Создания постчеловеческого мира

Вещно-предметное направление достижения постчеловеческих целей есть сложнейший, многогранный процесс. В общем системном подходе это направление создания постчеловеческого зависит от дополняющего, конкурирующего с ним информационно-виртуального тренда, полный анализ чего будет дан в следующей главе. Непосредственный, собственный итоговый анализ вещно-предметного постчеловеческого направления включает в себя осмысление двух смысловых центров – становление подобного мира и его идеальной цели.

Предполагаемое быстрое появление постлюдей убирает из фокуса интереса идеологов постчеловеческого обостренный анализа перехода к постчеловеческому. Критикам видно, что подобное масштабное изменение чревато большими проблемами: нанотехнологии не сумеют в нужное время обеспечить всеобщее благосостояние (если это вообще возможно); проблема нанотехнологической пыли станет реальностью; заметные биологические мутации, угроза появления ИИ вызовут социальное напряжение и т.д. Не исключена возможность консервации некоего промежуточного состояния общества, появления некоего «проблемно-человеческо-постчеловеческого общества». Возможным итогом этого долгого неопределенного, болезненного бытия может быть некая тоталитарная стабильность в духе «дивного нового мира» О. Хаксли. Но стоит ли ради этого стремиться к постчеловеческим целям?

Даже если переходный период будет периодом огромных проблем, сторонники постчеловеческого не отступят от своих целей, предельным символом чего является индивидуальное бессмертие. Общая осмысленность бессмертия есть общий критерий осмысленности постчеловеческого проекта, в этом плане следует заново продумать то, что философы – профессионально работающие с всеобщим – заняты «только одним – умиранием и смертью» [109, с. 14].

На фундаментальные позиции в вопросе бессмертия выводят слова Сократа (Платона): «умереть … одно из двух … перестать быть, чем бы то ни было …или переселение души в другое место» [108, с. 95]. Одни исходят из непреложности смерти. Бессмертие означает, что результаты деятельности еще живого человека (артефакты, дети), атомы его тела продолжают существовать («социально-природное бессмертие»). Другие считают, что после смерти умерший продолжает как-то жить как этот самый человек («мистическое бессмертие человека»). Постчеловеческая теория индивидуального бессмертия оформляется в полемике с этими господствующими в мысли позициями. Индивидуальное бессмертие – это реальное, очевидное, не требующие никаких доказательств продолжение полноценной, здоровой человеческой жизни. Введение новой полнокровной точки зрения в вопросах бессмертия обнаруживает, что нет адекватного теоретического ее осмысления. Подобное достигается в системном поле осмысления следующих проблемных вопросов. Нужно ли стремиться к индивидуальному бессмертию, учитывая возможность прихода смерти в любую минуту? Может ли индивидуальное бессмертие преодолеть все проблемы, ведущие жизнь к пессимистическому принятию смерти? Нуждается ли состоявшаяся жизнь (как некая количественно-качественная определенность) в индивидуальном бессмертии? Нуждается ли несостоявшаяся жизнь в индивидуальном бессмертии? Может и нужно ли человеку быть постчеловеческим «хозяином» собственной смерти? Обеспечит ли бессмертие людей поступательное развитие общества? Насколько гарантированно можно говорить о возможности преодолеть страх смерти, или может ли геронтология заменить, быть конкурентоспособной с индивидуальным бессмертием?

Нужно ли стремиться к индивидуальному бессмертию, учитывая возможность прихода смерти в любую минуту? Открытость человека к неожиданной смерти обеспечивает выбор из множества жизненных возможностей самой главной, экзистенциальной: «решающая вовлеченность, реализуемая в мгновении … не испытывает угрозы смерти» [20, с. 135-136]. Окруженный огромным количеством возможностей, практически бессмертный по этому основанию человек лишится основного мерила для выбора: все станет одинаково возможным, важным или не важными, в принципе и итоге одинаково безразличным.

Может ли индивидуальное бессмертие преодолеть все проблемы, ведущие жизнь к пессимистическому принятию смерти? Наиболее безрадостно смотрели на человеческую жизнь индийские мудрецы: «мирские радости представляются удовольствием лишь близоруким людям. Кратковременность этих удовольствий, горе испытываемое при их утрате, вечная боязнь потерять их и другие тяжелые последствия сводят на нет все радости жизни, и превращают их в подлинные источники страха и скорби» [170, с. 123]. С этим соглашался А. Шопенгауэр, на эту истину в лице Танатоса вышел З. Фрейд. Насколько осмыслено стремиться к индивидуальному бессмертию, если есть скука, разочарование (неудачи, ошибки, обиды)? Опасение изменения к худшему? («К каждому незаметно подходит будущее, полное всяческих случайностей … называть человека счастливым при жизни … это все равно, что провозглашать победителем и венчать венком атлета, еще не кончившего состязания» [110, с. 85].) Общая усталость? Все критики бессмертия упоминают итоговую непреодолимую скуку [154]. «Омоложенный старец не возобновит жизнь по мановению волшебной палочки: он просто вовлеченный в маскарадный вихрь старый молодой человек …воспоминания, накопленные за время жизни, помешают чудесным образом омоложенному старцу начать жизнь с нуля» [189, с. 275]. Вряд ли можно прожить жизнь без тех или иных случаев неудач, обид ошибок, разочарований – бессмертие предполагает их нарастающее суммирование (качественное уплотнение). Сам факт активной жизни ведет к усталости: «поддержание жизненного процесса … происходит не без противодействия, следовательно, не без напряжения» [175, с. 482].

Нуждается ли состоявшаяся жизнь (как некая количественно-качественная определенность) в индивидуальном бессмертии? Жизнь современного человека ограничена количеством: лет, впечатлений, определяющих жизнь человека интересов (человека как музыканта, отца семейства и т.д.), которые объективно, в силу конечности жизни не позволяют человеку реализовывать многие другие серьезные жизненные проекты. Для сторонников индивидуального бессмертия, очевидно, что индивидуальное бессмертие снимает эти ограничения. Но тем самым мы постулируем вечное несовершенство, вечное движение к всегда недостигаемой цели. «Если бы какой-нибудь организм мог совершенствоваться без конца, то он никогда бы не достигал зрелого возраста и полного раскрытия своих сил, он постоянно был бы только подростком, существом, которое постоянно растет, и которому никогда не суждено вырасти. Если бы организм в эпоху своей зрелости стал вдруг неизменным, следовательно, представлял бы только повторяющиеся явления, то в нем прекратилось бы развитие, в нем не происходило бы ничего нового, следовательно, не могло бы быть и жизни. Итак, одряхление и смерть есть необходимое следствие органического развития; они вытекают из самого понятия развития» [143, с. 165].

Обретение индивидуального бессмертия позволяет реализовывать безграничное число жизненных проектов. Но в уходе в множественность человек объективно теряет свою самость, в случае полнокровной, состоявшейся, успешной жизни самого себя собранного, часто с большим трудом и на протяжении многих лет, в некое единство. Согласно Л. Фейербаху: «Диоген не хочет стать Александром, Наполеон – Рафаэлем, Наполеон всегда хочет быть все более Наполеоном» [158, с. 366]. «Одни лишь низкие натуры забывают о самих себе и становятся чем-то новым. Так, бабочка совершенно забывает о том, что была гусеницей; возможно, что она способна настолько полно забыть о том, что была бабочкой, что благодаря этому может стать рыбой» [80, с. 43]. Добавим также, что нет никаких гарантий, чтобы случился качественный повтор значительного успеха (Наполеон потом состоялся бы как Аристотель, потом как…).

Бесконечно продолжающаяся жизнь, помноженная на желание реализовать максимальное количество новых и новых возможностей, ведет к полному ценностному и смысловому безразличию, какие формы жизни реализовывать. Соглашаемся с идеей Х.Л. Борхеса: «республика Бессмертных достигла совершенства в терпимости и почти презрения ко всему. Они знали, что на их безграничном веку с каждым случится все … благостное … зло, что в грядущих веках оборачивается добром … нет критериев ни нравственных, ни интеллектуальных. Гомер сочинил «Одиссею», но в бескрайних просторах времени … не может быть, чтобы еще хоть однажды не сочинили «Одиссею»» [21, с. 268]. Известные идеи множественности личности смягчают, но в бесконечной, бессмертной, постчеловеческой перспективе не отменяют эти выводы.

Нуждается ли несостоявшаяся жизнь в индивидуальном бессмертии?Индивидуальное бессмертие может помочь людям все исправить в своей жизни. Но если человек за долгую жизнь не научился воспринимать свою жизнь позитивно, то нет никакой гарантии, что ему поможет бессмертие. Продолжение жизни не избавляет нас от всего груза памяти прошлых проблем. В целом, более разумным кажется «научиться жить со своими болезнями», чтобы потом осознать, что «неудавшаяся жизнь есть удавшаяся жизнь».

Может и нужно ли человеку быть постчеловеческим «хозяином» собственной смерти?Теоретики индивидуального бессмертия не исключают возможности того, что бесконечная жизнь может, по тем или иным причинам, стать безрадостной или невыносимой для человека. В понимании теоретиков постчеловеческого, постчеловеческое самоубийство качественно отличается от обычных самоубийств. Ведь решение о добровольном уходе из жизни принимает тысячелетний постчеловек. Критика позитивного восприятия возможности постчеловеческого самоубийства базируется на том факте, что постчеловеческое самоубийство качественно не отличается от обычного самоубийства. Отрицание временной границы жизни всегда предполагает, что решение тысячелетнего человека уйти из жизни, всегда будет осуждаться сообществом двухтысячелетних. Вряд ли можно предполагать легкую возможность покинуть бессмертную жизнь. Будут все люди подобны самураям, готовым вспороть себя живот? Нам кажется, что в любые времена самоубийство есть изматывающая все силы и мысли человека возможность, ориентация на которую измучает любую сколько-нибудь долго продолжающуюся жизнь. В целом можно сказать, что критика того, что человек в постчеловеческие времена может быть «хозяином» собственной смерти, и что обретение этой способности есть позитивное для человека достижение, звучит более весомо, чем утверждение последнего.

Обеспечит ли бессмертие людей поступательное развитие общества? Продолжающаяся жизнь гениальных, талантливых людей, внесших значительный вклад к духовную и материальную культуру человечества, всегда служит аргументом за необходимость бессмертия. Но прекрасно известно, что продуктивность известных деятелей с течением времени снижалась, что за новыми великими людьми шли новые великие люди, часто критикуя и противопоставляя себя прошлым свершениям и пристрастиям. В целом, – особенно это относится к политике, власти – больше аргументов за то, что бессмертие людей приведет к определенной консервации достигнутого уровня развития и максимально долгого его удержания великими на данный момент людьми.

Насколько гарантированно можно говорить о возможности преодолеть страх смерти, или может ли геронтология заменить, быть конкурентоспособной с индивидуальным бессмертием? Обоснованность критического отношения к желанию индивидуального бессмертия подтверждается всем ходом проделанного анализа. Но является ли эта логическая, разумная обоснованность достаточной для нашего случая? Не слишком ли «холодным» было наше исследование проблемы индивидуального бессмертия, учли ли мы в полном объеме, что такое есть смерть для человека? Насколько эмоционально, душевно адекватен наш анализ тому, что должно происходить около момента смерти человека с самим человеком? Критическое отношение к индивидуальному бессмертию предполагает или, даже, уверено в том, что подавляющее число людей должны добровольно выбрать смерть перед лицом возможности жить! Очевидно, что поставленные в своей предельной остроте вопросы о человеческой жизни и смерти касаются самых глубин человеческой экзистенции. Вряд ли стоит надеяться, что можно получить окончательное и надежное знание в этих вопросах, но нужно пытаться предельно близко подойти к этой экзистенциальной бездне.

Наиболее близко тематика индивидуальной жизни и смерти прикасается к адекватной ей экзистенциальной глубине в вопросе о страхе смерти. В историю мысли это вопрос вошел через творчество Эпикура: смерти не надо бояться, поскольку «когда мы есть, то смерти еще нет, а когда смерть наступает, то нас уже нет» [цит. по 51, с. 433]. Разумность этого логически неопровержимого вывода, снимающего страх смерти, подтвердил Сенека в схожем (может быть, чуть более точном в психологическом плане) рассуждении: «никакое зло не велико, если оно последнее. Пришла к тебе смерть? Она была бы страшна, если бы могла остаться с тобою, она же или не является, или скоро будет позади» [131, с. 10]. Данные взгляды получают дальнейшее развитие в разработанной в рамках экзистенциализма концепция снятия/нейтрализация страха смерти, путем постоянной активизации экзистенциального выбора. В целом, всего этого достаточно, чтобы рационально, доказательно снимать страх смерти.

Критика обоснованности, разумности страха смерти, с одной стороны, достаточно аргументирована, с другой – не убирает всех сомнений. Последнее обусловлено тем, что эта критика опять кажется слишком рационалистической. Скорее всего, возникающие здесь колебания/сомнения носят объективный характер. По крайней мере, мы наблюдаем подобные колебания/сомнения, например, в ходе разработок феноменологической онтологии у Ж.П. Сартра. Французский экзистенциалист вначале пишет о том, что «смерть никогда не является тем, что дает смысл человеческой жизни … смерть всегда возможное уничтожение моих возможностей». Смерть не ограничивает деятельность человека: «свобода, которая есть моя свобода, остается полной и бесконечной, смерть ни в коем случае не является препятствием для моих проектов». Тем самым, страх смерти не имеет под собой объективных оснований. Но потом следует знаменитое высказывание Ж.П. Сартра о том, что «абсурдно, что мы были рождены, абсурдно, что мы умрем», в котором опять слышится мотив «страха смерти» [126, с. 544, 552]. Учитывая все это, необходимо взглянуть на проблему страха смерти с другой стороны, глазами тех, кто считает, что страх смерти практически непреодолим.

Основой представлений о том, что от страха смерти нельзя избавиться, выступает обостренное восприятие того факта, что приходящая на смену жизни смерть кладет конец всему, и человек знает об этом и никогда не сможет с этим смириться. Подобное обостренное восприятие жизни и смерти дано Ф.М. Достоевским в следующих словах его героя, Р. Раскольникова: «я читал, как один приговоренный к смерти, за час до смерти, говорит или думает, что если бы пришлось ему жить где-нибудь на высоте, на скале, и на такой узенькой площадке, чтобы только две ноги можно было поставить. А кругом будут пропасти, океан, вечный мрак, вечное уединение и вечная буря, – и оставаться так, стоя на аршине пространства, всю жизнь, тысячу лет, вечность, – то лучше так жить, чем сейчас умирать! Только бы жить, жить и жить! Как бы ни жить, – только жить!.. Экая правда!» (Напомним, подчеркивая всю серьезность приведенных слов, что сам Ф.М. Достоевский был приговорен к смерти и помилован на эшафоте, т.е. эти слова художественного персонажа вполне могли быть авторским взглядом времени написания романа «Преступление и наказание».) Возможно, что знаменитое описание ужаса перед Ничто у М. Хайдеггера («ужасу присущ какой-то оцепенелый покой», «земля уходит из под ног», «ужас перебивает в нас способность речи» и др.) во многом пронизано, переплетается со страхом перед смертью, по крайней мере, «ничто» и «смерть» почти синонимичны для живущего человека. Упомянем также, что во всех культурах критикуется, презирается трусость, особенно во время военных действий, которые, как известно, наиболее близко связаны с возможностью смерти. И не забудем случай со стюардом «Титаника», который, переодевшись в женское платье, обманом спасся с тонувшего корабля.

Обостренный непреодолимый страх смерти хорошо объясняет смысл всех наличных представлений о бессмертии. Все они есть форма «нейтрализации» страха перед смертью, путем специфических форм «отмены» последней. В мистических концепциях бессмертия человеку обещают, что он будет реально жить после смерти в некотором другом месте и/или виде. В социально-природных концепциях бессмертия убеждают, что человек после смерти практически продолжает оставаться живым, поскольку продолжает жить в свои делах, детях и т.п. формах дальнейшей жизни. В концепциях реального индивидуального бессмертия человеку гарантируют реальное индивидуальное бессмертие. В этом контексте защищаемая нами концепция, критикующая стремление к реальному индивидуальному бессмертию и отрицающее адекватность представлений о бессмертии у сторонников мистического и социально-природного бессмертия, выглядит тяжелой, вызывающей, бескомпромиссной. В рамках защищаемой бессмертие концепции смерть есть то, что должно заканчивать жизнь – окончательно и бесповоротно.

Приведенные аргументы и положения о страхе смерти, с одной стороны, не отменяют решающую весомость критических аргументов против страха смерти. С другой – заставляют признать, что для ряда людей все разумные доводы о том, что индивидуальное бессмертие не выдерживает критики, а смерти не надо бояться, не будут убедительными перед лицом реальной или ожидаемой смерти. Страх смерти в данном случае окажется преобладающим и зовущим/ведущим к необходимости индивидуального, постчеловеческого бессмертия. Можно также вполне обоснованно предположить, что число подобных людей будет увеличиваться по мере того, как будут достигать новых рубежей высокие технологии и шириться известность постчеловеческих взглядов. В этом плане нет никаких сомнений, что страх смерти – серьезнейший феномен, заставляющий более тонко и точно проводить современную критику потребности в индивидуальном бессмертии. Попыткой/примером реализации последней задачи выступает следующее рассуждение о феномене крионики.

Очевидно, что крионика является ярчайшим современным примером наличия страха (нежелания) смерти. Кажется естественным, даже закономерным, чтобы критики теории индивидуального бессмертия также критически, негативно относились к крионике. Но в некоторых сложных случаях действует творческое, диалектическое правило – «сделать наоборот» (можно также сказать, что эти случаи подтверждают методологическую мысль Ф. Гёльдерлина: «там, где опасность, там зреет спасение»). Крионика вполне может восприниматься критиками индивидуального бессмертия как весьма положительный феномен. Дело в том, что гарантированное сохранение умершего человека в криогенной установке может выступать определенной формой торможения, сглаживания немедленного желания бессмертия. В принципе, крионика способна примирить сторонников индивидуального бессмертия с временным ограничением на скорое достижение бессмертной жизни, поскольку клиенты крионической процедуры могут быть вполне уверены в том, что в дальнейшей неограниченной жизни, после своего восстановления из замороженного состояния, они наверстают все упущенное. В целом, крионика может выступать некой разумной формой компромисса между сторонниками и противниками индивидуального бессмертия.

Возможно, что многим критикам индивидуального бессмертия и постчеловеческих идей сам образ замороженных тел или их фрагментов покажется неприемлемым. Но и здесь есть возможность для определенного смягчения ситуации. Вполне возможно, что более совершенные технологии сохранения умерших для последующего оживления будут связаны не с хранением замороженных тел, а с хранением информационных копий умерших (умирающих) людей. В этом случае желающие бессмертия после своей смерти будут сохраняться в информационных хранилищах. Нам кажется, что подобная форма сохранения не должна вызывать чувство отторжения у критиков концепции индивидуального бессмертия. Форма этих хранилищ может взять за образец величественную красоту Дерева предков из недавнего фильма Дж. Камерона «Аватар». Создание такого чуда, мы уверены, еще более примирит сторонников индивидуального бессмертия с временной отсрочкой, обязательно ожидающего, по их представлениям, будущего бессмертия. И все это, в целом, еще одно основание для того, чтобы критики индивидуального постчеловеческого бессмертия согласились с возможностью такой формы преодоления страха смерти и реализации постчеловеческих стремлений к индивидуальному бессмертию.

Обсуждение феномена страха смерти позволяет подвести черту и выйти на общий вывод, касающийся проблемы личностной необходимости (осмысленности) достижения индивидуального бессмертия. Говоря об индивидуальном бессмертии, мы – учитывая колоссальную масштабность данной темы – не должны исключать случаев, когда индивидуальное бессмертие может быть позитивным достижением для отдельных людей, а часть людей, вообще, вряд ли сможет преодолеть страх смерти даже в виду перспектив Агасфера. Но, в целом, можно считать, что обретение индивидуального бессмертия не только не является разумной потребностью человека, но и ведет к многочисленным возможным негативным следствиям, способным повредить, болезненно усложнить человеческую жизнь. Этот вывод нисколько не отрицает необходимость стремиться к большей продолжительности жизни или обеспечивать здоровое протекание старости, т.е. способствовать развитию и улучшению теории и практики геронтологии.