Глава 6. Одно койко-место, как и заказывали!

Одно койко-место, как и заказывали!

Как и предсказывал неизвестный в малиновом пиджаке, Мотыльков пришёл в себя лежа на больничной койке. Его нос сразу же уловил кисловатый, рафинированный запах лекарств и стерильных бинтов. Перед его взором плясали какие-то маленькие, раздражающие чёрные точки, а на левом глазу, по какой-то непонятной причине покоилась марлевая повязка.

Дима поднял руку и ощупал ей голову. Манипуляции показали, что перебинтован не только жбан, но и вся левая половина лица. От этого нехитрого движения его начало сильно подташнивать. Он положил трясущуюся руку обратно на простыню и попытался перевести дух. Тошнота немного отступила. Тогда он аккуратно повернул голову так, чтобы немного осмотреться. Чёрные точки перед глазами забегали ещё быстрее.

Ну что же, перед ним обычная больничная палата: жёлтые стены, белый потолок, в стенку над дверью вмурован круглый плафон, на котором красной краской с подтёками было написано «тихий час».

В палате он был не один. Напротив его кровати стояла такая же железная, подёрнутая ржавчиной койка, на которой сидел плотный, бритый «под ноль» субъект. Субъект нагло и с неподдельным интересом его разглядывал, при этом почёсывая свою грудь, выглядывающую из-под больничного полосатого халата чёрным волосатым кустом. На правой ноге здоровяка от стопы почти до середины бедра красовался грязный оборванный гипс, на котором синим фломастером было написано «Юраха».

- Что, братуха, очухался? – спросил бритый. - Долго же ты, скажу я тебе, в «безсознанке» колотился: почти сутки овощем пролежал. Я даже к тебе подходил, к дыханию прислушивался: часом, не помер ли?

Мотыльков прочистил горло.

- Неужели целые сутки?

- Ага.

Субъект встал с кровати и, сильно приволакивая гипс, доковылял до Диминой койки.

- Юрой меня зовут. Юра Матросов.

Мотыльков, не вставая с кровати, протянул ему руку.

- Дима.

- Будем знакомы. Где же это тебя, брат, угораздило? Подрался что-ли?

- Абажур.

Юра удивлённо поднял брови.

- Не понял!

- Абажур на голову упал.

Бритый загоготал.

- Твой абажур был из бетона?

- Не совсем, кованый чугун, кажется. Потому и тяжёлый.

- Их же обычно из тонкой проволоки делают?

- Этот необычный, он немецкого производства.

В глазах у Юры обозначились проблески понимания.

-Ну да, немцы они вещи на совесть делают. Но в твоём случае лучше бы тебе на бόшку свалилось наше говённое советское барахло. Тогда, скорее всего, развалилась бы не твоя голова, а этот самый абажур!

Дима попытался выжать из себя улыбку.

- Точно. Послушай, Юра, а ко мне никто не приходил? Ну, в смысле пока я в «отключке» лежал?

Юра кивнул головой.

- Да. Женщина одна. Такая, небольшого роста, с рыжими волосами.

- Это мама.

- Я так и подумал. Она с нашим лечащим врачом, Виктором Николаевичем, заходила. Посмотрела на тебя, поплакала и ушла.

- Когда это было?

- Да почти сразу же как тебя привезли. Вчера утром, значит.

За дверью послышались шаги. Юра быстро захромал до своей койки и лёг, натянув на себя одеяло почти до самого носа.

Шурша белым накрахмаленным халатом, в палату вошла медсестра. Почему-то Дима сразу понял, что это именно медсестра, а не врач. В руках у сестрички был эмалированный лоток, накрытый стерильными салфетками. Про себя Дима отметил, что девушка была очень даже ничего: маленькая, на удивление аккуратненькая и очень пропорционально сложенная. Из-под белой шапочки выбивалась прядь ухоженных светло-русых волос. Глаза у девушки были зёленого цвета, черты лица приятные, но без особенных изысков. Единственное, что отличало её профиль от какой-нибудь римской или греческой статуи, была маленькая горбинка на носу. Несмотря на эту особенность, эта горбинка делала её лицо более индивидуальным и, как следствие, более интересным и выразительным.

Девушка поставила лоток на столик на колёсиках, вплотную придвинутый к Диминой кровати, и с осторожностью села рядом. Она улыбнулась Мотылькову, который, как старый коварный пират Джон Сильвер из «Острова сокровищ», внимательно изучал её своим наглым единственным глазищем.

- Доброе утро. Вам уже лучше? – спросила сестричка.

- Утро доброе. Как сказать, подташнивает меня чего-то.

- Ну, это ничего, скоро пройдёт.

- А что со мной?

- У Вас сильное сотрясение. Но, вообще-то, об этом с Вами должен лечащий доктор разговаривать. Утренний обход у нас начинается в десять.

- А почему лицо перемотано?

- Порезы. Поскользнулись на улице?

- Нет, дома.

- Понятно. С людьми дома часто травмы случаются.

- У меня в первый раз.

Медсестра улыбнулась.

- Всё когда-нибудь бывает в первый раз.

- Второй глаз цел? – спросил Мотыльков, похлопав по бинтам на лице.

- Не переживайте! - успокоила его сестра. - С ним всё в порядке.

Она аккуратно убрала салфетки с лотка. Под ними оказался стеклянный многоразовый шприц, наполненный какой-то прозрачной жидкостью.

- У Вас есть на что-нибудь аллергия, Дмитрий?

Дима на секунду задумался, перебирая в уме свои немногочисленные воспоминания, связанные с походами в детскую поликлинику.

- Нет, кажется.

- Хорошо. Сейчас я Вам сделаю укол.

- А что в шприце?

- Лекарство. Расслабьтесь, это совсем не больно.

Медсестра протерла Димину руку ваткой, обильно смоченной в спирту, затем сдвинула поршень шприца на пару миллиметров, удаляя остатки воздуха, а затем уверенным движением вогнала иглу в вену. Дима тихо ойкнул и мгновенно побледнел. Медсестра участливо посмотрела на него.

- Больно?

- Просто неприятно. С детства ненавижу уколы! Один раз я даже сознание терял, когда кровь из вены брали.

- Может быть, Вам дать нашатырный спирт?

- Не стоит. Я уже большой, и в обморок грохаться не собираюсь.

- Хорошо, поверю Вам на слово. Тем более, что с собой нашатыря у меня всё равно нет.

Тут из-под одеяла голос подал доселе незаметный Юра:

- Лана Сергеевна, а мне сегодня будут укол делать?

- Нет, Матросов, сегодня уколы Вам не грозят.

- А почему?

Диме показалось, что Юра весьма не прочь принять даже дюжину уколов от такой очаровательной молодой медсестры.

- Потому, что так сказал доктор.

- Понятно, - ответил Юра, явно не удовлетворённый таким решением.

Дима с любопытством поглядел на медсестру.

- А Вас действительно зовут Лана? У Вас довольно редкое имя.

- На самом деле меня зовут Светлана. Но мне не нравится, когда меня называют Света, поэтому я выдумала более благозвучный, и более короткий вариант этого имени.

В разговор опять вмешался Юра Матросов, которому, видимо, очень хотелось поболтать с симпатичнейшей Ланой Сергеевной:

- Хочу заметить, Вам это имя очень идёт.

- Спасибо, Матросов.

Она вынула иглу из руки бледного, как смерть, Мотылькова и приложила к ней маленький кусочек ватки, смоченный в спирту.

- Ну, вот и всё. Вы точно нормально чувствуете себя, Дмитрий?

Дима согласно кивнул головой.

- Гораздо лучше, чем до укола.

- Хорошо. Пару минуточек подержите ватку на этом месте, потом можете её выбросить.

Лана положила использованный шприц обратно в лоток, пожелала Мотылькову скорейшего выздоровления и вышла из палаты.

После её ухода Юра скинул с себя одеяло, сел на койке и мечтательно присвистнул.

- Хороша девка! Стройная, как кипарис. Тебе как?

- Хорошенькая, но не в моём вкусе – тощая слишком. Моя девчонка симпатичнее и фактурнее будет, - отозвался Мотыльков.

- Ха! Лучше синица в руке, чем журавль в небе. Так ведь говорится?

- Ну да. Вроде, так.

Желания вступать в бессмысленный спор с Юрой по поводу женских достоинств у Димы совершенно не было. Очевидно, что вкусы у всех разные.

Мотыльков знавал одного очень худого, можно сказать, дистрофичного паренька по имени Вова Стрельцов, с которым они вместе служили в армии.

Вове до исступления нравились женщины «в теле». Всё, что весило меньше ста килограмм, Вова в качестве приемлемого варианта не рассматривал. А вообще, чем больше, тем лучше! И это при своих собственных пятидесяти килограммах. Однажды, когда Вова явился в расположение части после своего очередного любовного приключения, Дима не выдержал и задал интересующий его вопрос:

- Послушай, Стрельцов! Вот ты мне скажи, почему тебя твои «слонярки» заводят?

- Полным женщинам тоже любовь нужна, - отрезал Вова. – К тому же они, чаще всего, дамы хозяйственные: и накормят вкусно, и напоят допьяна, и спать уложат. Вместе с собою, разумеется. А спать с ними, Мотыльков, очень весело, рекомендую! Вот, положим, «делаешь» ты такую тётушку, а она вся будто из пластилина сделана: тёплая, рыхлая и складочки на ней в процессе этого дела шевелятся. Сказка, да и только!

Дима гадко осклабился.

- Где ты их только, Стрельцов, находишь?

- Кто ищет, тот всегда найдёт! Я вот, кстати, не понимаю, как люди могут сохнуть по хилым, отощавшим «селёдкам».

- Не «селёдки», а нормальные девушки. Они всем нравятся.

- Чепуха! Во-первых, они ничего не умеют, во-вторых - не особо стараются, в-третьих, удовольствия с ними никакого.

- То есть как никакого?

- Да там же щупать нечего! Разве что их выпирающие рёбра, острые локти и ножки-спичечки. Это же, как скелет мацать: извращение одно!

- Сам ты извращенец хренов!

На том и порешили.

С годами Дима убедился, что таких, как этот Вова Стрельцов - вагон и маленькая тележка. Может быть, правы были философы, утверждающие, что человек ищет свою полную противоположность? Тем не менее, к таковым Мотыльков себя не относил. Ему двести килограммов живого счастья было не надобно.

За дверью опять раздались шаги. Дима подумал, что это возвращается медсестра, но тут открылась дверь, и в палату решительным шагом вошла Дана, одетая в белый медицинский халат.

От неожиданности Мотыльков дёрнул рукой, и чуть было не опрокинул стойку капельницы, похожую на вешалку в гардеробе. В попытке удержать капельницу от падения, он крепко ухватился за неё обеими руками. Стойка устояла, но от резкого движения Мотыльков свесился с койки, потерял равновесие и чуть было не грохнулся на пыльный, покрытый линолеумом пол. Если бы Дана не успела вовремя подстраховать его, Дима заработал бы себе повторное сотрясение.

При виде этой картины, первоначально озабоченное выражение Даниного лица сменилось на более спокойное. Она даже сумела выдавить из себя слабенькую, тревожную улыбку:

- Я вижу, ручки у тебя пока что шевелятся, значит, есть надежда на сохранение моторики. А это уже неплохо!

- Ты что здесь делаешь? – спросил Дима, ошарашенный неожиданным появлением девушки.

Дана спрятала руки в карманы халата.

- Пришла проведать одного травмированного больного. Ты что же, не рад меня видеть?

- Что ты, что ты! – запричитал Мотыльков. - Я очень рад, что ты здесь!

Дана хитро прищурилась.

- Оно и видно.

- Как ты нашла меня?

- Ты разве не помнишь? – спросила она. - Мы ведь позавчера договорились созвониться! Время шло, а от тебя ни слуху, ни духу. На следующий день я решила позвонить сама, чтобы лично сказать тебе, что ты настоящая свинья! Но вместо тебя взяла трубку какая-то девушка, огорошившая меня, что ты загремел в больницу. Сначала я подумала, что это неудачная шутка. Оказалось – правда. По своим каналам я выяснила твоё местонахождение. Я ведь всё-таки медик. Приехала сюда, поговорила с завотделением. Он оказался нормальным, понимающим доктором. Вошёл в моё положение и разрешил мне тебя навестить. Сделал исключение для коллеги, я ведь тебе не родственница. Вот, собственно говоря, и вся история. Точка.

Дана присела на краешек Диминой кровати. Мотыльков пожирал её взглядом, в котором, как в хорошем коктейле, воедино смешались благодарность и восхищение.

- Как здорово, что ты пришла, Даночка! До сих пор не могу понять, как я здесь оказался. Сидел себе на кухне, пил кофе, никого не трогал, а тут бац – очнулся в больничке. Голова болит страшно! Даже думать больно!

- А ты не думай, это вредно! - пошутила Дана. - Тебе ещё крупно повезло, что ты остался жив. Судя по характеру твоей травмы, люстрочка весила килограммов десять, не меньше!

- Так ты в курсе про дедушкин абажур?

- Да, завотделением уже рассказал мне про этот вредоносный светильник. Ему твоя мама всё выложила, когда тебя привезли на «скорой».

- Странно всё это. Он ведь до этого никогда не падал. Но ты знаешь, перед тем, как он свалился мне на голову, у меня какое-то помутнение рассудка случилось. Галлюцинации что-ли?

- Неужели? – насторожилась Дана.

- Да. Мне показалось, что в квартире произошло землетрясение. Наверное, это очень глупо звучит, да?

- Вовсе нет. На самом деле это и было самое настоящее землетрясение.

- Шутишь?

- По правде говоря, в том, что случилось, нет никакой загадки. Это «землетрясение» устроили твои соседи сверху.

Дима выпучил свой болезненный красный глаз.

- Не может быть! У них там грузовик, что-ли на пол упал?

- В точку! Только это был не грузовик. Твои ненаглядные соседушки купили дочери пианино. Их гостиная, куда они собрались этот музыкальный «шкаф» поставить, находится как раз над твоей кухней. У одного из грузчиков не выдержали такелажные ремни, или как там у них эти штуки называются? Ну, и пианина рухнула на пол. Насколько я понимаю, в этот момент ты с упоением пил свой кофе. Тебе просто не повезло.

- Знаешь, что странно? Абажур висел над столом. Не понимаю, как могло получиться, что он мне свалился на голову.

- А ты уверен, что ты именно сидел за столом? Может быть, ты на нём лежал или, предположим, танцевал?

Дима тихо засмеялся.

- Слушай, ты даже не представляешь, как я рад, что ты сейчас здесь, со мной.

В этот момент Юра Матросов громко зашуршал своими одеялами. Дана удивлённо посмотрела в его сторону, как будто только что заметила его присутствие. Юра спустил ноги с кровати и запахнул свой халат.

- Прошу Вас, не обращайте на меня внимания, мне надо к медсестре. Что-то опять нога разболелась.

Для пущей наглядности он даже постучал кулаком по гипсу.

- Вам, наверное, тяжело вставать. Может быть, мне самой к ней сходить? – участливо спросила Дана.

- Ну что Вы, не нужно. Мне даже полезно немного пройтись, косточки размять.

Юра доковылял до двери и вышел в коридор. Дана с трудом сдерживала улыбку.

- Какой у тебя понятливый, тактичный сосед.

- Да, вроде валенок валенком, а повёл себя, как настоящий джентльмен, - согласился с ней Мотыльков.

- А бывает совсем наоборот, что человек выглядит как джентльмен, а ведёт себя как последняя сволочь. Внешность часто бывает обманчива, - очень серьёзно сказала она.

- Ты думаешь?

- Да, - ответила Дана, наклонилась и поцеловала его.

Мотыльков жадно впился в манящую теплоту её губ. Он наслаждался сладковатым вкусом её помады и ароматом её тела, который не мог перебить даже стойкий лекарственный запах казённого помещения.

Дима закрыл глаза и, на какую-то долю секунды он забыл, что находится в больнице, а голова у него перемотана чужеродными пожелтевшими бинтами. Ему показалось, что этот поцелуй длится целую вечность, бесконечно приятную вечность, хотя, на самом деле, прошло всего несколько минут. Её волосы чёрной шелковистой волной струились сквозь его пальцы. Нежная Данина ладонь лаково покоилась на его правой щеке. От внезапного прилива эмоций его бросило в дрожь.

Сейчас Дима боялся только одного: что их поцелуй закончится, Дана уберёт свою руку, и тогда зыбкий мираж их жаркого, чувственного единения рассыплется и развеется как песок на ветру.

Но, как известно, всё хорошее в этой жизни когда-нибудь заканчивается, и их долгий страстный поцелуй не стал исключением. Дана с видимым сожалением оторвалась от его перебинтованного лица. У Мотылькова было лицо человека, умирающего в пустыне от жажды, у которого насильно отняли флягу с живительным глотком воды.

- Мне пора идти, - тихо сказала она.

- Так скоро? – спросил Дима с явным неудовольствием.

- Я ведь к тебе совсем ненадолго. К тому же, меня уже ждут на работе.

- Ради меня ты прогуляла работу?

- Не совсем, просто поменялась с коллегой местами.

Дима положил свою руку ей на запястье.

- Ты будешь меня навещать?

- Конечно. Ты только постарайся сильно голову не напрягать. Сотрясение – вещь очень коварная. Тебе надо больше отдыхать.

- Как ты думаешь, когда меня отсюда выпустят?

- Это будет зависеть от динамики выздоровления. При хорошем раскладе, тебя выпишут недели через полторы, максимум - две. Не знаю. Организм у тебя молодой, по идее, всё должно заживать, как на собаке. Ты, главное, не волнуйся: врачи здесь приличные и условия неплохие.

- И медсёстры симпатичные, - пробормотал Мотыльков.

- Неужели?

- Шучу, конечно. Дан, скажи мне, пожалуйста, а моя голова до свадьбы заживёт?

Дана усмехнулась.

- Это, смотря до чьей свадьбы.

Она подошла к двери и взялась за блестящую латунную ручку.

- Ну ладно, Мотыльков, ты главное выздоравливай скорее. А то, знаешь ли, на свете есть и более приятные места для свиданий, чем больничная палата.

- Полностью с тобой согласен. Послушай, Дана…

- Что?

- Пока я был без сознания, мне приснился какой-то человек в малиновом пиджаке. Он был настолько реален, ну знаешь, как мы с тобой.

- Да? И что же он сказал?

- Он сказал: «Чужая душа - потёмки».

Дана снова подошла к нему и легонько постучала по его голове.

- Со-тря-се-ние моз-га, - по слогам произнесла она, делая ударение на букву «А».

- Думаешь?

- Конечно. Я приду завтра.

- Я уже начал по тебе скучать, - ответил Мотыльков, и это была совершенная правда.

Дана бросила в его сторону тёплый прощальный взгляд и вышла за дверь.

Через пару минут в палату ввалился Юра. Пока он плёлся до кровати, его раскачивало как боцмана на корабельной палубе во время девятибалльного шторма. Глазки у Юры были подозрительно скошены к переносице. Запахло водкой.

«Безошибочный признак, - подумал Мотыльков. - «Выпил мой соседушка, выпил, стервец, как пить дать!».

Юра со скрипом повалился на кровать. Дима заметил, что из кармана его халата бесстыдно торчало горлышко «чекушки». Матросов нежно поглаживал её своей волосатой лапищей, при этом мечтательно смотря в потолок.

- Водочки? – предложил он Мотылькову.

- Да ты что? Мне ведь только что укол сделали.

- Точно не будешь?

- Нет.

- Как знаешь. Как говорится: хозяин-барин. А я, пожалуй, выпью.

Матросов достал заветный пузырёк, широко разинул пасть, и влил в себя порядка ста граммов водки, после чего издал неприличный звук, похожий на смесь зевка и икоты.

- Зря не выпил. В больнице и колбаса вкуснее, и водка слаще. И у баб между ног влажнее.

- Да я не спорю, просто не хочу. Может позже.

- Позже, братан, может совсем ничего не остаться. В большой семье клювом не щёлкают.

Юра заржал, донельзя довольный собственным каламбуром.

- Красивая девушка к тебе приходила, - отсмеявшись сказал он. - Зазноба твоя?

- Угу.

- Сразу видно, что она к тебе неровно дышит, а как она на тебя смотрела! – Юра с завистью покачал головой. - Ты где такую красивую девку оторвал?

- Места знать надо.

- А если серьёзно?

- Если серьёзно, то на работе. В райкоме комсомола.

- Так ты чего, «комса» что-ли?

- Да. А ты что-то имеешь против?

Юра внезапно умолк, тупо уставившись в потолок.

- И когда же, наконец, рухнет этот проклятый коммунистический режим? Эти бляди достали всех хуже горькой редки. И ведь что меня больше всего бесит…

Юра повернулся к Мотылькову, и Дима заметил росинки пота на его небритом раскрасневшемся лице.

- Они всё время норовят всех «обогнать и перегнать», а полки в магазинах пустые стоят. Как во время Гражданской войны. Не перегонят они, Дима, а наоборот, загонят народ в такую глубокую задницу, из которой мы ещё очень долго не выберемся. И выберемся ли вообще, вот в чём вопрос?

- Да ладно, - прокомментировал сказанное Дима, но прозвучало это как-то очень тихо, слабо и неуверенно.

- Поверь мне, Дима, эти страшные ошибки, которые совершаются сейчас, в будущем отрыгнутся нашим детям, а может быть даже и внукам!

В душе Мотыльков был согласен с Матросовым, но его опыт подсказывал ему, что не стоит обсуждать несостоятельность советского государственного строя с совершенно незнакомым человеком.

И вообще, кто такой, этот Юра? На первый взгляд - сантехник-интеллигент. Только вот в глазах у этого «сантехника» наблюдается очень нехарактерный для лиц этой профессии холодный, металлический огонёк, который был не в состоянии заглушить даже характерный водочный блеск. Это были глаза человека, привыкшего всю свою жизнь следовать приказам.

А, может быть, Юра вовсе не пьян? И его речь - сплошная показуха? Так, бесплатный спектакль для раненого райкомовского дурачка? Ведь Юра вполне мог оказаться особистом-гэбульником[14]. Дима слышал, что эти служивые часто пользуются такой тактикой: cначала подпевают доверчивым индивидам, недовольным советской властью, провоцируют, а потом берут их тёпленькими. И никакой, простите за выражение, «гласностью» в этом случае не отмазаться. Да и вообще, чего этот шебутной Матросов в душу лезет, в доверие втирается? Хотя, возможно, Юра вовсе и не стукач? Просто из-за своего сотрясения Мотыльков стал необоснованно подозрителен? В любом случае, с этим непонятным товарищем следует быть начеку.

- С чего такая убеждённость? Ты что экономист? – осторожно спросил Мотыльков.

Юра опять потянулся к бутылке, но его рука замерла, едва коснувшись водочной пробки.

- Не надо быть семи пядей во лбу, Димка, чтобы понять, что наш грёбанный вонючий «Совок» прогнил насквозь.

Матросов всё-таки допил до конца свою водку, вытер губы и продолжил.

- Веришь ты, Димка, или нет, но сейчас наша страна больше всего похожа на старый дощатый сортир, одиноко стоящий на площади в 22 миллиона 400 тысяч квадратных километров, в который стоит самая длинная очередь в мире. Попасть туда и облегчиться хочется всем, но терпеть, по понятным причинам, приходится долго. И никому не приходит в голову рядом с этим деревянным сооружением построить ещё одно, чтобы очередь уменьшилась и людям легче стало. Или выдать индивидуальный горшок каждому, чтобы очередь вообще рассосалась.

Юра назидательно поднял указательный палец.

- Фигушки! Ибо наша великая партия всё время твердит: «Не положено!». А чтобы граждане не гадили куда попало, к этой очереди приставили охранников с собаками. Если кто-то обделался, то они берут виновного за шкирку и тут же пускают в расход. Все это видят, поэтому люди напуганы до печёночных колик! Стоят, терпят, отбивают чечётку и с завистью поглядывают на тех, кому уже посчастливилось облегчиться. А для того, чтобы номенклатура ходила по-большому, для них специально выстроена очередь короче. Соответственно и ждать им приходится меньше.

- Причём тут сортир? – деланно возмутился Мотыльков. - Хватит нести околесицу!

Юра пьяненько подмигнул Диме. В его голосе послышалась угроза.

- А что, «комса», может пойдёшь на меня стуканёшь? Все вы, красные подтяжки, из одного теста сделаны!

- Успокойся! Не пойду я никуда. И вообще, дай поспать! Башка уже от твоих корявых мыслей раскалывается.

Дима повернулся на левый бок и закрыл глаза. Юра продолжал что-то бурчать себе под нос, но разобрать его слова было трудно. Да Мотыльков вовсе и не пытался вслушиваться.

Спустя пару минут, убаюканный и даже немного истощённый яркими впечатлениями последних нескольких часов, Дима начал засыпать.