Значение Московского договора 1963 г

Может вызвать удивление, что решающая идея, которая привела к успеху переговоров, пришла не от их непосредственных участников — дипломатов и ученых-экспертов, а как бы совсем со стороны, от советских разработчиков ядерного оружия — физиков-теоретиков из секретного Арзамаса-16. Но особенно удивляться тут нечему.

Во-первых, нередко бывает, как говорится, что со стороны виднее. Свежий, непредвзятый взгляд способен выявить суть проблемы ярче и глубже. Во-вторых, физики-теоретики в Арзамасе-16 всегда представляли собой совершенно особую «касту» с необычными для того времени традициями и возможностями. Остановимся на этом несколько подробнее.

Среди сотрудников академиков Я. Б. Зельдовича, И. Е. Тамма, а затем и А. Д. Сахарова, возглавлявших теоретические отделы ядерного центра, было много незаурядных людей. И, что особенно важно, в этих отделах сложилась атмосфера свободного творческого общения. Была страсть к политической дискуссии, которая делала ее участников знатоками политической жизни в стране и за рубежом, учила понимать тонкости политической «кухни».

В. Б. Адамский в своих публикациях³³ и частных беседах рассказывал, что тогда у теоретиков существовал своеобразный политический клуб. Естественно, идеологические и охранительные органы знали о таком «клубе», но смотрели на него снисходительно. В то же время сами сотрудники, сознавая, что они живут и работают под постоянным контролем спецслужб, эти дискуссии за пределы теоретических секторов не выплескивали. По-видимому, вольные дискуссии принимались органами за невинные забавы, без которых физики-теоретики не могут обойтись. Лишь бы делали нужное стране дело. А делали они его хорошо.

Обсуждению подвергалось все — и наша полная драматизма и нелепостей история, и текущая политика, и те изменения в мире, которые были вызваны самим существованием ядерного оружия.

Последнее обстоятельство не так легко поддавалось осмыслению. С одной стороны, участвуя в ядерных испытаниях и сталкиваясь с «живой» картиной ядерного взрыва, и ветераны, и молодые сотрудники понимали, что впервые создано оружие, применение которого может уничтожить человечество. А с другой — именно это обстоятельство диктовало сдержанность в отношениях между великими державами. Война между ними становилась немыслимой. Вооруженные столкновения оттеснялись на периферию, принимая характер локальных конфликтов.

Власть вынуждена была терпеть «чудачества» физиков-теоретиков ядерного центра. Никто не препятствовал будущему лауреату Нобелевской премии Игорю Тамму еще при жизни Сталина слушать западное радио и пересказывать последние известия своим молодым коллегам. Терпели «органы» и тот факт, что по анкетным данным И. Е. Тамм, Н. Н. Боголюбов, не говоря уже о Ю. Б. Харитоне, никак не соответствовали представлениям спецслужб о благонадежности. Политическое руководство страны было вынуждено привлечь к работе над атомной бомбой лучших ученых из ведущих институтов страны, которые, в свою очередь, обладали преимущественным правом отбирать из студентов-выпускников наиболее сильных и подготовленных молодых людей.

Небезынтересный факт. Один из заслуженных ветеранов Арзамаса-16 Н. А. Дмитриев вспоминал: «Когда Сахаров стал заниматься диссидентской деятельностью, это он к нам примкнул, а не мы к нему. Он занялся этим в каком-то смысле под нашим влиянием»³⁴. В то же время А. Д. Сахаров из наиболее яркого и лояльного представителя советского военно-промышленного комплекса совсем не случайно превратился во всемирно известного правозащитника и критика советской системы. Именно Арзамас-16 «вырастил» и дал миру первого в стране лауреата Нобелевской премии мира. Здесь молодые специалисты учились у старших товарищей не только физике и принципам конструирования ядерных зарядов. Они впитывали широту взглядов своих наставников, приобретали интерес к политическим проблемам и критически воспринимали официальную пропаганду. Но для всех главной была работа и понимание ее важности и необходимости.

Властям и партийному руководству пришлось признать, что естественные науки являются фундаментом военной техники, и прекратить, хотя и не без рецидивов, нападки невежественных партийных философов на современную физику — квантовую механику и теорию относительности, которые якобы несовместимы с диалектическим материализмом. Сказался и безусловный прагматизм Л. П. Берии, который, возглавляя советский атомный проект, не переоценивал значение идеологических установок.

У руководства страны разработчики ядерного оружия были вообще на особом счету: в годы холодной войны именно они олицетворяли собой мощь отечественного оборонного потенциала. Авторитет руководителей теоретических отделов Я. Б. Зельдовича и А. Д. Сахарова в правительственных кругах был чрезвычайно высок и позволял им в случае необходимости напрямую выходить на представителей самых высоких эшелонов государственной власти. Более того, вследствие исключительного значения объекта для обороны, многие его сотрудники также имели тогда право выйти с критикой или предложениями непосредственно в ЦК КПСС. И делали это. Такая практика повышала у людей чувство сопричастности к делам государственного масштаба и, естественно, повышала ответственность и инициативу. Так что обратиться из Арзамаса-16 на «самый верх» с тем или иным предложением не было экстраординарным событием.

Благодаря специфике своей работы физики-теоретики допускались к участию в очень важных совещаниях и были весьма информированы о состоянии дел в отрасли, о направлении технической политики. Свободные дискуссии создавали высокий уровень понимания политических проблем, и прежде всего в вопросах, касающихся роли и места ядерного оружия в мире. Это особенно проявилось в период, когда шли переговоры о запрещении испытаний ядерного оружия.

Поэтому то, что судьба связала имя Виктора Борисовича Адамского, как и А. Д. Сахарова, с Московским договором о запрещении испытаний ядерного оружия в трех средах на самом критическом этапе его подготовки, в какой-то мере было предопределено. Сахаров писал:

«В. Б. Адамский был одним из старейших сотрудников теоротдела... Он был весьма образованным человеком и, опять же, как большинство теоретиков, интересовался общеполитическими проблемами. К моим мыслям о вреде испытаний относился сочувственно, что было для меня поддержкой на общем фоне непонимания или, как мне казалось, цинизма. Я любил заходить к нему поболтать о политике, науке, литературе и жизни в его рабочую комнатушку у лестницы»³⁵. Когда-то и мне немало времени довелось провести в этой «комнатушке» и быть неоднократным свидетелем подобных неспешных бесед.

Но как теперь выясняется, на финишной прямой, когда Московский договор уже должен был состояться, об В. Б. Адамском — одном из главных его «виновников» — даже некому было вспомнить. Цепочка была нарушена. Сахаров, как мы уже знаем, в разговоре с министром Славским Виктора Борисовича почему-то не упомянул. Как не обмолвился и о заготовленном им же проекте письма Хрущеву. В свою очередь, Славский разговаривал о задуманном ходе с заместителем Громыко опальным Яковом Маликом — человеком в ту пору хотя и прощенным, но далеко не в почете. Именно он двумя годами ранее на одном из приемов в Москве проговорился дуайену дипломатического корпуса послу Швеции Сульману, что сбитый ракетой под Свердловском летчик Френсис Пауэрс жив и его «допрашивают». Сульман немедленно сообщил об этом американцам, и хитроумная игра Хрущева с США мгновенно оказалась под угрозой³⁶. В этой ситуации Громыко вряд ли услышал от Малика даже имя Сахарова. Наконец, учитывая практику советской номенклатурной субординации, маловероятно, чтобы, докладывая идею Хрущеву, Громыко (даже если бы и знал об инициативе Адамского) распространялся о «первоисточниках».

Во всяком случае, на заседании Президиума ЦК КПСС 25 апреля 1963 года при обсуждении этого вопроса не присутствовали ни Сахаров, ни Малик. Так оттеснили истинного героя этой истории.

Зато на заседании Президиума Н. С. Хрущев представил идею Адамского уже как собственную инициативу (цитируется по стенограмме³⁷): «Я думаю, товарищи, что сейчас — вот поэтому я пригласил и товарища Малиновского, и товарища Славского, — можно было бы пойти в конце концов на соглашение о запрещении испытаний в воздухе, под водой и обойти вопрос под землей, записать — найти какую-то форму, — что будем прилагать усилия и вести переговоры и пр., но подписать соглашение о прекращении испытаний только в атмосфере. Наши военные товарищи говорят, что на ближайшие годы мы не будем нуждаться в проведении испытаний в атмосфере, т. е. крупных зарядов. Испытания или взрывы под землей, видимо, у нас будут, даже в связи с хозяйственной потребностью; вот как сегодня и стоит вопрос Славского и Келдыша — мы вот т. Келдыша не пригласили на этот вопрос — о проведении взрывов в интересах развития нефтедобычи и других вопросов, и может быть, возникнут и оборонные интересы в проведении подземных испытаний.

Поэтому мы оставим это за собой, и этим, конечно, будут пользоваться и англичане, и французы. Но и мы можем пользоваться, когда это нам нужно.

И общественность мировая тоже будет удовлетворена нашей позицией, потому что атмосферных взрывов не будет, следовательно, не будет загрязняться атмосфера и вода.

Это они тоже расценивают как нашу большую уступку, и это будет действительно уступка. Но эта уступка наша будет взаимовыгодна...

Я думаю, у нас по этому вопросу может быть соглашение немедленное, потому что здесь никакой инспекции не требуется, тут только составление проекта, договор. И об этом говорил даже Эйзенхауэр и на этом настаивает давно Макмиллан. Поэтому мы можем сейчас только выработать нашу тактику во времени, когда нам выгодно это сделать...»

Московский договор о запрещении испытаний ядерного оружия в атмосфере, в космическом пространстве и под водой стал первым реальным шагом на пути к замедлению гонки вооружений и в этом его основное историческое значение. В коммюнике в связи с подписанием договора говорилось: «Три правительства, подписавшие Договор о запрещении испытаний ядерного оружия в атмосфере, космическом пространстве и под водой, согласились, что этот Договор является важным первоначальным шагом в сторону разрядки международной напряженности и укрепления мира, и выразили надежду, что в этом направлении будет достигнут дальнейший прогресс»³⁸.

Сам факт его существования стал катализатором добрых веяний в советско-американских отношениях и примером для продолжения усилий во имя ограничения гонки вооружений и за разоружение. Фактически холодная война дала первую трещину, хотя в дальнейшем она еще не раз разгоралась с новой силой и не единожды затихала.

Когда советский посол в США А. Ф. Добрынин 26 августа 1963 г. встретился наедине с Дж. Кеннеди в Белом доме, президент выразил не только удовлетворение по поводу подписания в Москве договора, но также добавил, что, как и советский премьер, он считает необходимым продолжить обмен мнениями по другим вопросам сразу же после ратификации договора. Такими вопросами могли бы явиться в первую очередь меры по предотвращению внезапного нападения и декларация о неиспользовании космоса для размещения оружия массового уничтожения³⁹.

Заключение Московского договора явилось ясным сигналом, что ядерные державы считают недопустимым расширение «ядерного клуба» и утрату контроля за расползанием ядерного оружия в мире. Этот договор стал первым в серии договоров и соглашений, регулирующих поведение государств в сфере ядерных испытаний. Он восстановил ряд провозглашенных, но игнорировавшихся вследствие ядерных испытаний норм международного права, в частности, о свободе пользования ресурсами мирового океана.

Премьер-министр Индии Д. Неру заявил, что этот договор «открывает путь к разоружению и обеспечению мира во всем мире». Премьер-министр Великобритании Г. Макмиллан, выступая в палате общин, заявил: «Я счастлив, что на мою долю выпала обязанность сообщить об этом соглашении в палате общин не только вследствие ценности, которую имеет это соглашение само по себе, но также вследствие надежд на дальнейший прогресс, которое оно сулит в будущем»⁴⁰.

Ныне особенно хорошо видно, что Московский договор ознаменовал собой отход от упоения и иллюзий, связанных с представлением о всемогуществе стран — обладателей ядерного оружия и осознание необходимости шагов по ограничению ядерной опасности. Представление о ядерном оружии как об оружии поля боя начало сменяться пониманием, что оно таковым быть не может и что за ним должна оставаться только функция устрашения и сдерживания.

Конечно, нельзя упускать из виду и то обстоятельство, что заключению Московского договора чрезвычайно способствовало общественное мнение, встревоженное возможными отрицательными последствиями радиоактивных осадков атмосферных взрывов.