Становления информационно-виртуальной реальности

Соотнесение «виртуальности» с другими реальностями, делает ВкР их зависимой частью. Критический разбор подобных взглядов выступает следующей задачей теории ВкР и итогового интереса к постчеловеческому.

«Виртуальная реальность» как психическая, внутренняя реальность и ВкР. Анализ онтологии виртуалистики не исчерпывает тему ее отношений с ВкР. Важным элементом виртуалистики является виртуальная психология, определенная автономность которой подчеркивается наличием понятия «виртуал», носящего сугубо психологический характер. По Н.А. Носову, «виртуальная психология – отрасль психологии, из­учающая психологические виртуальные реальности». Базовой философской идеей, на которой строится виртуальная психология, является идея полионтичности, что предполагает рассмотрение психики как совокупности онтологически разнородных, не сводимых друг к другу, равноценных реальностей. На сегодняшний день специфику виртуальной психологии выражает ряд оригинальных понятий, где: «Виртуал – 1) обобщенное название для виртуальных событий, виртуальной реальности, совокупности вирту­альных реальностей, фрагментов виртуальной реальности в противопоставлении соби; 2) видовое название для гратуала и ингратуала в противопоставлении консуеталу. Виртуал, в отличие от других психических производных, типа воображения, характеризуется тем, что человек воспринимает и переживает его не как порождение своего собственного ума, а как реальность. Виртуал обладает следующими свойствами: непривыкаемость, спонтан­ность, фрагментарность, объективированность, измененностью статуса телесности, сознания, личности и воли» [102, с. 12, 13, 47]. Виртуальная психология, на базе равенства всех психических реальностей пытается выработать специфический, однородный понятийный аппарат, где логично критиковать, что ВкР «является виртуальностью как таковой».

В современной психологической литературе достаточно широко представлены взгляды на сознание человека как на систему, совокупность психических реальностей. Примером равноценности и специфичности различных горизонтов восприятия мира можно взять, например, показ Х. Ортегой-и-Гасетом взглядов на смерть человека со стороны жены, врача, газетчика, художника. Опыт К. Кастанеды и многих других обобщается в попытках создать новую, трансперсональную психологию. Очень любопытен анализ множества «Presence», включающего в себя те психологические реальности, которые возникают в ходе взаимодействия человека с продуктами ЭВМ и новейшими средствами коммуникаций [32, с. 120]. Последнее разделение позволяет уделять новому специфическому опыту особое, специфическое внимание, которое, объективно, усредняется при превалировании обобщающего подхода. Это особенно важно в случае с ВкР, и это пропадает в случае с виртуалистикой.

«Виртуальная реальность» как определенная, внешняя реальность и ВкР. «Виртуальность» могут соотносить со всем внешним (виртуальность зеркала, выходного дня и т.д.). Наиболее часто «виртуальность» задействуют для обозначения всего связанного с компьютерами, Интернетом: компьютерные игры, созданные в них миры и персонажи – это виртуальные игры, виртуальные миры и т.д. Сходным образом стоит оценить все простые обобщающие попытки, к примеру «виртусферу», по В.В. Афанасьевой, которая объединяет «всю совокупность компьютерных виртуальных реальностей».

«Реальная виртуальность», по М. Кастельсу, выступает основополагающей характеристикой современной эпохи. «Реальность всегда была виртуальной – она переживается через символы, которые всегда наделяли практику некоторым значением», а спецификой нашего времени «является строительство реальной виртуальности», т.е. создание огромного, отдельно существующего, «организованного вокруг электронной интеграции всех видов коммуникации, информационного массива» [68, с. 351]. Немецкий ученый А. Бюль одним из первых вводит понятие «виртуальное общество», где «виртуализация» отражает современный процесс по производству ЭВМ «параллельных миров», в которых функционируют электронные аналоги реальных процессов. Теория ВкР может найти здесь важную информацию, но более точно видеть, что идеи М. Кастельса могло бы отражать словосочетание «над-индивидуальная символическая, социальная, электронная, информационная реальность», а идеи А. Бюля – «компьютерная, интернет-реальность, отражающая РР».

Негативное восприятие «компьютерной, интернет-реальности» соотносит их с постмодернистскими представлениям о симулякрах и симуляции. «Виртуальная реальность есть организованное пространство симулякров» [56]. «Виртуализация … это любое замещение реальности ее симуляцией/образом – не обязательно с помощью компьютерной техники, но обязательно с помощью логики виртуальной реальности … виртуальной экономикой можно назвать и ту, в которой хозяйственные операции ведутся через Интернет, и ту, в которой спекуляции на фондовой бирже преобладают над материальным производством» [39, с. 123]. А. Крокер и М. Вэйнстейн «разоблачают киберкапитализм как систему, порождающую новый тип неравенства и эксплуатации, когда создается новый «виртуальный класс», связанный с производством информационных продуктов и составляющий ядро нового господствующего класса», определяя «виртуализацию новым типом отчуждения человека от собственной плоти в процессе использования компьютеров» [61, с. 368-369]. Прямая зависимость негативных трактовок внешней «виртуальности» от постмодернистских симулякров делает «виртуальность» излишним синонимичным повтором.

Виртуальность можно трактовать как открытость. Виртуальное – это должное состояние не тоталитарного, а свободного, альтернативного общества; только в наше время и только с использованием ЭВМ и Интернета можно создать Книгу книг [181]. «Анонимность Интернета открывает широкое поле для фантазий, для создания виртуальных образов себя, что позволяет побыть другим человеком» [81]. М.М. Кузнецов понимает само внимание к ВкР симптомом наступления новой демократичной, свободной «сетевой эпохи», складывающейся за рамками пока еще господствующей в мире «субъект-объектной схемы» и забвения жизненного мира [75, с. 64-65]. Это тоже не характеризует суть ВкР, а только частную ее оценку.

«Виртуальная реальность» как художественная реальность и ВкР. Д еятели искусства давно описали феномен ВкР. Возможно, первым о чем-то подобном написал в 20-х гг. ХХ в. Э.М. Фостер, который представил общество, где господствуют телематические контакты между людьми (через экраны, напоминающие телевизионные), а реальные прикосновения воспринимаются с ужасом и отвращением [см., 53, с. 91]. Среди множества современных произведений, уже описывающих ВР как ВкР, упомянем, «Нейромант» У. Гибсона» (1984), «Лабиринт отражений» С. Лукьяненко (1996). Близко ВкР художественное создание различных, параллельных реальностей, альтернативной истории, всех их переплетений. «Сюжет проникновения одних реальностей в другие, вымышленных в обычные или перехода обычных в вымышленные, как, например, проникновение оживших телевизионных изображений в квартиру … стали сегодня настоящими символами нового мироощущения человека» [117, с. 91]. Художественная реальность как таковая (создаваемое искусством пространство, среда для эстетического погружения в нее человека) сразу показывает себя прямым аналогом или предвосхищением ВкР.

«Виртуальная реальность» как реальность вообще и ВкР. Прямое соотнесение «виртуальности» с объективным идеализмом, материализмом, субъективным идеализмом почти сразу возвращает интерес от ВкР к ним самим. Положительное для собственной теории ВкР начинается, речь касается главной задачи ВкР – создавать свою РР. По В.М. Розину, понятия «существование» и «реальность» выражают оппозиционность традиционных, модернистских и постмодернистских обществ. Понятие «существование» фиксирует прошлый опыт человечества, когда окружающий мир выражался в претендующих на объективную истинность научных, философских, религиозных представлениях, а понятие «реальность» – новый, становящийся опыт человечества, когда признается проблематичность объективной истины и утверждается значимость различных форм индивидуальной жизни, где ВР символ перехода к этапу, эпохе «реальности» [117, с. 69-71]. Исторические подходы В.М. Розина, М. Кастельса, Х.Л. Дрейфуса, Д. Иванова и др., описание Х.Л. Борхесом страны Тлен, Укбар позволяют получить еще более значимый результат: ВкР не просто является родственным феноменом субъективного идеализма или гармонично вписывается в общий контекст роста искусственного и символического в общественной жизни, а выступает итогом и целью этого движения. Именно об этом говорят глубинные взаимоотношения между ВкР и субъективным идеализмом.

Родовое для субъективного идеализма понятие – агностицизм. Основополагающее своеобразие субъективного идеализма – видовое отличие от родственных усилий скептиков, софистов, мыслей Платона о превышающем познавательные способности человека сверхбытии и невыразимой в слове материи, идей апофатической теологии – в способе доказательства агностицизма. Для субъективного идеализма мир непознаваем не потому, что человек и мир постоянно изменяются, что бесконечный мир (или бог) качественно превосходит человека и т.д., а потому, что человек никогда не имеет предметом познания что-то внешнее, независимое от себя. Словами Дж. Беркли: «быть для объекта значит быть воспринимаемым, для субъекта – воспринимать». Субъект феноменалистически замкнут сам в себе или на самого себя.

Века размышлений над феноменализмом (например, тезисом Беркли – что мы можем узнать об объекте за вычетом наших о нем ощущений) показали его логически необходимый характер. Но если внешний человеку мир перестает быть миром ноуменов, то «внешний человеку мир» становится частью человека. Из этого с необходимостью вытекает представление о человеке как об абсолютном хозяине, повелителе всего существующего, но … камень не становится съедобным по мимолетной воле человека. Представление о человеке как абсолютном повелителе всего существующего выглядит, по меньшей мере, неадекватным.

Компромиссное решение проблемы дает И. Кант. Мы ничего не может сказать о вещах-в-себе – это непререкаемый императив немецкого философа. Но вещь-в-себе существует, «в противном случае мы пришли бы к бессмысленному утверждению, что явление существует без чего бы то ни было, что является»; также наличие вещей-в-себе вытекает из «практических источников знания» [67, с. 23]. Субъективно-идеалистическое уточнение позиции И. Канта предпринято в неопозитивизме. По М. Шлику, любой выход на несуществующий без субъекта объект – область интереса классической метафизики – незаконен. Такой объект никогда не встречается в опыте, такой объект ничто для человека: «метафизика гибнет не потому, что человеческий разум не в состоянии решить ее задач (как, к примеру, думал Кант), но потому, что таких задач не существует» [174, с. 31-32]. Но жизнь опять сразу восстанавливает правоту тезиса о независимых от человека объектах внешнего мира. Кстати основополагающая для неопозитивистов концепция верификации, фактически признает наличие самостоятельного объекта, внешнего мира, отличного от субъекта.

Адекватное субъективно-идеалистическое принятие тезиса «в мире есть как субъект, так и объект» должно в очевидной для большинства форме показать, что наличие объекта нисколько не умаляет силу, величие, господство субъекта в мире, в полном соответствии с исходным для субъективного идеализма тезисом «в мире есть только субъект, объекта нет». Существует только два принципиальных вариантов решения этой проблемы. Абсолютный – объект есть исконная форма существования субъекта, и служит местом приложения его господства. Практически, достаточный – объект с развитием могущества субъекта становится практически ничем, т.е. полностью подвластным воле человека. Первое утверждается И.Г. Фихте, на второе выходит У. Джеймс.

По И.Г. Фихте, все в мире есть «Я», или «Я» полагает себя (первый принцип наукоучения). Распадающийся на субъект и объект мир есть следствие взаимного ограничения и противопоставления «Я ограниченного» и «ограниченного не-Я» (третий принцип), когда внешний мир есть «не-Я», т.е. бессознательно творимый «Я» (второй принцип), где внешний мир нужен субъекту для реализации своей свободы [159, с. 7-65]. На предельном метафизическом уровне И.Г. Фихте решает проблему, но окружающий мир сразу разрушает это решение. Единственный выход «отдать» человеческое решение (триадичную модель) Богу, что И.Г. Фихте и делает, становясь объективным идеалистом.

У. Джеймса отмечает, что «независимая» от человеческого мышления действительность оказывается вещью, которую, по-видимому, очень трудно найти … к моменту нашей встречи с реальностью она уже стала фальшивкой». У. Джеймс приветствует образ пластичного мира, который он дополняет образом мира как мраморной глыбы, из которой люди высекают статуи. Идеальная цель преобразования объекта для субъекта – убрать из жизни объект как определяющий субъекта. «Единственным вполне рациональным миром был бы мир волшебных палочек, мир телепатии, где каждое желание немедленно исполняется … Лишь в немногих сферах жизни приближается мы к типу мира, организованному по образцу мира волшебных палочек. Мы желаем воды – и поворачиваем водопроводный кран» [49, с. 301-303, 319]. В полностью «рациональном мире» Джеймса жизненная констатация, что «в мире есть как субъект, так и объект» нисколько не противоречит начальному субъективно идеалистическому тезису «в мире есть только субъект, объекта нет», поскольку объект подчиняется субъекту. Соотнесем эту позицию с понятием «полного субъективного идеализма», где гносеологическое ничто объекта дополняется покорным положением объекта во всех оставшихся сферах жизни субъекта.

Вполне возможно, что истоки полного субъективного идеализма уходят в самую глубь истории. Становление жизни, через способность к «моделированию потребного будущего» (Н.А. Бернштейн) соотносится с желанием покорить внешний объект. Появление психики означало появление психической ткани, позволяющей животному действовать в «плане образа» (П.Я. Гальперин). Отсюда берет начало: воображение, индивидуальная память, возможность предвосхищения событий, индивидуализированное поведение, формирование «Я», увеличение срока неполноценности детенышей и их игровое (тренинговое) приобщение к взрослой жизни, формирование совместной, семейной, стайной жизни, формирование надиндивидуальной, общей реальности. Все это, качественно переработанное, развившееся в процессе антропосоциогенеза (искусство; символические, теоретические реальности; игровая, спортивная действительность; мечты, идеалы), позволяет проводить прямые параллели с полным субъективным идеализмом.

Основа полного субъективного идеализма – западная техногенная цивилизация, где уже ко времени У. Джеймса люди начали масштабное обеспечение комфортной жизни. Очевидное усиление тенденции к покорению мира в современной техногенной цивилизации, но даже это не привело к широкой известности идей полного субъективного идеализма в жизни и философии, поскольку и сегодня полное овладение миром – недосягаемая цель. Точнее, так было до появления ВкР, готовой решить проблему: ВкР может подтверждать для человека описание/модель мира раннего И.Г. Фихте. Конкретизация данного положения связана с общим осмысления феномена «информации».

Развернутое определение «информации» включает ряд различных ее трактовок. Стремление найти единое понимание ведет ко времени становления «информации» известнейшим феноменом современности. До середины ХХ в. слово «информация» не привлекала особого внимания. Положение меняется с ростом технических средств связи и передачи данных (телеграф, телефон, радио, телевизор). Потребность ввести феномен передачи данных в привычное для естествоиспытателей и математиков научное русло приводит в 40-50 годах ХХ в. к ряду математических, количественных теорий информации. По К. Шеннону, информация – уменьшающаяся неопределенность в результате получения сообщения. От этого времени берут начало два направления становления «информации» современным суперпонятием.

Одно, атрибутивное направление понимания «информации» обнаруживает ее в любом объекте и взаимодействии. Стимулом к подобным разработкам выступало то, что количественное измерение информации можно прямо противопоставить энтропии: количество информации в системе есть мера ее организованности. Широкое, онтологическое понимание «информации» нашло немало сторонников (А.Д. Арманд, А.И. Берг, В.Б. Вяткин, Б.В. Бирюков, И.Б. Новик, К.К. Колин, А.Н. Колмогоров, А.Г. Спиркин, Д.А. Урсул и др.). Критика атрибутивного понимания информации указывает, что выход за рамки психического функционирования информации приводит к чисто словесным дополнениям, когда, к примеру, после фиксации всех последствий (физических, химических) взаимодействия двух материальных объектов (камней), мы фиксируем еще информационное взаимодействие. Атрибутивная концепция «информации» говорит только об общем возрастании могущества человека, когда он уже не замечает особого различия между собой и природой.

Другое направление нового понимания «информации» остается в русле конкретного развития информационных технологий. Это все осталось главным для такой науки как «информатика», которая в русском языке ведет свое название от введенного в сер. 60-х годов ХХ в. во Франции термина «информатика» (фр. informatique), применяемого в странах Европы для обозначения области научных знаний, связанных с автоматизацией обработки информации с помощью ЭВМ. В англоязычных странах для этой цели используется термин «computer science» (вычислительная/компьютерная наука). Очевидные составляющие слова «информатика» – «информация и «автоматика», подчеркивают неразрывную связь «информации» с новейшей техникой. В случае с computer science – это еще более очевидно. (Возможно, что произошедший в нашей стране переход от «кибернетики» к «информатике» прямо связан с тем, что кибернетика выходила за рамки неразрывной связи между информацией и информационной техникой.)

Специфика происходящих здесь качественных изменений с необходимостью ведущих к замене слова (эпохи) «знание» на «информацию», и превалирующее значение последнего слова складывается из понимания того, что «информация», в отличие от «знания», неразрывно связана с новейшими техническими устройствами по представлению, хранения, накоплению, передаче данных, знаний. Именно это было четко сформулировано К. Шенноном – первым шагом в его трактовке информации было описание технической системы, в которой происходит процесс передачи данных (источник; передатчик; канал связи; источник шума; приемник, адресат) [173, с. 24]. Соответственно, без наличия данной технической системы К. Шеннон не должен был бы заниматься проблемой научно-технического выражения специфики «информации».

Связь «информации» с новейшими техническими устройствами, с одной стороны, никак не влияет на сравнительное качественное различие «информации» и «знания». Как только новейшие технические средства деятельности с информацией не работают или принципиально отсутствуют, то замена и акцентирование «информации» в ущерб «знанию» становится ненужной или даже бессмысленной. Ничего нового, без широкого распространения или господства новейших технических средств работы с данными слово/понятие «информация», в сравнении со словом/понятием «знание» дать не может. Мы имеем в виду законный путь введения новых понятий в науку, которые возникают только в том случае, если старые не могут отразить какой-то новый опыт. Нам кажется, что хорошим доказательным примером последней мысли является контент анализ недавней большой дискуссии о феномене «знания» на страницах журнала «Эпистемология и философия науки» (2009. Т. XXI. № 3). В обсуждении (В.Л. Никифоровым, В.А. Лекторским, В.Н. Порусом, И.Т. Касавиным и др.) тематики «знания» (без акцентированного внимания к техническим средствам работы со знанием) практически не было задействовано слово «информация», не говоря уже о том, чтобы «информация» заменяла «знание».

Связь «информации» с новейшими техническими устройствами, с другой стороны, выводит «знание» на такой качественный уровень, что мы должны говорить о новом качественном этапе развития человеческой цивилизации или даже о возможности завершения человеческой истории. Этот новый аспект мы обнаруживаем у К. Шеннона. Он писал о том, что «основная идея теории связи состоит в том, что с информацией можно обращаться почти также, как с такими физическими величинами, как масса или энергия … анализируемая схем, система связи – грубо говоря, аналогична системе транспортировки на лесозаводе» [173, с. 24]. Всю силу этого образа К. Шеннона можно увидеть в его сравнении с известными словами о том, что «идеи становятся материальной силой, если они овладевают массами». Анализ показывает, что слова К. Шеннона более революционны, поскольку фиксируют начало той эры, когда знание, данные, информация начинает жить своей собственной жизнью (наряду с привычным материальным, социальным миром) в которую можно реально войти, иметь с/в ней непосредственное жизненное дело.

С появлением персональных компьютеров, на мониторах которых отражается весь мир, все знание, открытое к интерактивному взаимодействию – указанная мысль К. Шеннона становится, в общем, понятной. Многое разъясняет в данной ситуации известные мысли М. Маклюэна о том, что «средство само есть содержание»: «Средства (технологический процесс) нашего времени – электронная техника – придает новую форму и перестраивает схемы социальной взаимозависимости, а также каждый аспект нашей личной жизни. Общественная жизнь зависит в большей мере от характера средств … связи между людьми, чем от содержания их сообщений» [88, с. 341]. Представления М. Кастельса о современной «реальной виртуальности» тоже способствуют этому. Но все эти и подобны подходы не довели дело понимания «виртуального» до логического/реального завершения. Главным аргументом этого является то, что феномен ВкР и здесь остается не проясненным. Но мы уже готовы объединить данные об анализе субъективного идеализма с данными об «информации», чтобы довести дело до логического (реального) завершения.

Демонстрация специфики субъективного идеализма как формы человеческого желания покорить мир, дает нам необходимую масштабность для отражения современного объема понятия «информация». Информацию (опираясь на субъективно-идеалистические представления, как наиболее точные в данном случае) мы должны понимать, как любое и все (прошлое, настоящее, будущее; внутреннее и внешнее, в форме внешнего мира; сознательное и бессознательное; рациональное и внерационалное) содержание психики человека и культуры человечества (в принципе, можно говорить и о психике животных, но, в данном случае, это только усложнит анализ и не даст ничего нового и важного), представленное в единообразной форме (на базе определенных символьных форм и техногенных средств), готовой к любым манипуляциям со стороны человека, открытой к замещению реального мира (денежные платежи можно осуществлять и в реальном банке, и в интернет-банке, не выходя из дома), в пределе, готовой заменить реальный мир в форме ВкР. В принципе, указанная безбрежная широта содержания «информации» соотносится с содержанием понятия «знания» в широком смысле. В этом плане достаточно продумать такие феномены, как «знаю, что не знаю» или «что-то, кажется, знаю». Но, конечно, вся остальная глобальность, связанная с «информацией», никак не могла быть характерной для феномена «знания». В рамках манипуляции с «информацией» можно объединить обыкновенные тестовые файлы с аудио- и видео-файлами. Применительно к «знанию», выраженному частично в книгах, частично через слова человека, частично (и проблематично) в фотографиях – такое объединение, в принципе, невозможно (его также трудно отразить понятийно).

Полученное понимание «информации» заставляет видеть, по крайней мере, два качественных этапа в развитии информации или информационного общества (в этом плане, «информация» и «информационное общество» неразрывно связаны). На первом этапе «информация» функционирует как специфическая реальность, готовая к той или иной замене реального мира. На втором этапе «информация» может «уплотниться» до стадии «виртуальности», до стадии возможности быть для человека РР. Этим выражается положительная оценка всех концепций, которые близко подошли, но не раскрывают в полном объеме возможность перехода информационного общества в виртуальную стадию.

Отсюда, ВР – наименование (бренд) именно ВкР. Насколько близки к нам постчеловеческие виртуальные перспективы? Этот вопрос будет рассматриваться в ходе собственного определения ВР.