Англо-американское право

Как уже подчеркивалось, common law (обычное право) было дополнено в эпоху Средневековья новой системой права equity (правом справедливости). В Англии продолжили развивать эту систему права вместо того, чтобы восполнить обычное право посредством законодательства. Это привело к двум существенным отличиям английского права от континен­тального, что, в свою очередь, было обусловлено многочис­ленными особенностями английского, а равно и американ-ского права.

Во-первых, не было принято римское право. Хотя, конечно же, его суть в Англии учитывалась. Но посредством общего права и права справедливости англичане создавали на собст­венный манер нормы материального права, направленные на практическое решение отдельных дел посредством таких приемов, которые делали возможным быстрое и гибкое прис­посабливание старого материала к новым условиям. Поэтому в Англии не было такой нужды в применении римского пра­ва, как в Европе.

Во-вторых, в Англии никогда не было таких примеров расцвета романтической юриспруденции, как на континенте. Поэтому вклад Брэктона, а позже Эдварда Кука (1552-1634 гг.) в юриспруденцию ограничился тем, что они объяс-

"Nepos" (лат.) - раздача римскими папами доходных должностей, высших церковных званий, земель родственникам {прим. ред.).

няли институты английского права при помощи терминов римского права, и, таким образом, им удалось внести хоть какую-то систематику в него. Но, вместе с тем, это привело к тому, что английское право стало нуждаться в значительном уточнении своего аппарата понятий, который на континенте был проделан школой римского права. Право развивалось в основном без поддержки законодателя или правовой науки. В Англии не было никакого авторитета у законодателя или у ученого-юриста, весь авторитет был у судьи. Решение, приня­тое им в каждом отдельном случае, представляло собой ново­образованную норму права или же осовремененный преце­дент и потому было весьма авторитетным по своему харак­теру. В судебных решениях и в прениях адвокатов цитирова­лись, как правило, прецеденты, а не тексты законов или док­трина. Тем не менее существовало определенное, очень огра­ниченное количество специальных правовых актов, так называемых статусов, и несколько юристов, так называемых авторитетов (authorities), среди них Брэктон и Кук, чьи выска­зывания были обязательны для судов при вынесении ими решений. Но в основном английское право было прецедент­ным по своему характеру (case-law) и продолжало таким оста­ваться вплоть до XX столетия.

Континентальное естественное право и его кодификаци­онная техника также не применялись в Англии. Здесь совер­шенно не было никакой потребности в том, чтобы революци­онным путем обновить устаревшие материальные нормы права, своими корнями уходящие в эпоху Средневековья. Обновление происходило беспрерывно в пределах двух сис­тем права. Поэтому в Англии никогда не существовало то, что могло бы походить на континентальные школы естест­венного права. Здесь также не возникало и потребности в ка­ких-либо широких и глубоких реформах законодательства -таких, каких требовало континентальное естественное право. Единственный значительный английский представитель рационалистической доктрины естественного права и тече­ния либерализма Иеремия Бентам (1748-1832 гг.) никогда не был популярен среди своих соотечественников. В своей ра­боте "A General View on a Complete Code of Laws" ("Общий взгляд на полный кодекс законов") он подверг резкой критике бес­системность английского права, развил радикальный взгляд на понятие кодификации, которую он рассматривал в каче­стве окончательного и исчерпывающего вида законодатель­ства. "То, чего нет в кодексе законов, не должно быть зако­ном", - заявил он однажды. Однако Бентам не думал, что необходимо учитывать бесконечное число специальных слу­чаев и регулировать их посредством казуистических правил, как попытались это сделать в прусском Уложении. "Я при­знаю, - сказал он, - что совершенно невозможно предусмот­реть каждый из них в отдельности, но их можно предусмо-

треть в общем виде". Вне всякого сомнения, эти слова были пронизаны духом естественного права. Но тем не менее и Бентам не стал пророком в собственном отечестве, хотя стал им, во всяком случае, на континенте. Там его утилитарист­ская философия общества привлекла к себе огромное внима­ние и получила большое признание. В 1792 г. республиканская Франция даровала ему почетное гражданство, а несколькими годами позже авторы ФГК пользовались его рекомендаци­ями, особенно применяя его синтетический (абстрактный) метод законотворчества.

Теперь понятно, почему работа Уильяма Блэкстоуна, виднейшего английского юриста XVIII в. "Commentaries on the Laws of England" (1765-1768 гг.) ("Комментарии к законам Анг­лии") была направлена против наиболее авторитетной в докт­рине рационалистического естественного права работы Хрис­тиана Вольфа "Jus naturale methodo scientifica pertractatum" ("Описание естественного права научным методом"). Система­тика, которую Блэкстоун выработал с тем, чтобы устранить путаницу в видах исков и прецедентов и придать им более или менее упорядоченный вид, представляла собой в значи­тельной степени произвольно установленную точку зрения самого автора, чем реальное восприятие естественно-право­вой методологии. Особенно примечательным было не то, с каким постоянством англичане придерживаются процессу­альных норм и системы прецедентов своего права, а то, что работа Блэкстоуна стала рассматриваться в качестве образца для подражания. Она издавалась бесчисленное число раз и даже сегодня служит основой юридического образования в Англии. Примечательно и безразличие англичан XVIII в. к юридической доктрине, проявившееся в том, что эта книга, несмотря на свою несомненно высокую значимость, не дол­жна была цитироваться в качестве authority (авторитетного свидетельства), а также рассматриваться в качестве обяза­тельной для суда. В общем английская правовая наука и сегодня занимает подчиненное положение и состоит в основ­ном из попыток систематизировать бесчисленное множество прецедентов. Наука не смогла внести сколько-нибудь боль­шой вклад в развитие права посредством собственного тол­кования или же обсуждения de lege ferenda (с точки зрения законодателя), что объясняется, вероятно, тем, что суды были связаны прецедентом настолько, что мнения юристов-ученых не производили на них никакого впечатления.

Быстрота и гибкость процессуальной техники, благодаря которой английское гражданское право смогло приспосо­биться к общему развитию, заключала, однако, в себе зас-тылость форм права, при которых судьи не могли практи­чески решать споры, возникающие при новых условиях. Анг­лийский законодатель не мог отменить устаревший инсти­тут права, как это имело место на континенте. Такой инс-

титут считался действующим, даже если он применялся в весьма ограниченной области или же вообще уже не приме­нялся. Это приводило к полному абсурду. Например, законная дуэль впервые формально была отменена в 1819 г., а инсти­тут соприсяжников - в 1835 г. Вплоть до 1879 г. существовала возможность подвергнуть лицо изгнанию по гражданско-правовому основанию; в уголовном процессе такая возмож­ность сохраняется и по сей день. Большое значение имело и то, что английское уголовное право в отличие от континен­тального даже в XIX в. сохраняло отвратительный террорис­тический характер. В 1798 г. во время восстания в Ирландии против восставших применялись жестокие наказания, прак­тиковавшиеся норманами, - "быть повешенным, колесован­ным и четвертованным", - которые заключались в том, что осужденного сначала вешали, но его вынимали из петли до того, как он терял сознание; затем его привязывали к стол­бу, оскопляли, вспарывали живот, а внутренности поджари­вали на разведенном перед ним костре. После всего этого несчастного четвертовали. В церемонию казни входило выс­тавление отрубленной головы преступника на обозрение в каком-либо портовом городе, а чаще всего в Лондоне.

В Англии смертную казнь рассматривали в качестве нор­мального наказания в течение гораздо более длительного времени, чем на континенте, где она была существенно огра­ничена законом и практикой. Таким образом, в английском законодательстве в начале XIX в. насчитывалось более чем 220 преступлений, за которые назначалась смертная казнь, в то время как уже шведский сборник законов 1734 г. содержал только 68 таких случаев, хотя этот сборник и был весьма консервативного содержания. Следует также упомянуть, что число преступлений, наказываемых смертной казнью в Анг­лии, увеличилось на протяжении XVIII в. Парламент как носитель законодательной власти в основном не был заин­тересован проводить законодательные реформы там, где потребность в этом вряд ли может показаться столь на­сущной. Несмотря на частые попытки кругов, исповедовав­ших идеи и принципы Просвещения, в Англии не удавалось до 1803 г. отменить особенно жестокий уголовный статус об убийстве детей. Даже несмотря на индустриализацию Анг­лии того времени, приведшей к социальной напряженности, государственная власть все равно продолжала применять жестокие меры устрашения, причем становилось понятным, что нежелание проводить реформу уголовного законода­тельства коренится в особенностях казуистики английского правопорядка. Законодательство в соответствии с этими осо­бенностями являлось таким методом, который следует упот­реблять только в крайних случаях.

Важной причиной того, что в Англии не прижилось раци­оналистическое естественное право, было то, что взгляд на

право и правопорядок англичан в основном был и во многом остается и по сей день более религиозно-моральным по сво­ему характеру, чем на континенте. В Англии в основном использовали только методику естественного права того времени. А, как подчеркивалось выше, в такой методологии сохранялась еще связь с моральной теологией Средневе­ковья. Среди английских юристов-профессионалов - судей и появившихся позднее во время Средневековья адвокатов, составлявших одно целое (поскольку ряды одних в значи­тельной степени пополнялись за счет других) развилась религиозно-моральная по характеру точка зрения на право, которая постепенно превратилась в профессионально-этичес­кую традицию, претендующую на главную роль юристов в деле сохранения правопорядка в стране. Если английское общество смотрело на юристов с почтением и гордостью в основном благодаря мистическому флеру, их окружавшему, то с XVII в. юристы начали сами придавать себе и своей дея­тельности не меньшее значение. В то время как континен­тальные юристы с начала XIX в. рассматривали себя в каче­стве слуг общества, получивших специальное образование для выполнения этой задачи, то среди английских юристов господствовало представление об их особом моральном при­звании по защите и сохранению идей справедливости почти религиозного характера. Это, однако, не мешало тому, чтобы английская правовая система служила мишенью для едкой сатиры, например, Диккенса.

В XVIII в. американские юристы в еще большей степени усилили это религиозно-моральное представление о пране. Для них Гроций и особенно Пуфендорф имели еще большее значение, чем для англичан. В основном идеологический взгляд на правопорядок и юридические нормы в США испы­тал на себе влияние пафоса свободы первых колонистов. Зачастую они покидали Англию, с тем чтобы жить в усло­виях религиозной и политической свободы. В основном у них были те же самые судебные и административные институты, как и в Англии. Особенно примечательно было то, что "Ком­ментарии к законом Англии" Блэкстоуна одно время исполь­зовались в качестве учебника в некоторых штатах США. Но право применялось в совершенно другом и гораздо более спо­койном обществе, чем английское. В XIX в. это условие полу­чило особое значение для развития права и юридической техники в США.

Поскольку развитие права в Англии и на европейском континенте шло совершенно различными путями, в основном благодаря отличию в юридической технике, Англия осталась в стороне от использования римского права и юриспруден­ции, создав свою собственную правовую культуру. В области гражданского права мы также не встречаем примеров хоть какого-либо взаимного влияния Англии и континента.

Вместе с тем, английская государственно-правовая докт­рина и английские политические институты послужили исто­чником вдохновения для государствоведов и фактически для всего конституционного развития стран Западной Европы. Упоминавшееся выше учение Гоббса об общественном дого­воре, при котором люди в естественном состоянии передали неотзывным образом всю власть абсолютному монарху, имело большое значение для теоретического обоснования абсолютизма, который со второй половины XVII в. господст­вовал в европейских государствах более чем столетие. Еще более значительное и непреходящее значение получила ра­бота Джона Локка "Два трактата о правлении" (1690 г.). Пес­симистичное по своему характеру учение о государстве Гоббса обусловливалось опытом тридцатилетней войны и англий­ской гражданской войны между "кавалерами" (сторонниками Карла I) и "круглоголовыми" (сторонниками парламента). Ес­тественное состояние - это такое состояние, когда идет война всех против всех. Только тогда, когда вся власть пере­дана абсолютному монарху, люди могут воспользоваться благами порядка и безопасности. Взгляды Локка на обще­ство были более оптимистичными. При естественном состоя­нии люди живут, как правило, в мире, хотя и здесь возмо­жны конфликты. Поэтому должна быть установлена власть. Посредством своего разума люди приходят к выводу о том, что им необходимо соединиться в общество и подчиниться верховной власти. Однако это не влечет за собой возникно­вения абсолютизма, поскольку в обществе установлены гара­нтии от угнетения. Поэтому программой Локка было введе­ние конституционной монархии, при которой господствовал принцип разделения властей: парламенту следовало бы пред­ставлять законодательную власть, а королю - испол­нительную.

Работа Локка составила собой целую эпоху на континенте, что было обусловлено не ее оригинальностью - другие мыс­лители в это же самое время высказывали сходные мысли, -а ее практичностью. На представителей Просвещения произ­вело такое сильное впечатление то, что его идеи не были пустыми мечтаниями. Полагали, что теория Локка выражает условия, господствовавшие в государственном праве Англии XVII в. Ее государственный строй рассматривался в качестве образца для подражания, и поэтому мыслители Просвещения считали себя обязанными съездить в Англию, чтобы сво­ими глазами увидеть и изучить строй страны, которая с точки зрения государственного права являлась образцом для других стран. Таким образом, как Монтескье, так и Воль­тер испытали сильное влияние на свои взгляды со стороны "английской свободы". В Англии, а именно во время "славной революции" 1688 г., когда Яков II, пожелавший править стра­ной в духе учения Гоббса, был изгнан, и была установлена

конституционная монархия, в 1689 г. был издан "Declaration of Rigftts" ("Билль о правах"). В этом документе регулировались и ограничивались полномочия короля и парламента так, что исполнение королем своей власти и полномочий существенно ограничивалось и основывалось теперь на постоянных нор­мах права. Так был создан строй парламентарной монархии в Англии в XVIII в. Этот тип конституционной монархии пред­ставлял собой умеренный тип идеала Просвещения. Ведущие политические фигуры Французской революции (первого этапа ее развития) пытались осуществить именно этот идеал во Франции.

Лля иллюстрации сказанного стоит процитировать выдержку основных государственно-правовых принципов Блэкстоуна из его "Комментариев". Это высказывание в зна­чительной степени сыграло неоценимую роль в формирова­нии взглядов английских и американских юристов на право­порядок. Идеи Просвещения также испытали на себе влияние этих принципов.

Блэкстоун заявил следующее: "Абсолютные права чело­века, рассматриваемого в качестве свободного существа, наделенного способностью отличать добро от зла и способ­ностью выбора средств, которые с его точки зрения явля­ются наиболее желательными, обычно выражаются в одном общем термине, носящем название естественной свободы человечества. Эта естественная свобода заключается в основном в способности действовать так, как сама личность считает удобным для нее вне какого-либо сдерживания и контроля, за исключением только права природы, являюще­гося неотъемлемой нашим правом с рождения; и, с другой стороны, - одним из даров Господа при сотворении человека, когда он наделил его способностью свободной воли. Но каж­дый человек при своем вхождении в общество передает часть своей естественной свободы в качестве возмещения за такое ценное приобретение; так с целью получения выгод от многосторонней торговли налагают на себя обязательства подчиняться тем законам, которые сообщество посчитает нужным установить. И этот пример законного повиновения и согласия является бесконечно более желательным, чем та дикая, первобытная свобода, которой жертвуют с тем, чтобы получить действительную свободу. Не существует человека, могущего пожелать хоть на мгновение возвращения абсо­лютной и неконтролируемой возможности делать все, что он бы не пожелал, причем следствием этого будет как раз то, что любой другой человек также будет иметь такую же воз­можность, и поэтому индивиды здесь не смогут безопасно наслаждаться жизнью при любых обстоятельствах. Следова­тельно, политическая или гражданская свобода, которой обладают члены общества, является ни чем иным, как есте­ственной свободой, ограниченной человеческим законом нас-

только, насколько это необходимо и целесообразно для об­щего блага всего общества...".

Здесь мы также находим религиозный.взгляд на обще­ство и человека времен ранней стадии развития идеологии естественного права, который столь характерен для англо­саксонского юридического мышления, совмещенного с пред­ставлением Джона Локка об общественном договоре. Пос­кольку Блэкстоун подчеркивал, что естественная свобода явилась даром Господа человеку при его сотворении, и пос­кольку политическая или гражданская свобода есть ни что иное как естественная свобода, ограниченная человеческим законом, постольку (но не на очень много), это необходимо и полезно для общего блага.

Со времен Блэкстоуна эта формулировка служила как тео­ретической основой, так и идеологическим лозунгом англо­саксонского представления об идеале свободы, сначала воз­никнувшего в Англии, а затем воспринятого и в США.

Лелу поддержания энтузиазма среди представителей Просвещения, который они испытывали по отношению к "английской свободе", особенно способствовало принятие Кар­лом II, наследником Якова II, специального Habeas Corpus akten" ("Акта о лучшем обеспечении свободы подданых и о предупреждении заточения за морями"), который гласил, что любой человек, подвергнувшийся заключению, может потре­бовать, чтобы суд его освободил, либо осудил в соответствии с законом. На континенте было обычной практикой то, что людей арестовывали и содержали в тюрьме годами или в течение всей жизни без всякого доказательства в суде их вины. Особенно это касалось мнимых политических преступ­лений, так как монархи очень часто с помощью таких дейст­вий расправлялись со своими политическими противниками. Отмена цензуры и введение весьма либерального по тем вре­менам законодательства о свободе печати в Англии в конце XVII в. также заслужили живейшее одобрение представи­телей Просвещения. Поэтому публикация произведений и выступления в прессе служили важнейшим оружием мысли­телей Просвещения в их борьбе за реформы. Естественно, что они были очень заинтересованы в расширении свободы печати. Этого же требовали и физиократы в качестве спо­соба извещения "философа на троне" о непорядках в его госу­дарстве.

Такое положение сохранялось вплоть до американской и французской революций, прежде чем подобные требования реформ стали общераспространенными и общая свобода печати была юридически гарантирована. Как уже указыва­лось, просвещенные деспоты были сторонниками ограничен­ной свободы печати, а именно до тех пор, пока она продол­жала служить их потребностям, заключавшимся в предостав­лении информации о состоянии общества. Но они жестоко

подавляли любую попытку критики их самих и их системы управления. Особенно типичным примером для того времени было то, что в Швеции в 1766 г. сословный риксдаг (парла­мент) издал очень либеральный закон о свободе печати, который был в значительной степени урезан королем Густа­вом III. Причем король сделал это таким образом, как будто он защищал или, во всяком случае, расширял свободу печати. Густав III так же, как и Екатерина II в России, попытался управлять общественным мнением, особенно в части, касаю­щейся истинного содержания своей реформы, что было типи­чным для того времени. Вот насколько сильным было влия­ние примера Англии в эпоху Просвещения.

5. СЕВЕР И ЕВРОПА. ВЛИЯНИЕ ЕВРОПЕЙСКИХ СТРАН НА СТРАНЫ СЕВЕРА

За период с XVI по XIX в. Северные страны испытали па себе такое сильное и многообразное влияние политического, экономического, социального и культурного плана, что вполне возможно говорить об их европеизации. Особенно это касается Норвегии и Швеции, которые, несмотря на влияние католической церкви и Ганзейского союза, вплоть до XVI в. во многом смогли сохранить старинные и специфические черты в общественной культуре. Дания, в силу своего геогра­фического положения имевшая более тесные контакты с про­цессом развития общества в европейских странах, в эту эпоху достигла большей степени европейского лоска, чем другие Северные страны.

Уже в начале этого периода для Северных стран была характерна идея национального государства. Север разде­лился на два конкурирующих друг с другом национальных государства: Данию - Норвегию и Швецию - Финляндию, что было обусловлено сначала победой юнионистской шведской партии в битве при Брукенберге в 1471 г., а затем победой этой же националистической партии в Швеции в 1521 г. уже при правлении Густава I. В то же время существенным отли­чием их друг от друга было то, что Дания и Норвегия состо­яли в унии, в то время как Финляндия была всего навсего одной из шведских провинций. В Дании и Норвегии сущест­вовали различные национальные законодательства 1683 и 1687 гг. соответственно, правда, в основном идентичные по своему содержанию. В Финляндш» действовало шведское законодательство без формального государственно-право­вого определения ее статуса так же, как, например, в Эстер-гетланде или в Хельсингланде.

В этих национальных государствах быстрыми темпами развивалась королевская власть, которая с 1660 г. в Дании

обрела черты абсолютизма, что отразилось в издании осо­бого закона. В Швеции в 1680 г. был установлен каролингский абсолютизм, регулировавшийся рядом законов, носящих кон­ституционный характер. Общим результатом этого развития явилась известная декларация суверенитета 1693 г., где сос­ловия ясно признавали за королем положение "всеобщего абсолютного суверенного монарха". То, что сословия по-преж­нему санкционировали важнейшие законы при таком каро­лингском абсолютизме, было пустой формальностью. Рав­ным образом не имело никакого значения ограничение права короля назначать особого рода чрезвычайные налоги во время войны, поскольку в правлении следующего короля Карла XII Швеция все время находилась в состоянии войны.

Особо интересным различием в государственной идеоло­гии двух монархий было то, что датчане исходили из фило­софии государства Гоббса, тогда как шведы придерживались ветхозаветного представления о монархе как наместнике Бога, который получил свою власть от него и, во всяком слу­чае, является ответственным только перед ним. Несмотря на различия в идеологической аргументации установления королевской власти в двух странах, разумеется, это не отра­жалось на исполнении королем свих обязанностей. Решаю­щим здесь был характер личности самого монарха. Непоко­лебимая сила воли Карла XII сделала так, что каролингский абсолютизм постепенно превратился в произвол, от которого различные влиятельные слои общества пытались освобо­диться. Особенно они стремились к тому, чтобы возложить ответственность на монархию за неудачи, которые преследо­вали Швецию на протяжении всей Великой Северной войны. Поэтому в период после смерти Карла XII (1718-1722 гг.) в Швеции было введено сословное правление, довольно уни­кальное в своем роде для Европы. Лаже в Англии парламент не достигал такой силы власти, как сословия в Швеции. Однако не это было главным в эпоху свободы при формиро­вании основных законов. Скорее можно подумать, что в госу­дарственно-правовой системе Густава II Адольфа восстанав­ливался баланс власти. Но Фредерик I не был человеком, спо­собным использовать возможности прав, которые ему предо­ставляла конституция, поэтому во время его правления сос­ловия заняли столь сильную властную позицию.

Густавианский абсолютизм времен правления Густава III и Густава IV Адольфа заключался в принятии континен­тальной просвещенной деспотии на основе идеологии физио­кратов. Напротив, в Дании абсолютизм оставался неизмен­ным вплоть до возникновения просвещенной деспотии, поэ­тому власть монарха оставалась в принципе прежней, хотя обоснование ее изменялось от философии Гоббса до аргумен­тации физиократов.

Основные решающие политические последствия для Северных стран имела Реформация, которая проходила в них почти одновременно. Она привела к подчинению церкви госу­дарству. Можно даже сказать: к ее поглощению государст­венной властью. Таким образом, внешнеполитическое поло­жение этих стран было предопределено заранее на целое сто­летие вперед. Поскольку лютеранские государства Севера принадлежали к протестантской части Европы, они были вынуждены принять и внешнеполитическую ориентацию этого положения.

Принятие лютеранского вероучения и устройства церкви имело большое значение для развития правопорядка Север­ных стран. Духовенство получило еще большее значение в государственной жизни, причем до конца XVIII в. оно играло очень консервативную, если не сказать ортодоксальную, роль в политике. Особенно сильно влияние духовенства было в области семейного и уголовного права. Постоянным и силь­ным средством их влияния была Библия, чей авторитет оставался непоколебимым до середины XVIII в., несмотря на влияние идей Просвещения. К тому же духовенство пользо­валось самостоятельным влиянием в качестве толкователей и проповедников Евангелия, вдобавок оно было орудием вли­яния государственной власти, независимо от того, кто стоял у ее руля: абсолютный монарх или облеченные властью сос­ловия эпохи свободы. Духовенство помимо своей политичес­кой пропагандистской задачи, проявлявшейся, как правило, в благоговейном усердии при исполнении своих проповедничес­ких обязанностей, должно было также заботиться о мораль­ном воспитании населения. В основном такое воспитание про­ходило в рамках церкви, причем население здесь же знакоми­лось и с законодательством своей страны. Важнейшие законы и указы должны были зачитываться в церкви на паперти, либо же сообщения вывешивались на специальных досках. Поскольку любой совершеннолетний, прошедший кон­фирмацию, был в принципе обязан посещать воскресную слу­жбу под страхом наказания, то государственная власть была застрахована от того, что ее запрещения не станут извест­ными подданным и не отложатся в их памяти. Такое поло­жение дел было общим для Европы, но только в протестан­тских странах оно приобрело особый характер благодаря тому значению, которое ему придавали государственная власть и слово Евангелия.

В экономике в этот период Север переживал фазу подъ­ема. Во время Позднего средневековья леса были вырублены и вывезены в район Средиземноморья, причем в таком коли­честве, что в регионе возникла нехватка обычного топлива, и как следствие этого развился энергетический кризис. Стало также трудно и со строительными материалами; осо­бенно это было заметно в судостроении. Из-за этого энерге-

тического кризиса, а также в связи с открытием Америки и морского пути в Индию экономическая активность перемес­тилась из района Средиземноморья в Северную Европу, а именно в Голландию и Англию. В связи с этим Северные страны приобрели большое значение в мировой торговле. Уже в эпоху Средневековья немецкая Ганза вела оживленную торговлю в районе Балтийского и Северного морей. На огром­ных пространствах от Бергена до Москвы в каждом сколько-нибудь важном торговом центре, не принадлежавшем Ганзе, находилась по крайней мере контора Союза или привилегиро­ванное его отделение. В XVI в. эта торговля расширилась и приобрела еще большое значение. Особое значение имели поставки сырья и полуфабрикатов на западные верфи, что было особенно важно для военного и экономического поло­жения Англии и Голландии. В это время Швеция играла ведущую роль в Европе по производству меди, причем вскоре производство меди было заменено производством и экспор­том железа.

Дания была первой страной, постаравшейся извлечь вы­году из этой экономической ситуации, поскольку она зани­мала господствующее положение на морских подступах к Бал­тике и могла таким образом руководить торговлей через Эресундский пролив. Эксплуатация Данией в XVI и начале XVII вв. так называемого Эресундского канала приносила ей баснословные прибыли. Этому также способствовал рост большого количества торговых городов, которые при такой конъюнктуре на Балтике оказались в выгодном положении и смогли конкурировать с немецкими ганзейскими городами. Но когда Швеция и Голландия посредством военного и эко­номического сотрудничества попытались собственными си­лами регулировать судоходство по Эресундскому каналу, то Дания не могла уже больше занимать столь сильные пози­ции на Балтике, поскольку ее в этом заменила сначала Шве­ция, а затем и Россия.

Экономическое развитие Швеции было более стабильным и привело к большим структурным изменениям в экономике страны. Морские пути в Россию и Балтику еще с середины XVII в. вели через шведские и финские шхеры, что позво­лило Швеции получить военно-морское превосходство по отношению к Дании, Голландии и остальным Северным стра­нам в борьбе за Балтику. Это привело к включению балтий­ских стран на короткое время в шведскую Балтийскую импе­рию. Швеция занимала особенно сильные экономические позиции на востоке, благодаря импорту лифляндского зерна и таможенному обложению балтийской торговли, включав­шей в себя и торговлю с русскими. Разумное управление и удачная политическая конъюнктура привели к шведской экс­пансии в Германии во время Тридцатилетней войны и к завоеванию пограничных со Швецией датских и норвежских

провинций. К концу XVII в. шведская военная монархия при­обрела необычайную силу, но под эту силу не была подведена достаточная экономическая основа. То, что страна находи­лась в состоянии постоянного экономического подъема, объ­яснялось в основном ростом производства оружия и ростом военной промышленности, развитие которой шло действи­тельно, очень быстро. Для развития этой отрасли промыш­ленности (а также ремесленничества) в Швеции были очень хорошие предпосылки, заключавшиеся в наличии богатых запасов железной руды и прежде всего древесины, пригодной для приготовления древесного угля.

Утрата Швецией роли военной державы в 1718 г. привела к падению темпов экономического роста благодаря утрате доходов от таможенного и налогового обложения. Но энер­гичные меры в духе господствовавшего тогда в Европе меркантилизма, а позднее в духе физиократов позволили вер­нуть стране стабильное состояние ее экономики. При этом ресурсов общества в то время было явно недостаточно, пос­кольку неурожаи всегда представляли вероятную угрозу голода для населения. Поэтому в наиболее слабых в сельско­хозяйственном отношении Северных странах и особенно в Швеции были проведены реформы в духе физиократов, зак­лючавшиеся в том, чтобы путем земельного передела уве­личить размеры земельных наделов и тем самым поднять продуктивность сельского хозяйства. Но действительного успеха в этой области Скандинавские страны смогли добиться только к началу XIX в.

Северные страны также испытали на себе сильное влия­ние Европы. Сословное общество, выросшее в Скандинавии в эпоху Средневековья, в основном было похоже на европейское как по существу, так и по своей внешней форме. Высшие сос­ловия этого общества - дворяне, буржуазия и духовенство -переняли общеевропейский образ мышления и стереотипы поведения. Как датское, так в основном и шведское дворян­ство существенную часть дохода получало извне, и в обеих странах, особенно на протяжении XVII в., было сильно влия­ние высшей аристократии общеевропейского типа.

Как шведское, так и датское военно-служилое дворянство знакомилось с Европой посредством найма на военную слу­жбу далеко от родины: в Германию, Голландию, Францию. Шведское служилое дворянство окончательно сформирова­лось к началу XVII в. Во время Тридцатилетней войны один французский дипломат как-то пожаловался Акселю Оксенть-ерну на невежество шведских офицеров, на что Оксентьерн ответил: "Географию они изучают на марше, а историю тво­рят сами". Это высказывание было не только остроумным, но и содержало в себе настоящую правду. Походы шведов вели к расширению их кругозора, опыта и увеличение контак­тов между людьми. Из своих походов шведские офицеры, а

также дипломаты привозили домой как впечатления, так и добычу, которые смягчали более грубую культурную атмос­феру Северных стран. Эта атмосфера быстро изменялась под таким влиянием, и уже к середине XVII столетия универси­тетское образование в Уппсале достигло среднеевропейского уровня.

С начала XVII в. поездки дворян за границу для обучения стали рассматриваться в качестве неизбежных, поскольку деньги на это у дворян были. Для будущих юри­стов и чиновников, как и для молодых офицеров, считалось совершенно естественным поехать за границу для получения образования. Таким образом, возник своеобразный кругово­рот: чем больше выезжало людей за границу на учебу или на службу, тем в большей степени это рассматривалось в каче­стве заслуги, тем больше увеличивалось влияние иностран­ного опыта и на шведскую буржуазию в ее торговых путеше­ствиях. Так постепенно буржуазия расширяла свои междуна­родные связи.

XVII век также следует рассматривать как то время, когда Северные страны смогли воспринять основные принципы развития экономики и общества остальной части Европы. Единственным отличительным признаком здесь было то, что в Норвегии и Швеции было отменено крепостное право.

В области права европеизация Северных стран сказалась, в первую очередь, в принятии римско-германского, а затем и в восприятии естественного права. В Швеции это происхо­дило уже во второй половине XVII в., а в Дании подобная рецепция произошла в XVIII столетии. В этой связи стоит напомнить, что аргументация естественного права служила в значительной степени делу рецепции норм римского права: в Германии в XVI и XVII вв. это привело к созданию германс­кого варианта римского права usus modemus (новый обычай), а во Франции в этот же период возник mos gallicus (галльский обычай). То, что называлось в XVIII в. естественным правом, так же, как и в Северных странах, было по своей сути мате­риальными нормами римского права.

Северные страны вступили в европейскую правовую семью со своими национальными кадрами юристов. Нечто подобное уже было на Севере в эпоху Средневековья, но тогда юристы находились исключительно в церкви, а их занятия, кроме нескольких примеров выдающихся юристов, были ограничены в основном каноническим правом.

Развитие профессионального сословия юристов происхо­дило на основе общего высшего образования, а также на базе интеллектуализации и придания более рационального харак­тера общим европейским дебатам по общественным вопросам того времени. Основные идеи культурного развития и, в частности, в сфере права на Севере, так же как и в остальной Европе, характеризовались переходом от церковной мораль-

ной теологии к секуляризированному естественному праву. Настоящими центрами такого движения были университеты, которые превращались в международные исследовательские центры, использовавшие в значительной степени свободу (несмотря на надзор церкви) для организации образования национальных кадров чиновничества для своих королевств. Тем не менее еще в XVIII в. юридическое образование в уни­верситетах страдало от нехватки учителей и слабой степени их подготовки. Но эти же недостатки были восполнены в значительной степени практикой судов, канцелярий, причем прежде всего путем работы с юридическими документами, особенно в сфере процессуальных действий.

Для того, чтобы это стало еще более ясным, необходимо оглянуться назад.

Развитие, которое было решающим фактором для евро­пейской правовой культуры и компетенции европейских юри­стов, первоначально покоилось на формулярном процессе римского права. Он строился таким образом, чтобы путем сопоставления и анализа процессуального материала выяс­нить относительный факт права. Это было зафиксировано уже в основной части формулы и дополнялось путем заявле­ния возражений и предоставлением своей аргументации сто­ронами в форме replicatio, duplicatio и т.д. с целью выяснить, какой аргумент следует включить в формулу. Воспитанные на эллинистической логике римские юристы развили эту тех­нику, делая главный упор на концентрацию усилий по выяс­нению независимого от чьего бы то ни было мнения факта права (casus). Таким образом, они создали особую методику размышления и аргументации, которая, в свою очередь, в эпоху поздней античности превратилась в науку о праве. Когда в XII в. римское право снова возродилось в Италии, то этот юридический метод снова начали использовать прежде всего для анализа трудных, с точки зрения права, дел. В этом заключался основной смысл юридического образова­ния. С тех пор этот метод получил распространение через письменный процесс в судах, институтах управления и, в основном, в сильно развитой в Центральный и Южной Европе системе нотариата. Прежде чем процессуальное право, суды и администрация достигли высокого уровня развития, письменный процесс со своим богатым набором юридических документов развился еще более и распространился на мно­жество других сфер жизни общества. Люди начали создавать постоянные формы документов, которые превратились в обя­зательные образцы и действовали уже, в свою очередь, как своего рода формулы.

* Понятия римского права. Replicatio - ответ истца на возражения ответчика; duplicatio - ответ ответчика истцу (прим. ред.).

Casus (лат.) - дело, событие, случай (прим. ред.).

Документы, в особенности протоколы, стали иметь в дальнейшем большое значение, т. к. процесс принятия реше­ний в высших инстанциях целиком покоился на них. С воз­никновением постоянной организации инстанций и регуляр­ными заседаниями верховных судов, которые в своих реше­ниях учитывали содержание протоколов судов низшей инс­танции, в большей части Европы с началом Нового времени возникла неизбежная потребность в профессиональных юри­стах. Ибо то, что отличало их от врачей, заключалось в их способности внести порядок в путаницу фактов и из упоря­доченного материала вывести затем то, что относилось к праву, и представить это в систематическом и удобном для восприятия виде. Для этого требовались, разумеется, поз­нания в действующем праве; в противном случае юрист был бы не в состоянии получить факт права. Но здесь требова­лись чуточку большие требования, чем просто филологи­ческая подготовка, а равным образом и способность отли­чать существенное от несущественного и способность все это систематизировать. Только обучаясь в университете, юрист мог бы создать себе представление о всем объеме права. Но профессионализм, как он здесь понимается, юрист должен был бы получать на практической юридической работе и прежде всего, работая с юридическими документами.

С началом Нового времени в Северных странах таких условий для работы юристов не было. Можно даже сказать, что эпоха реформации понизила компетентность юристов, т.. очень часто воспитанные в традициях канонического права юристы-католики заменялись ортодоксальными люте­ранскими пасторами с гораздо более низким уровнем образо­вания.

Низкий уровень юридического образования проявился также в XVI в. в комментариях к законам и судебникам. Хотя между Швецией и Данией наблюдалась существенная раз­ница, в Дании, как уже упоминалось, европеизация началась раньше и проходила быстрее, что.сказалось на более высо­ком уровне комментариев к датским законам XVI и XVII вв. С середины XVII в. это различие, однако,, исчезло. Как в Швеции, так и в Дании, несмотря на слабости национального образования, был достигнут такой уровень юридической тех­ники при формулировании юридических документов как выс­ших, так и низших инстанций судов, который может быть уже сравним со среднеевропейским уровнем того времени. То же самое касалось протоколов органов администрации, где Швеция была признанным лидером. Система коллегий, учре­жденная в Швеции формой правления 1634 г., была букваль­но перенята Данией в 1660 г.

С этого времени Северные страны превратились в насто­ящие правовые государства европейского уровня, в которых юристы играли важную и выдающуюся роль. Даже с точки

зрения сегодняшнего дня юристы того времени выполняли очень внушительную работу, проводя и рассматривая судеб­ные дела в разных инстанциях. Материалы датского Верхов­ного суда и шведского Придворного суда второй половины XVII и XVIII вв. являются в этом отношении очень иллюст­ративными. В достижении такого успеха в XVII в. особую роль играли юристы, получившие образование в загранич­ных университетах, может быть, даже весьма существенную роль, поскольку, как упоминалось выше, как в Дании, так и в Швеции юридическое образование страдало от нехватки пре­подавателей и примитивных методов обучения. Тем не менее уже в XVII в. по крайней мере один выдающийся европейский юрист преподавал в Швеции. Самуэль фон Пуфендорф одно время был профессором в Люнде.

НОВОЕ ВРЕМЯ, 1800-1914 гг.: