардинскому князю вне зависимости от того, указывает термин «кабак-уздень» на знатного дворянина (лIакъуэ-лIэш, дыжьыныгъуэ) или же дворянского узденя (уэркъщауэлIыгъусэ).

Строка, где говорится о том, что «В моей Кабарде кабак-узденям раздолье», как раз и свидетельствует о том, что Кабарда вплоть до потери своей независимости рассматривалась центром феодального мира в регионе, где имелись наибольшие перспективы для молодежи из знати. Именно через вступление в ряды кабардинского рыцарства появлялась возможность собирать в Кабарде «ясак», в данном случае санкционированную сюзереном «кабак-узденя» подать. Иная трактовка этого сюжета будет противоречить картине исторической действительности, формируемой на основе анализа первоисточников.

Чтобы читатель мог уяснить невозможность доминирования конгломерата кумыкских владений над Кабардой, приведем некоторые цитаты из аутентичных документов.

В начале XVIII в. астраханский губернатор А.П. Волынский писал о кабардинцах, что они «…все такие воины, каких в здешних странах не обретается, ибо, где татар или кумыков тысяча, тут черкесов довольно двух сот, и никто против них не стоит, и все от них трепещут» [34].

О том, как сами кабардинцы воспринимали кумыков, свидетельствуют слова Батоко Бекмурзина, написанные в обращении к канцлеру Головкину 20 апреля 1721 г. Он, в частности, писал: «…А ныне все кумытцкие князья при крымском хане суть, а имянно шамхала Адилгирея да Салтан-Махмуд, да андреевский князь Чокок, все нам неприятели для того как мы...чеченцов разорили, и оные, на то озлобясь, нас неприятелями признали… то извольте на нас надеяться, что мы с кумыками и з другими справимся… (курсив наш – Т.А.)» [35].

Видимо, поэтому в русском документе первой трети XVIII в. сказано: «Кумыки многочисленнее (здесь под кумыками подразумеваются и другие народы Дагестана, находившиеся под влиянием кумыкских владений, – Т.А.) кабардинцев, но меньше предприимчивы (в военном деле – Т.А.)» [36].

И напоследок уместно обратиться к мнению российского военачальника фельдмаршала В.В. Долгорукова. В 1730 г. он писал: «…Ежели против дагистанцов (кумыков – Т.А.)… выедут узденей (кабардинских – Т.А.) 100 человек, то против их не могут стоять ни 300 человек дагистанцов; к тому ж хоша б наших казаков послать 500 человек, а узденей 100, то дагистанцы больше боятца 100 человек узденей, нежели 500 человек казаков» [37].

Думается, вышеприведенные документы достаточно красноречиво показывают, насколько тенденциозен Б.Х. Кучмезов относительно характера кабардино-кумыкских взаимоотношений. А вот по поводу Крымского ханства необходимо дать небольшое пояснение.

Крымское ханство, не имевшее средств подчинения Кабарды, временами требовало от ее князей уплаты ясырей – невольников. Но спорадический и нефиксированный характер этих выплат, а также их сравнительно небольшие размеры убеждают в том, что кабардинские феодалы для достижения своих политических целей лишь одаривали крымских правителей от случая к случаю. С этим соглашаются и составители сборника «Кабардино-русские отношения». В частности, в примечаниях к этому изданию относительно 1652 г. приводится следующее свидетельство пленных татар: «…Крымской царевич с ратными своими людьми сею весною приходили в горы для збору ясаку, имали ясак с черкасских владельцов и Малого Нагаю с мурз (т.е. с вассальных хану ногайцев и западночеркесских князей – Т.А.), да и кабардинские де владельцы немногие ему от себя лошади добрые и сабли и шапочки пансырные и ясыри давали ж, только не в ясак» [38] (курсив наш – Т.А.). Для избежания внезапных военных вторжений в относительно мирные периоды «откуп» практиковали Речь Посполитая и Австрия. Россия же добилась прекращения выплаты «дачи, которая…погодно давана была Крымским ханом» только в 1700 г. по условиям Константинопольского договора [39].

Примечательно, что поводом к военной кампании 1708 г., результатом которой явился полный разгром турецко-крымских войск, стал отказ кабардинцев выплачивать дань, которую стремился навязать хан Каплан-Гирей. После Канжальской победы кабардинцы в течение первой трети XVIII в. по меньшей мере еще четыре раза разбивали войска Крымского ханства. Более того, в этот период конгломерат кумыкских владений и Крым, даже объединив усилия, не решались выступить против Кабарды. Так, в 1712 г. ханские посланцы провели тайные переговоры с шамхалом для совместной войны против Кабарды. Реальные результаты этих переговоров свелись к тому, что к границам Кабарды подошел с кумыкским войском эндереевский владелец «Салтан Мамут», однако, «видя, что не мог с нами ничего учинить, отшел от нас (кабардинцев – Т.А.)» [40]. А в 1720 г. кумыки и вовсе были разбиты кабардинскими войсками [41]. И это далеко не полный перечень поражений, понесенных тюркскими политическими образованиями региона от адыгского оружия.

На этом фоне просто поразительным выглядит очередной вымысел Б.Х. Кучмезова. Он утверждает, что в соответствии с поколенной росписью кабардинских князей «значительное число «пшишхо» – главных князей Кабарды погибли от рук «кумычен, крымцов и ногаев» (с. 397). В действительности же оказывается, что из 37 князей, умерших насильственной смертью, ни один не являлся пщышхуэ Кабарды.

Из указанного числа князей только трое пали жертвами «кумычен». В случаях, когда князья гибли от крымцев и ногайцев, последние всегда действовали совместно с другими кабардинскими феодалами, т.е. становились жертвами междоусобиц.

Теперь вернемся к обвинениям в адрес В.Х. Кажарова. В частности, Б.Х. Кучмезов утверждает: «…что известный ученый (В.Х. Кажаров – Т.А.) пытается пренебречь идущими вразрез со своей концепцией документами и источниками» (c. 397). Вслед за этим наш правдоискатель, извращая содержание его работы, приписывает ему утверждение о том, что пределы Кабарды доходили в рассматриваемое им время до Азовского моря (с. 397). Однако на указанных Б.Х. Кучмезовым страницах отсутствует всякое упоминание об этом.

Стоит ли удивляться, если автор договорился до абсурдного заявления, что у Кабарды не было границ (с. 396), а затем через две страницы, передумав, все же решил-таки великодушно наделить ее этими границами. Вынужден он это сделать по той причине, что им якобы выявлен рубеж, отделявший горские общества от Кабарды. Б.Х. Кучмезов принял (умышленно или по невежеству) обозначенную на карте дорогу за границу. В упомянутом совместном опусе карачаевских и балкарских «интеллектуалов» эта граница отнесена «ниже современного поселка Урвань» (Будаев Н.М. Указ. соч., c. 31), а в рассматриваемом сочинении представлена в несколько усеченной версии. Теперь Б.Х. Кучмезов «скромно» претендует только на территории «немного ниже современного пос. Кашхатау» (с. 398).

На последующих страницах домыслы и фантастические измышления граничат с откровенной клеветой. Поэтому нет смысла их цитировать. В завершение приведу еще один пример явной фальсификации. Б.Х. Кучмезов настолько болезненно воспринял неупоминание в статье В.Х. Кажарова «Брагунского княжества», что за неимением достоверных источников не нашел ничего лучшего, как со ссылкой на совместную работу Е.Н. Ку­шевой и М.А. Усманова привести отрывок из якобы архивных материалов: «Барагунские владельцы, – отмечается в документах XVIII в., – как и балкарские владельцы поколения Басият, воспринимаются кабардинскими князьями за беков, и оные вступают с ними в брачные союзы. Они сумели защитить свое свободное состояние как от кумыцких, так и кабардинских владельцев» (с. 400). Как можно догадаться, в указанной работе напрочь отсутствует подобный текст [42], который целиком и полностью является продуктом сочинительства Б.Х. Кучмезова.