Странные грёзы

И приснился Мотылькову весьма странный сон. Вернее, это был даже не один сон, а чехарда коротких, но очень запоминающихся сновидений. Вообще-то подобные странности происходили с ним редко. Обычно Дима проваливался в беспокойную, усталую дрёму, а наутро уже ничего не мог вспомнить.

Но в этот раз всё было по-другому.

Сначала ему приснилось, что он лежит голый на полу какой-то пустой комнаты, стены которой облицованы старым зелёным кафелем. Прямо в лицо ему бьёт яркий свет огромной лампы, из тех, что обычно устанавливают в операционных. Дима пытается закрыть ладонью глаза, но обнаруживает, что у него нет рук. Мотыльков кричит от страха:

- АААА!!!! Куда подевались мои руки!!?

Над ним раздаётся голос.

- Спокойно, Мотыльков, сейчас укол тебе сделаю, и всё пройдёт!

Голос принадлежит его давней школьной зазнобе Маше Одинцовой. Судя по объёму живота, Маша беременна на девятом месяце. Странно, ведь по идее она уже давно должна была родить. В руках у Маши вместо шприца находится огромная трёхлитровая банка с надписью «Рассол», из которой торчит толстая длинная игла, больше смахивающая на лезвие шпаги.

- Давай, пионер, живо поворачивайся на живот! – приказывает она.

- Зачем? Я не хочу! Мне только что укол сделали!

- Ничего не знаю, сказали надо - значит надо! Алле, гоп!

«И причём здесь «Алле-гоп»? Тут ведь не цирк, а операционная», - подумал Дима.

Какая-то неведомая сила переворачивает его на пол. Правой щекой он прижимается к плитке. Кафель под ним мокрый и очень холодный.

- Вот и славно, - мяукает Машка и со злостью втыкает шприц-шпагу в Мотыльковскую ягодицу.

Раздался запах рассола и формалина. Укол очень болезненный: Дима чувствует, как его распирает изнутри.

- Что за дрянь ты мне колешь? - кричит он что есть мочи.

- Молчи! Это для потенции!

Боль становится по-настоящему невыносимой, и тогда Мотыльков начинает кричать и вырываться. Только сейчас он осознал, что игла прошла через мышцы насквозь, и коварная Маша намертво пригвоздила его к полу, как какое-нибудь редкое крылатое насекомое.

Мутная жидкость из шприца растекается по кафелю, и Дима начинает захлёбываться. Реагент заливается ему в рот и в нос, и его сдавленные крики превращаются в зловещее бульканье. Глаза заволакивает пурпурным туманом, и он делает отчаянную и, как ему показалось, последнюю попытку вырваться, выгнув спину в напряжённой, неестественной конвульсии, как при остром столбнячном синдроме.

***

Кажется, это помогло, так как Дима почувствовал, что иголку вытащили, и дурманящая боль отступила. Затем чьи-то руки подняли Мотылькова с холодного пола и аккуратно усадили его на низкую скрипучую табуретку. Он почувствовал на своём теле дыханье свежего ветерка, который сразу же унёс с собой удушливый запах странного лекарства.

«Наверное, где-то открыли окно», - догадался Дима.

Он жутко боялся, что его снова начнут колоть, поэтому от страха он даже не мог заставить себя оглядеться вокруг. Мотыльков смекнул, что к нему возвращается голос. Для пущей верности, он набрал в лёгкие как можно больше воздуха и прокричал в окружающую его пустоту:

- Не надо, Маша, прошу тебя! Не надо мне больше твоих уколов для потенции! Со мной и так всё нормально!

Скабрезная садистка Маша Одинцова ему не ответила, зато он услышал перед собой осторожное, настораживающее мужское покашливание, как будто кто-то хотел обратить на себя внимание.

Дима открыл глаза и увидел, что он сидит в центре просторного зала московского горкома КПСС. Окна в зале были открыты настежь, этим и объяснялась внезапно появившаяся свежесть. А вот всё остальное вызывало шквал вопросов, которые сейчас прыгали в его ушибленной голове, подобно стайке лиловых кузнечиков.

Напротив Димы находился солидный президиум, в котором сидели важные товарищи, почтенные лица которых сковывала печать многоопытности, всезнайства и склонности к бюрократическому образу жизни. Товарищей было трое.

Справа сидела худощавая тётушка с узенькой полоской тонких старческих губ, у которой волосы были собраны в настолько плотный пучок, что кожа на её лице была натянута как медицинский жгут. Её глаза выражали абсолютное презрение к происходящему.

На противоположном конце стола расположился почтенный гражданин нейтральной и, можно сказать, абсолютно невыразительной внешности, одетый в пыльный коричневый пиджачишко. Гражданин с упоением ковырялся в носу, периодически проверяя свой мизинец на предмет наличия различных биологических субстанций. Мотыльков его тоже не интересовал.

В центре президиума стоял маленький худосочный гражданин в очках и монотонно зачитывал что-то по бумажке, которую он сжимал в своих маленьких ручонках, похожих на лапки воробушка. Гражданин был столь малого роста, что ему пришлось встать на стол, чтобы казаться чуть выше своих сидящих коллег. Истошные Димины вопли явно отвлекли его от чтения. Он неодобрительно посмотрел на Мотылькова и недовольно поправил очки на лице.

- Игорь Егорович! - весомо заявил он. - Попросите, пожалуйста, Вашего подчинённого не кричать в присутствии высокого партийного руководства. Ибо раздражает.

Дима начал озираться по сторонам и увидел Игоря Седовласова, сидящего рядом с ним за детсадовским столом и стульчиком, которые были расписаны под хохлому. Игорю с его немаленьким ростом сидеть за этим крохотным предметом мебели было совершенно неудобно. Седовласов прятал свое бледное лицо в ладонях и рыдал навзрыд. При замечании крохотного аппаратчика он перестал дрожать, вытер рукавом сопли и с обидой посмотрел на Мотылькова. Под глазами у Игоря лежали глубокие красные тени. Было заметно, что он несколько суток не спал.

- Димка, помолчи! – скомандовал первый секретарь. - Ты и, правда, сильно нас всех отвлекаешь!

Мотыльков счёл необходимым заткнуться.

Ответственный товарищ снова принялся зачитывать с того места, где его прервали Мотыльковские вопли, но вдруг он отложил свою бумагу и снова воззрился на вконец ошалевшего второго секретаря.

- Дмитрий Иванович, потрудитесь объяснить президиуму, почему на Вас нет одежды?

Дима посмотрел на себя и понял, что мелкий товарищ совершенно прав, и он действительно сидит на стульчике голышом. Оно и понятно: после операционной его забыли переодеть. Пришлось ему, как в бане, прикрыть срамное место рукой. Дима попытался придумать более или менее правдоподобное объяснение этому удивительному факту, и даже открыл рот, чтобы сказать что-нибудь в своё оправдание, но его опять перебил рыдающий Седовласов.

- А он у нас эксгибиционист! Вот! - выкрикнул Игорь, не прекращая свой необъяснимый скулёж.

От такого бесстыжего поклёпа у Мотылькова опять пропал голос. Точное значение термина «эксгибиционист» было ему неведомо, но звучало оно весьма обидно и как-то даже оскорбительно. Он попытался подать Игорю знак, чтобы он помолчал и перестал «топить» своего приятеля, но зарёванный Седовласов даже не посмотрел в его сторону.

Ответственный товарищ осуждающе покачал головой.

- Вот как, а ещё напялил на себя личину коммуниста! Посмотрите, товарищи! – громко произнёс он, обращаясь за поддержкой к своим коллегам. - Какую змею партия пригрела у себя на груди!

Товарищи согласно закивали, при этом у пожилой тётушки угрожающе натянулось лицо. Диме показалось, что ещё чуть-чуть, и кожа на нём лопнет, обнажив неподвижные лицевые мускулы. Её равнодушный коллега, тайком от остальных членов президиума, вытер свой палец об свою правую штанину, не менее пыльную, чем его пиджак. Видимо, его попытки обнаружить в своём носу залежи неких «сокровищ» наконец-то увенчались успехом.

От всей нелепости и сюреалистичности происходящего у Мотылькова голова шла кругом. Всё было настолько реально, что ему даже в голову не могло придти, что это всего-навсего обычный сон, пусть даже и очень правдоподобный.

Тем временем, важный коротышка продолжил свою обвинительную эскападу своим сухим канцелярским тоном.

- Помимо только что установленного факта склонности гражданина Мотылькова к появлению на людях в обнажённом виде, что, безусловно, нашло своё отражение и зафиксировано в протоколе, Д.И.Мотыльков неоднократно привлекался к дисциплинарной ответственности за пьянство на рабочем месте. - Мало того, - коротышка сделал паузу – Гражданин Мотыльков, бессовестно отлынивая от своих служебных обязанностей, с утра до ночи пил запоем!

- А по выходным дням он ещё и клей нюхает! ПВА[15]! – раздался дрожаще-плаксивый голос Седовласова.

- Это наглая, гнусная ложь! – не выдержал Дима. – Никаких клеёв я не нюхаю!

Малорослый товарищ присел на корточки и с неожиданной злобой замолотил своим крохотным кулачком по столу. Видимо, нарушение установленных регламентом процедур окончательно вывело его из равновесия.

- Прошу Вас немедленно закрыть свой рот! Вам никто не давал слова, товарищ Мотыльков!

Дима замолчал и страдальчески потупил взор. Он не ожидал от коротышки подобного взрыва эмоций. На секунду в зале установилась раскалённая тишина, и было слышно лишь частое дыхание «главного» и плаксивое тявканье Седовласова.

Тут «равнодушный» в президиуме немного поднатужился и шумно испортил воздух. Это было настолько неожиданно, что все рассмеялись, включая Диму и даже ту самую, чрезмерно серьёзную даму с излишне неподвижным лицом. Правда, она не смеялась, а просто скалилась, прикрывая костлявой ладошкой свои крупные лошадиные зубы. Обстановка в зале сразу же разрядилась. Коротышка схватился за живот, всем своим тщедушным тельцем содрогаясь от распирающего его смеха. Равнодушный товарищ стал удивлённо озираться по сторонам, по-видимому, пытаясь разобраться в причинах столь внезапного улучшения настроения окружающих.

Насмеявшись вдоволь, коротышка смахнул слезу с краешка глаз своей тощенькой птичьей лапкой.

- Рассмешил ты нас, Сергей Михайлович, ой рассмешил! Тишина! Тишина в зале! Тише, товарищи! – сказал он, обращаясь к кому-то, кто находился позади Мотылькова.

Дима обернулся и увидел, что за ним находится огромная толпа хихикающих и улюлюкающих зрителей, которые вели себя так, будто бы они находились не в горкоме, а пришли посмотреть на выступление цирковых клоунов.

В первом ряду сидела Димина мама, нервно комкающая в руках мятый носовой платок. По соседству с мамой восседала здоровая щетинистая свинья в драных полосатых портках. Именно так Дима представлял себе подросшего, возмужавшего и забуревшего Пятачка из мультика про Винни Пуха, которого пообтесала суровая, взрослая жизнь.

«Пятачок» с упоением грыз пломбир в вафельном стаканчике, нисколько не заботясь тем, что крошки и брызги мороженного летят на окружающих. Свинья не просто ела, она с видом истинного гедониста наслаждалась своим лакомством, громко чавкала, хрюкала и трясла головой.

Диминой маме такое соседство было явно не по душе. Она брезгливо отстранялась от хрюшки и смахивала платочком крошки, попадавшие ей на платье. Тем временем, свинья одним укусом прикончила остатки мороженного и достала из своих занюханных порток большую плитку горького шоколада с орешками.

«Какая сластёна эта свинья, интересно, а у свиней бывает заворот кишок или сахарный диабет?» - подумал Дима, с неподдельным интересом разглядывая прожорливого «Пятачка».

Наверное, Дима таращился на свинью больше времени, чем этого требовали правила приличия, потому что боров прекратил работать челюстями и уставился на Мотылькова своими маленькими поросячьими глазками.

- Чего смотришь, гнида? – захрюкало прожорливое щетинистое существо.

От неожиданности Дима чуть не грохнулся со стула. Уж не почудилось ли ему? Всем известно, что говорящих свиней в природе не бывает. Он хотел ответить свинье, но нужные слова почему-то затерялись в закоулках его подсознания, и ему ничего другого не оставалось сделать, как позорно отвернуться.

Но склочный хряк даже и не думал не униматься:

- Вылупился он, понимаешь! Ты что, никогда не видел, как труженики села кушают? Я от зари до зари в поле подыхаю, чтобы таким дармоедам как ты было чем себе брюхо набить. Самому пожрать некогда! А он такой-сякой-разэдакий, в рот заглядывает, спокойно покушать не даёт. Сволочь беспартийная!

Слова развоевавшейся хрюшки неприятно резанули Мотылькову слух. И Дима решил дать словесный отпор:

- Я не дармоед, товарищ боров! И для Вашего сведения, я в партии с восемнадцати лет.

Боров и глазом не моргнул.

- Хрю-хрю-хрю! Знаем мы вас, городских паразитов. Целыми днями сидите в кабинетах, геморрой на жопе насиживаете и бумажки на портянки пускаете!

- Чего-чего? – переспросил Мотыльков, оскорблённый в своих лучших чувствах.

- Да ничего! - прорычал толстый свин. - Сели честным колхозникам на шею и ножки свесили. Кто, спрашивается, перестройку тормозит? Это вы, глисты книжные! Тьфу!

Cвинья смачно плюнула в его сторону, по-видимому метя Диме в затылок. Но Мотыльков успел вовремя пригнуть голову и поросячий «снаряд» приземлился прямо на бумажку, которую держал в руках крошка в президиуме.

От скорого прихода справедливого и праведного гнева у ответственного товарища на затылке зашевелились редкие, сальные волоса. Его напускное бюрократическое веселье сразу же, как рукой сняло. Он вмиг стал похож на закипающий чайник, у которого вот-вот должно было сорвать крышку.

И это случилось. Малорослый товарищ спрыгнул со стола и принял излюбленную позу памятника Владимиру Ильичу Ленину, указывая на бескультурную хрюшку трясущимся, обвинительным перстом:

- Товарищ боров! Вы забываете, что Вы не в хлеву, а в горкоме партии!

- Горком, хлев, - задумчиво пробормотала в ответ свинья, ковыряясь грязным копытцем в своей огромной зубастой пасти. - По мне так разница небольшая. Воняет здесь, прямо скажем, ничуть не лучше, чем у меня в сарае!

Из ушей и носа председателя повалил дым, что ещё более усугубило его сходство с пресловутым чайником. Он заорал так, что с потолка посыпалась штукатурка, сопровождая эти крики судорожными движениями, напоминающие танец паралитика:

- Немедленно вывести эту грязную свинью вон!

Среди присутствующих сразу же нашлись энтузиасты выполнить это поручение. Двое крепких мужчин в грязных рабочих спецовках схватили свинью и силой поволокли её к выходу. Свинья отчаянно вырывалась и даже исхитрилась укусить одного из дружинников за запястье. Последний взвыл от боли, так как зубы у «Пятачка» были довольно острые, но хватку при этом не ослабил.

Наконец, оскандалившегося борова вывели из помещения под одобрительные возгласы сидящих в зале. Дима тоже вздохнул с облегчением: эта наглая, циничная свинья ему совершенно не понравилась. Кроме того, его маме без этого свинского соседства будет явно комфортнее.

Взбешённый маленький горкомовец вновь забрался на стол, налил себе полный стакан воды из прозрачного хрустального графина, и начал пить тёпленькую водицу долгими, жадными глотками. Это немного успокоило ответственного товарища, он вытер заплёванную бумажку рукавом и продолжил свою обвинительную речь.

- Но это ещё не всё. Товарищ Мотыльков периодически имел…, - тут грозный аппаратчик словно поперхнулся, подбирая наиболее точный термин, приемлемый в данной ситуации. – Итак, товарищвторойсекретарьпериодически вступал во внеслужебные связи с молоденькими сотрудницами Мазуткинского райкома, чему есть неоспоримые доказательства. – Я попрошу выступить по существу дела товарища Лагутину. Прошу Вас, Людмила Геннадьевна!

Из задних рядов поднялась молодая девушка со спящим грудным ребёнком на руках и, нежно прижимая к себе свою драгоценную ношу, грациозно продефилировала в президиум.

- Люська! Ты, что-ли? - удивленно воскликнул Дима, но девушка покосилась на него таким холодным, уничтожающим взглядом, что Мотыльков почувствовал себя так, будто его только что окатили ушатом студёной воды.

У девушки были карие глаза, тонкие губы, мило вздёрнутый кверху носик, а её коричневые волосы были собраны в короткую косу, которая очень красиво покоилась на её левом плече. Люсенька была одета в простенький голубенький сарафанчик, который, судя по её загорелым ногам, обутым в лёгкие кожаные сандалии, должен был скрывать крепкую и подтянутую фигуру. У девушки был совершенно замученный вид, на её лице не было ни грамма косметики, и с первого взгляда было совершенно невозможно с полной уверенностью сказать, красива она или нет. Однако, по какой-то непонятной причине, на Люсеньку хотелось посмотреть и во второй, и в третий, и даже в четвёртый раз. Судя по тому, что все мужики, присутствующие на собрании, при виде Люсеньки внезапно оживились, в их головах крутилась только одна мысль: «Ну, надо же! Какая здоровая и крепкая самка!».

Люся подошла к президиуму и встала рядом с предводителем собрания. Маленький мужичок сквозь линзы своих очков с большим уважением уставился на Люсину округлую и, надо сказать, весьма немаленькую грудь.

Так как девушка была, как минимум, в полтора раза выше его, то он заговорил именно с этой частью её тела. То ли ему не хотелось сильно задирать голову, чтобы глядеть ей в глаза, то ли он решил, что вести диалог с Люсенькиной грудью ему будет на порядок приятнее.

- Большое спасибо Вам за то, что вы смогли придти к нам, уважаемая Людмила Геннадьевна! А ребёночка, простите, Вам не с кем что-ли было оставить?

- Не с кем! - отрезала Люся. – Мужа у меня нет, родители работают. Есть бабушка, но она живёт в другом городе. А в ясли в таком возрасте не берут, сами знаете.

- Да это всё так, так, - немедленно согласился с ней «ответственный». - Надо признаться, матерям-одиночкам в наше время очень непросто приходится.

Он возвысил голос.

- Особенно, когда папаши, как говорится, сделают своё «дело» и бежать, бежать в кусты. Так сказать, поближе к кухне, подальше от ответственности. Это во всех отношениях печальная ситуация. А дитятко Ваше как зовут? – ласково спросил товарищ кроха и показал ребёнку «козу».

- Да как и папу в общем-то, - ответила Люсенька и покосилась на второго секретаря, который всё это время неуютно ёрзал на стуле. – Дмитрием.

От этих слов Мотыльков немедленно впал в транс.

- Будьте предельно откровенны с нами, уважаемая Людмила Геннадьевна, - продолжил свои расспросы маленький аппаратчик. – Я думаю, мы все здесь имеем право знать, кто этот подлец, бросивший Вас с младенцем на руках.

- Никакого секрета здесь нет, - пожала плечами Люсенька. – Отец ребёнка - это вон тот голый паразит, который сейчас сидит передо мной на стуле.

- Назовите, пожалуйста, его полное имя!

- Дмитрий Иванович Мотыльков, второй секретарь райкома комсомола!

Дима вскочил со стула как ошпаренный.

- Она всё врёт, нет у меня никаких детей!

Сзади опять раздались издевательские смешки, и Дима понял, что с его голым задом поворачиваться спиной к публике неприлично, и будет лучше, если он сядет. Что он незамедлительно и сделал, алея как чайная роза.

- Займите своё место, Дмитрий Иванович, - холодно отчеканил очкастый председатель президиума. – Вам ещё дадут возможность сказать пару слов. А сейчас настоятельно рекомендую Вам не мешать говорить другим. – Людмила Геннадьевна, прошу Вас, продолжайте! – обратился он к Люсеньке. - Расскажите нам, при каких обстоятельствах состоялось Ваше знакомство с товарищем Мотыльковым.

- Ну что же, рассказывать тут особо нечего. После окончания училища меня приняли на работу в Мазуткинский райком комсомола.

- На какую должность, прошу прощения?

- Машинистка-стенографистка.

- Там Вы и познакомились с обвиняемым?

- Верно. Он часто заходил в машбюро, иногда по работе, когда просто так, поболтать. Я сразу, поняла, что я ему нравлюсь. Он стал давать мне поручения чаще, чем всем остальным сотрудницам, иногда дарил шоколад, конфеты. Когда речь шла о документах особой важности, он вызывал меня в свой кабинет и там объяснял мне, какие правки нужно внести или какой абзац заново перепечатать. В одно из таких «рабочих совещаний» оно и случилось.

- C этого места, пожалуйста, подробней, - облизнулся председатель президиума, подмигнув Люсиной груди заблестевшими масляными глазками.

- Да куда уже подробней? Это было настолько стремительно, что он, кажется, даже забыл дверь на ключ запереть. Всё произошло прямо на его рабочем столе, на бумагах с пометками «весьма срочно» и «выполнить немедленно».

Зал возмущенно заохал. Кто-то даже схватился за сердце и громогласно потребовал валидола и сердечных капель.

- Простите, пожалуйста, Людмила Геннадьевна, разрешите задать Вам нескромный вопрос: не были ли Вы против такого развития событий?

- Нет, в тот самый момент, я скорее была даже «за».

- У Вас не возникла мысль, что Вы совершаете поступок по своему характеру весьма аморальный и даже антисоветский?

- Ну, Вы знаете, не я же была инициатором. Мне кажется, что в этом случае вся ответственность ложится на мужчину.

- Не отрицаю нисколько и, более того, поддерживаю! Ибо процесс размножения в нашей стране в большинстве случаев ведёт к поступательному увеличению количества маленьких граждан Советского Союза. И мы это делаем вовсе не ради удовольствия, товарищи! – сказал коротышка, снова обращаясь к публике. - Цели здесь ставятся совершенно практические: у нас будет рождаться больше солдат, рабочих, колхозников и прочих товарищей, составляющих становой хребет нашего передового советского общества. Но, и я хочу это особо подчеркнуть, есть одно большое и жирное «но»!

Голос маленького аппаратчика стал лекторски монотонен.

- В соответствии с партийной точкой зрения, процесс размножения в СССР дозволен только людям, состоящим в браке, и исключительно во внеслужебное время. И будет много лучше, если Вы находитесь при этом в ежегодном оплачиваемом отпуске. Случаи, выходящие за рамки упомянутого, классифицируется нами как аморальное поведение или «аморалка».

- Мне очень стыдно за свой проступок. Уверяю Вас, этого больше не повторится - тихо произнесла Люсенька и в подтверждение своих слов томно захлопала увлажнившимися ресницами.

Главный докладчик обогнул стол президиума и, подойдя к Люсеньке, картинно пожал ей руку.

- Я верю Вам, Людмила Геннадьевна! Такие честные глаза, как у Вас, не могут лгать. К тому же и я, и мои уважаемые коллеги приняли к сведению Ваше прилюдное раскаяние.

- Спасибо большое, - выдавила из себя Люсенька.

Она хотела ещё что-то сказать, но не выдержала и расплакалась.

- Ну, будет, будет, - по-отечески сказал Люсеньке «главный» и даже погладил её по ножке. – Идите домой, Людмила Геннадьевна, мы и так притомили Вас своими расспросами.

Люсенька молча кивнула и вышла за дверь, сжимая в руках свёрток с младенцем, который всё это время спал крепким, безмятежным сном.

На мгновение в зале воцарилась тишина. И коротышка решил перейти к заключению своей обвинительной речи. Он подошёл вплотную к раздавленному Мотылькову и стал говорить. Но говорил он, по большей части, не с ним, а с притихшей и покорной аудиторией.

- Уважаемые товарищи! Конец этой, казалось бы, нежной и трогательной истории любви между товарищем Мотыльковым и юной машинисткой весьма и весьма гадок. Товарищ Лагутина узнала, что беременна и сообщила эту радостную новость будущему отцу. Но Дмитрий Иванович повёл себя отнюдь не как настоящий коммунист, и даже совсем не как настоящий мужик. Он стал уговаривать свою сотрудницу сделать аборт, а когда Людмила Геннадьевна отказалась, он задействовал все свои связи, чтобы перевести её на работу в горком комсомола. Якобы на повышение. Ах, как он был жалок, друзья мои, когда он, стоя на коленях, со слезами на глазах умолял её никому ничего не рассказывать! Так сказать, не портить ему молодость и карьеру. Этот малодушный гад обещал всячески помогать молодой маме. Это правда, Дмитрий Иванович? – спросил маленький аппаратчик, теперь уже обращаясь к пришибленному Мотылькову.

Дима промолчал, не зная, куда деваться от подобной скотнической осведомлённости председателя. Последний принял молчание Димы за согласие.

- Вот-вот! Вы сулили доверчивой гражданке Лагутиной золотые горы, а в итоге позорно смылись по водосточной трубе. Своим безнравственным, истинно свинским поведением Вы, Дмитрий Иванович, бросили тень на боевой авангард нашей страны - Коммунистическую партию Советского Союза! – сказал важный коротышка и грозно показал на гипсовый герб СССР, вмурованный в стену за президиумом.

В тот момент Диме казалось, что герб застрял в этой стене намертво и, скорее всего, провисит там целую вечность, пережив Мотылькова, этого бюрократа-коротышку, его карикатурных коллег, которые неподвижно замерли, наподобие музейных восковых экспонатов. И очень может быть, что этот серпасто-молоткастый венок переживет вечный город Рим, его преемницу – Москву, и даже таинственные Египетские Пирамиды.

Нет, неправ был наивный отрок Мотыльков. Очень скоро этот герб, расколотый на две половинки, переедет на близлежащую помойку, а парочка туповатых мусорщиков будут чесать свои плешивые репы, не зная как эту гипсовую громадину перетащить в грузовик. Такое не могло привидеться Мотылькову и в самом бредовом кошмаре.

Коротышка снова забрался на стол, и с каждым произнесённым словом он магическим образом становился всё выше и выше, как Алиса из сказки Льюиса Кэрола, которая по совету гусеницы съела кусочек волшебного гриба.

- Прошу заметить уважаемых товарищей, что Дмитрий Иванович до недавнего времени находился на руководящей позиции в райкоме комсомола. Встаёт логичный вопрос: каким образом, будучи человеком во всех смыслах абсолютно аморальным, и я бы даже сказал - опустившимся, как, спрашивается, его всё это время держали на таком ответственном посту? Ведь нельзя же, согласитесь, ходить по райкому пьяным и голым, приставать в таком виде к симпатичным машинисткам, и при этом совершенно спокойно себя чувствовать, не страшась увольнения?

Среди зрителей нашлись такие, которые вслух начали высказывать догадки по этому поводу. Председатель, уже ставший по росту выше среднего, приложил ладонь к уху и громко спросил аудиторию:

- Ась? Не слышу! Вон там, в третьем ряду! Ага, правильно! Совершенно правильно, товарищи! Дмитрия Ивановича покрывал его друг-плакса-собутыльник, первый секретарь райкома Игорь Егорович Седовласов. Именно он не давал волне народного гнева, так сказать, смыть карьеру товарища Мотылькова по паскудным трубам ватерклозета.

- Я прав, Игорь Егорович? – спросил коротышка Седовласова, который был в настолько невменяемом состоянии, что сейчас это зарёванное и всклокоченное существо даже отдалённо перестало напоминать в прошлом строгого и вдумчивого первого секретаря.

Игорь не стал отвечать, а просто провалился сквозь землю, а если точнее, сквозь пол, вымощенный старинным дубовым паркетом. Провалился Игорь вместе со своей детской мебелью отнюдь не в фигуральном, а именно в буквальном смысле, и с такой скоростью, как если бы тяжёлый булыжник бросили в реку. Словно в подтверждении этой гипотезы, по паркету пошли мутные «водяные» круги.

За это время бюрократический субъект успел вымахать ввысь не менее, чем на полтора метра, и сейчас он был практически в два раза выше любого из присутствующих в этом зале. Изменился и его голос, ставший более громким, гулким и басовитым, как медная труба.

- Ушёл от нас плаксивый очковтиратель Седовласов! Скрылся! Это ничего, товарищи, у нас и до него руки дойдут! Ибо длинные! Дайте срок! Что касается Вас, товарищ Мотыльков, - выкрикнул он, снова обратив внимание на затаившегося Диму. - Вашу судьбу мы уже давно решили. Встаньте, Дмитрий Иванович!

Голова председателя-великана упёрлась в потолок, и его огромная несуразная туша угрожающе нависала над Мотыльковым. Дима попытался встать, но ноги не послушались его, и он обессилено плюхнулся на свою табуретку. Великана это обстоятельство ничуть не смутило.

- За Ваше вопиющее поведение, злоупотребление служебными полномочиями, а также принимая во внимание тот очевидный факт, что Вы, Дмитрий Иванович, просто козёл, Вы исключаетесь из Коммунистической партии Советского Союза без права на восстановление! Вы также снимаетесь с должности второго секретаря Мазуткинского райкома комсомола и не можете занимать командные административные и партийные должности в течение пятнадцати лет. К сожалению, мы не можем обойти стандартную процедуру и обязаны предоставить Вам последнее слово. У Вас есть, что сказать нашему высокому собранию, товарищ Мотыльков?

У Димы началась истерика. Он захохотал, встал во весь рост и даже убрал руки с причинного места. Его страх куда-то ушёл, уступив место бурному веселью. Дима бесстрашно заглянул бывшему карлику в его несуразно огромные очки, размером с легковой автомобиль ВАЗ 2101, и коротко и ясно проговорил:

- Да пошли вы все на…

Конкретизировать то место, куда он с чувством посылал всех присутствующих в этом зале, Дима не успел. В следующую секунду торжественный, строгий зал горкома превратился в жуткий балаган, взорвавшийся буйством самых невообразимых, почти потусторонних красок.

Не выдержав Диминого площадного хамства, нерушимый великан раздулся как огромный воздушный шар, а затем с громким хлопком лопнул, забрызгав весь зал какой-то коричневой пахучей жидкостью. Основная масса жидкости пролилась на карикатурных коллег главного товарища.

Таинственная субстанция смыла вздорную, напускную фальшь и обнаружила нелицеприятную правду: под маской живых людей в президиуме сидели самые обыкновенные манекены с криво намалеванными лицами. Манекены, словно не понимая, как они попали из витрины магазина в президиум горкома, удивленно скалились на Мотылькова своими искусственными ртами и безмолвно взирали на Диму своими неживыми, рисованными глазницами.

За его спиной раздалось зловещее похрюкивание. Дима резко обернулся и обнаружил, что вместо пёстрой, но всё же человеческой аудитории, на стульях сидят совершенно одинаковые свиньи, все как один похожие на того самого борова-смутьяна. Многочисленная популяция свинок тупо созерцала происходящее и ела дубовые желуди из одинаковых бумажных пакетиков. От этого чудного зрелища на Мотылькова нашёл ступор.

- Получается, что нормальный здесь только я! – холодея от ужаса, выкрикнул он.

Громкое натуралистическое чавканье свиней переросло в самый настоящий грохот, и у Мотылькова подкосились ноги. Он упал на пол, и потолок перед его глазами закрутился в разноцветном фантасмагорическом калейдоскопе.

В этой сюрреалистической театральной постановке близился занавес.

И когда сумасшедший калейдоскоп превратился в чёрную космическую дыру, Мотыльков очнулся на больничной койке.

***

Привычная обстановка палаты сразу же успокоила его. Хотя, по правде говоря, по-настоящему привычной и узнаваемой была только его койка, да разве что стойка с капельницей. Всё остальное за время его сна кардинально переменилось. Пока Мотыльков спал, кто-то выкрасил стены комнаты в кричащий ярко-красный цвет, а над его кроватью зачем-то повесили портрет товарища Берии, последнего сталинского наркома госбезопасности.

- И кому только понадобилось делать здесь ремонт? – сказал вслух Дима, покрутив своей израненной головой, на которой, вопреки его ожиданиям, не обнаружилось ни бинтов, ни повязок.

- Кому понадобилось, тот и сделал, - раздался голос Юры Матросова.

Дима посмотрел на своего соседа и с трудом его узнал. Нет, его исписанный фломастерами гипс и волосатая грудь никуда не делись, но странной Мотылькову показалась именно его одежда: на Юре красовалась парадная форма капитана КГБ. Надо сказать, что форма эта смотрелась на нём отнюдь не празднично, а как-то совершенно по-буднишнему. Похоже, что такой во всех отношениях обязательный элемент одежды, как рубашка, Юра принципиально не признавал, посему китель был одет прямо на его голое, мохнатое и, по-видимому, не очень чистое тело. Форменная фуражка с синим кантом была надвинута на глаза, а в руках у Матросова дымилась дешёвая и довольно вонючая сигарета. От этого убийственного запаха даже заядлый курильщик Мотыльков закашлялся и замахал перед своим лицом ладонью, пытаясь отогнать едкий дым, заполонивший своими ядовитыми клубами маленькую больничную палату. Дима даже подумал, что он проснулся именно от нестерпимой вони этих пренеприятнейших папирос.

- Я вижу папироски мои тебе не нравятся, Димыч, - как ни в чём не бывало, продолжил беседу Матросов, затягиваясь своей сизодымной дрянью. - Ну, это ты, братец, зря! Говорят, табачок «Герцеговины Флор» предпочитал не только несчастный романтик Володя Маяковский, но и суровый садист-прагматик Иосиф Сталин. Неужели, ты никогда не слышал о таком прелюбопытнейшем факте?

Дима показательно прокашлялся.

- Слышал, конечно. А ты что же, подражательством, Юра, занимаешься? – подковырнул он Матросова.

- Конечно нет, просто я считаю, что два великих человека не могли ошибаться. Крепковатые, конечно, цигарки, но что-то в этом резковатом, маслянистом вкусе есть. Ты не считаешь?

- Ничего в них нет, дерьмо оно и в Африке дерьмо! Скажи, с каких это пор в палате курить разрешают?

- А кто тебе сказал, что это палата? – деланно удивляясь, спросил Матросов. – Если ты не заметил, это и не палата вовсе.

Теперь пришёл Димин черёд удивляться.

- А что же это?

- Разве ты ещё не догадался? Это комната для допросов.

- Допросов кого? - уточнил Дима.

- Ну, прежде всего для допросов опасных преступников или асоциальных личностей, планирующих совершить противоправные действия в отношении Советской власти.

- А я-то здесь причём? Я к нашей власти абсолютно лоялен! – возмутился Дима, но на душе у него почему-то очень нехорошо заскреблись кошки.

- Сейчас узнаешь причём! - угрожающе прошипел новоиспеченный капитан госбезопасности, выбросил тлеющий окурок и деловито засучил рукава.

Не успел Мотыльков опомниться, как Юра схватился обеими руками за гипс у основания своей повреждённой ноги и, поднатужившись, потянул его книзу, пытаясь его снять. Гипс соскочил с лёгкостью колпачка от фломастера, обнажив нечто страшное.

Нет, старый гипс не скрывал ужасные абсцессы мягких тканей или влажную гангрену. Просто вот ноги у Юры под гипсом не оказалось. Там, где должна была быть нога, росла большущая бутылка водки. Бутылка прочно вросла в Юрино тело, и на манер пиратского протеза располагалась горлышком вниз. Бутылка была не пустая, в ней бултыхалось, по меньшей мере, 5-6 литров прозрачной жидкости. Дима присмотрелся, и смог прочитать название на этикетке. Водка называлась «Радость чекиста», и если верить написанному, содержание этанола в напитке составляло не менее восьмидесяти процентов. Был бы этот процентик чуть выше, и это пойло могло бы смело именоваться спиртом, тем самым став на порядок «радостнее».

Не успел у Димы пройти первый шок после открытия особенностей Юриной анатомии, как атипичный капитан Матросов огорошил его ещё больше. Юра спрыгнул со своей койки на пол и стремительно подскочил к Мотылькову. Никакого прихрамывания или же неуклюжества у Матросова больше не наблюдалось, скорее напротив, его скорости и грации позавидовал бы даже такой стремительный и смертельный хищник, как ягуар.

Диме было совершенно непонятно, каким образом, имея великоразмерную бутылку вместо ноги можно передвигаться со скоростью олимпийского марафонца. Ещё больше встревожился Мотыльков, когда Юра выкрутил бутылку-протез, которая, как оказалось, была вкручена в его торс наподобие гигантского стеклянного винта, а затем взял её двумя руками за горлышко как дубину. Вопреки всем законам физики, Матросов, стоя на одной ноге, не только не падал, но и, что характерно, довольно устойчиво держался.

Уразумев кровожадные намерения одноногого чекиста, Мотыльков попытался встать с кровати. К сожалению, этого сделать не удалось, потому что он по рукам и ногам был стянут сыромятными кожаными путами. Капитан предусмотрел все варианты. Дима понял, что сейчас его будут бить, и он попробовал вступить в переговоры с этим мясником в погонах, коварно связавшим его, пока он спал:

- Юра, я ничего такого не сделал! Отпусти меня!

Мотылькову сразу же вспомнился его недавний противный сон про беспощадную Машу Одинцову с её пугающим шприцом-банкой. В этом сне он тоже испытывал ощущение тотальной беспомощности. Только вот Юра Матросов был почти в два раза шире беременной комсомолки и, наверное, гораздо сильнее. Эти мысли пришли ему на ум, когда Юра склонился над ним и кровожадно облизнулся, видимо, предвкушая интересную беседу со своим обездвиженным пленником. Мотыльков понял, что сопротивление бесполезно.

- Слушай меня внимательно, проштрафившийся пионервожатый. Слушай и запоминай. Метода у меня, знаешь ли, весьма нестандартная. Первое! - произнёс Юра и, для наглядности загнул указательный палец. - На вопросы отвечать чётко, правдиво, сопли не жевать, маму не звать. Ибо бесполезно: всё равно не придёт. Если почувствую, что ты мне врёшь, получишь бутылкой по башке.

Юра загнул ещё один палец.

- Далее! Повторять дважды не буду. Не поймёшь с первого раза – опять бутылкой по башке. И, наконец, третье, оно же самое приятное. За каждый правильный ответ ты получаешь стакан «Радости». И можешь мордой не крутить, отказов я не приму. Положено пить - значит, будешь пить! Если потребуется, то и насильно в тебя волью.

Словно в подтверждение своих слов, капитан Матросов похрустел мозолистыми пальцами, напомнив Диме опасного бойца, разминающегося перед решающим поединком.

- Очень советую тебе, Дмитрий, не ёрничать и не юлить. Бутылка тяжелая, килограммов десять в ней будет. Бью я сильно, с размахом. Поэтому, как ты уже понял, аттракцион нам с тобой предстоит интересный. Я думаю тебе не надо напоминать, что отрубиться от перепоя для твоего организма будет гораздо ненапряжнее, чем сдохнуть от проломленного черепа. Я, кстати, уже выпил! - признался Юра и крутанул гигантское бутылище с такой лёгкостью, будто это была обыкновенная зубочистка. – Нет, не думай, не для храбрости, конечно! Просто когда мышцы расслаблены, удары увесистей получаются!

От нехорошего предчувствия, Дима ещё сильнее вжался головой в подушку.

Вдоволь наигравшись со своей «радостью», Матросов солнечно улыбнулся и объявил затравленному Мотылькову:

- Ну что же, сосед Дмитрий, пора начинать. А то, как говорится, водка стынет!

Свободной рукой Юра придвинул к себе табурет, поставил на него немытый гранёный стакан и наполнил его до краёв из своей громадной бутылки. Затем Матросов достал из-за пазухи серую картонную папку с аккуратной надписью «Дело № 13», открыл её на нужной странице, достал ручку и приготовился записывать. После этого его обычная дружелюбная улыбка мигом сошла с его сосредоточенного лица. Юра нахмурил брови и прокашлялся. Дима понял, что допрос начался.

- Имя! – басовито проревел Матросов.

- Ты и так его прекрасно знаешь! – закричал в ответ Дима.

У капитана помутнели глаза, и в следующую секунду больничная палата закачалась у Мотылькова перед глазами. Странно, но больно ему не было, зато от ощущения раскачивающейся комнаты его начало сильно тошнить, как на «Чёртовом колесе» в парке аттракционов Выставки Достижений Народного Хозяйства, на котором он как-то имел несчастье покататься. Наконец, когда картинка перед его глазами приобрела некое подобие статичности, Юра повторил свой вопрос.

- Имя! – теперь в его голосе Мотыльков уловил явную угрозу и поэтому сразу же поспешил дать правильный ответ.

- Дмитрий.

- Полное! – агрессивно рявкнул его мучитель.

Дима судорожно сглотнул.

- Мотыльков Дмитрий Иванович.

- Дата рождения!

- 13 июня 1968 года.

Матросов усиленно заскрипел ручкой по бумаге.

- Место рождения?

- Город Москва.

Теперь в Юрином голосе наметилось мартовское потепление.

- Молодец, Димка! Это уже третий правильный ответ. Оказывается, ты всё-таки не полный дурак, сечёшь фишку. Ты только не подумай, что мы не знаем такие пустяки, как, где и когда ты соизволил произвестись на свет. Просто таковы правила. Ты думаешь, мне самому хочется этой долбанной писаниной заниматься? – доверительно сообщил Матросов. - Совсем не охота! Но инструкцию ведь тоже не полные дураки писали. Кстати об инструкциях. Я тебе сейчас одну руку освобожу, чтобы ты смог до «беленькой» дотянуться. Чай, не инвалид. Пока ещё не инвалид, - на всякий случай решил уточнить Юра и немедленно ослабил путы, стягивающие руки Мотылькова.

Дима тут же вытащил руку из-под сыромятного ремешка и несколько раз сжал и разжал кисть, пытаясь восстановить кровообращение, страдающее от садистских усилий не в меру усердного капитана Матросова. Последний же с фальшивым участием созерцал эту картину и даже скорчил Мотылькову рожу.

- Я ждууу! - ласково пропел он, видя, что связанный не проявляет должной инициативы.

Диме не хотелось пить эту дрянь, но куда больше он страшился опять разозлить не совсем уравновешенного Матросова, к тому же, у которого, как выяснилось, слова с делом не расходятся. Дима протянул руку, и коснулся гранёной поверхности стакана. Поверхность оказалась обжигающе холодной, и Мотыльков рефлекторно убрал руку. Матросов опять усмехнулся:

- Что, студёная у меня водочка?

- Зачем ты заморозил бутылку? – обиженно спросил Дима, дуя на обожжённые пальцы.

- А где ты видел, чтобы порядочные люди водку тёплой пили? – удивился Матросов. – Это только алкаши дешёвые пьют водку комнатной температуры. К тому же этот стакан вполне себе можно как холодный компресс использовать. У тебя, как я погляжу, уже сиреневый фонарь под глазом расплывается. Эх, Мотыльков, Мотыльков! Рука-то у меня тяжелая, но тебя ведь предупреждали! Так? Так! А то, что стакан холодный – это и не беда вовсе. На вот тряпочку! - сказал Юра и достал из кармана скомканный и явно не очень чистый клетчатый носовой платок и протянул его Мотылькову.

Дима с сомнением взял в руку этот бывший в употреблении предмет личной гигиены и обернул им ненавистный, покрытый изморосью стакан. Двумя пальцами, большим и указательным, он брезгливо взял эту противную, пахнущую спиртом ледышку и под пристальным взглядом Матросова поднёс стакан к губам. При этом на больничные простыни пролилось несколько капель, и навязчивый водочный запах стал чувствоваться ещё сильнее.

Нельзя сказать, что комсомолец Дима Мотыльков совсем не злоупотреблял водкой. Более того, когда-то он с большим и искренним уважением относился к этому исконно русскому напитку. Особенно если водочка пьётся под хорошую закуску и с душевной компанией. Компания была, прямо скажем, не из приятных, и закуску ему тоже пока не предлагали. Но это было ещё полбеды.

Дело в том, что Мотыльков очень боялся напитков, в которых было больше, чем 40 градусов. Эта нелюбовь прочно укоренилась в его сознании ещё с босоногих пионерских времён. Первое, оно же и последнее знакомство с химической субстанцией под названием «спирт» произошло, когда он учился в восьмом классе. На каком-то дне рождения одноклассники решили над ним подшутить и вместо воды плеснули ему в стакан медицинского спирту.

Спирт этот бережно хранила в небольшой баночке бабка одного из мальчишек, которая регулярно протирала им свои фурункулы на ногах. Надо сказать, шутка удалась на славу. На тот момент наивный отрок Дима был совершенно неискушён в вопросах выпивки, поэтому перед тем, как к нему пришло запоздалое осознание того, что с этой «водой» что-то не так, он уже сделал пару глотков. Ему страшно обожгло горло, и в следующий момент он уже бежал на кухню за чайником с кипячёной водой. Он долго и жадно пил прямо из чайного носика, безуспешно пытаясь потушить «пожар», разгорающийся в его желудке и пищеводе. Всё это происходило под издевательский хохот его не в меру остроумных одноклассников. Инициатору затеи, правда, повезло меньше всех. Его бабка умудрилась заметить пропажу пятидесяти грамм спирта и, несмотря на многочисленные болезни и преклонный возраст, в клочья разодрала ремнём жопу будущего юмориста.

После этого случая Мотыльков зарёкся использовать спирт иначе, как в медицинских целях и исключительно наружно. Догадывался ли об этом Матросов или нет, Диме было неведомо. Но, судя по его злорадной ухмылке, Юра попал прямо в цель. Перед Мотыльковым встала непростая дилемма: пить – противно, не пить - опасно.

Коротко взвесив свои шансы на выживание в случае отказа выпить, и сразу же признав их ничтожными, Дима выбрал первый вариант, ибо так повелевал вечный инстинкт самосохранения. Он выдохнул и залпом выпил крепчайшее содержимое аномально морозного стакана. Чудовищной силой воли он проглотил последнюю каплю, при этом сделав такое лицо, будто его только что заставили съесть целый лимон. Употреблённая жидкость больше всего напоминала по вкусу детский сироп от кашля, замешанный на спирту, гадостность неимоверная.

Юра покачал головой, отнял у Мотылькова стакан, поставил его на табурет и снова наполнил его из своей волшебной бутылки. Дима почувствовал, что начинает пьянеть.

Тем временем, странный допрос продолжался. Юрин голос опять изменился, и теперь в нём преобладали скрипучие канцелярские модуляции, похожие на блеянье козла. Дима в который раз удивился умению этого человека так удачно управлять своим голосовым аппаратом в зависимости от конкретной ситуации.

- С какого времени в КПСС?

- С апреля 1986 года.

Лицо Юры приняло особо торжественное выражение. Он отставил бутылку в сторону и с чувством приложил правую ладонь туда, где у него, по идее, должно было биться горячее чекистское сердце:

- Ответь мне правду, товарищ Мотыльков! Любишь ли ты нашу великую марксистко-ленинскую партию?

- Люблю! – коротко выдохнул Дима и для правдоподобности даже попытался прослезиться, но, сколько не тужился, ничего у него не вышло.

Зато лицо у него перекосилось на славу: такое выражение бывает у человека, когда он мягким местом садится на гвоздь.

- Хорошо, - сразу же расчувствовался суровый Матросов. – И я верю тебе! Ибо любить партию для советского гражданина так же естественно, как любить выпивку, женщин и солнечный свет. Другого ответа я от тебя, товарищ Дима, и не ожидал. Тем не менее, за партию не грех и выпить!

Мотыльков приготовился к ещё одной порции водочного «лекарства», но Юра отставил стакан в сторону и вновь потуже затянул кожаные ремни. Дима вопросительно уставился на капитана:

- У меня руки связаны. Будешь меня с ложечки поить?

- О, это слишком долго, - сказал Юра, откупоривая зубами свой бутылёк и выплёвывая пробку на пол. – К счастью для меня и несчастью для тебя, есть более быстрые, но гораздо менее приятные способы!

Матросов зажал бутылку под мышкой, и не успел Дима опомниться, как он схватил его за подбородок, силой разжал ему рот и вставил туда прозрачное бутылочное горлышко.

Сопротивление было бесполезно, и Мотыльков понял, что его собираются упоить до смерти. Ибо такое количество не мог выпить не один человек на Земле. Захлёбываясь в потоках вонючего спиртового раствора, он уже приготовился встретить свой бесславный конец, но его мучения прекратились также внезапно, как и начались. Юра вытащил из Мотыльковской ротовой полости бутылку и с удовольствием к ней приложился. Вытерев губы рукавом своего кителя, он вновь обратился к связанному пленнику.

- Выпили и будет, а то нажрёмся в сливу, и допрос придётся отложить. Ты же не хочешь повторения процедуры? А, комсомол?

Дима бешено завертел головой по подушке, всем своим видом показывая, что повторения процедуры он не жаждет. Голова у Мотылькова совсем закружилась, и происходящее стало очень похоже на какую-то посредственную любительскую постановку из репертуара подмосковной военной части. Страх перед экзекуцией моментально прошёл, и теперь он наблюдал за этими странными событиями как зритель, а не как непосредственный участник. Мотыльков начал глуповато улыбаться, словно догадавшись о чём-то, но капитан истолковал эту улыбку по-своему.

- Вот и славно. Теперь скажи мне, пожалуйста, Дмитрий Иванович, как ты относишься к нашему генсеку, дорогому товарищу Брежневу?

- Что за тупые у тебя, капитан, вопросы? А? Он ведь давно уже помер! Ты бы ещё спросил как я отношусь к Ивану Грозному или Екатерине Второй! Ну, хорошо, так и быть отвечу, - наконец смилостивился Дима. - Я его с детства ненавижу. Мама рассказывала, что когда Леонида Ильича показывали по телевизору, я какался от страха, и в этом случае ей приходилось меня менять. Мне годика три тогда было, не больше. В конце концов, родителям это надоело, и они перестали смотреть телевизор в моём присутствии. Сейчас, когда с той золотой поры прошло столько времени, вид товарища Брежнева не вызывает у меня столь бурную реакцию. Но определённый дискомфорт в животе у меня, честно говоря, всё же ощущается. Так что и отношение у меня к нему соответственное – боюсь ненароком обосраться!

Глаза у Юры немедленно вылезли из орбит, он явно не ожидал такой внезапной и радикальной перемены в Мотыльковском поведении. Из твари хнычущей и дрожащей второй секретарь превратился в бесноватого комсомольского хама, своей безобразной антинародной критикой попирающего самое святое. Он угрожающе оскалился, обнажив полный рот острых кривых зубов, и из-за чего стал моментально похож на крокодила, и стиснул в руках свою бутылку-орудие с такой нечеловеческой силой, что она обиженно хрустнула.

- Ну, всё, контра антисоветская, пришёл твой конец! - процедил Юра и для убедительности тряхнул своей головой так, что с неё слетела фуражка с кокардой. – Пусть меня отдадут под трибунал, но я тебя замочу! Да я тебя, сучонка такого…

Дима не стал дослушивать угрозы хищного капитана. Ему стало неинтересно, и он повернул голову к стене.

На стенке, прямо на уровне Диминого лица сидел большущий рыжий таракан. Мотыльков сразу же заметил жука и очень удивился. Казалось бы, чего тут такого необыкновенного? Тараканы в городских больницах – вещь, в сущности, совершенно обыкновенная и даже, можно сказать, банальная. Но, тем не менее, связанный Мотыльков смотрел на таракана с открытым ртом, и для этого были причины.

Во-первых, этот таракан был размером с ладонь, что, согласитесь, не часто встречается в наших суровых широтах. А во-вторых, в передних лапках этого таракана дымилась самая настоящая курительная трубка, от которой исходил приятный вишнёвый запах. Ну, а самым странным было то, что таракан заговорил с ним человеческим голосом:

- Здравствуй, товарищ Дима, - сказал таракан, обнаружив при этом сильный южный акцент.

Так может быть, это был вовсе не южный, а тараканий акцент? Весьма может быть. Дима никогда не слышал, как общаются между собой тараканы, и разговаривают ли они друг с другом вообще, поэтому наверняка сказать было трудно. Скорей всего, русский язык приходился усатому насекомому не родным. Как бы там ни было, а тараканище с ним поздоровался, и со стороны Мотылькова было крайне невежливо играть в молчанку. Весь вопрос был в том, как нужно обращаться к усатому насекомому, на «ты» или на «вы». Немного поразмыслив, и решив, что они пока ещё мало знакомы, он выбрал второй вариант.

- Здравствуйте, товарищ таракан, - поздоровался Дима.

Над его головой недовольно запыхтел Юра, о котором Мотыльков уже и думать забыл. А зря! Краешком глаза Дима заметил, как он заносил свою стеклянную дубину для того, чтобы нанести ему страшный и, видимо, последний удар.

- Отставить, капитан! – велел таракан командным и не терпящим возражения голосом. – Ты что же, братец, не видишь, что мы с заключённым разговариваем!

Юра тут же поставил бутылку на пол и вытянулся по стойке смирно.

- Виноват, товарищ Генералиссимус! Больше не повториться!

Таракан пошевелил усами и затянулся трубкой, выпустив в воздух крохотное облачко дыма.

«Какая большая шишка этот таракан, если Юра его так беспрекословно слушается!», - подумал Дима.

Таракан действительно отдалённо напоминал сосновую шишку и цветом, и фактурой. Мотыльков читал, что насекомые таких размеров водятся только на далёком острове Мадагаскар. Передняя половина тела у курящего таракашки была чёрного цвета, а задняя – ярко рыжей.

- Скажите, пожалуйста, товарищ таракан, а все представители Вашего вида владеют русским языком? – спросил Мотыльков.

- Нет, – прошелестел таракан. – Только руководящий состав. Как правило, от полковника и выше.

- Неужели тараканам присваивают воинские звания?

- А чем мы хужее других? – ответил вопросом на вопрос таракан, и Мотыльков уловил в его голосе лёгкую обиду.

-Ничем, конечно! - быстро поправился Дима. - Не обижайтесь, пожалуйста!

Таракан гордо промолчал и с видом оскорблённого достоинства убрался на потолок.

- Подождите, товарищ таракан! - воскликнул Мотыльков. - Я хотел у Вас кое-что спросить! Не будете ли Вы так любезны спуститься ко мне поближе?

Это было сказано так подчёркнуто вежливо, что обидчивый таракан не устоял перед Мотыльковским обаянием и спланировал со стены прямо к нему на подушку. Его рыжие длинные усики были так близко, что их кончики даже касались его лица, и Диме стало как-то немного не по себе.

- Говори! – милостиво разрешил таракаш, совершенно растаявший от Диминых ласковых слов.

- Товарищ Генералиссимус, - начал Дима и понял, что подобрал ключик к сердцу амбициозного и непримиримого насекомого.

Таракан от важности стал красным и гордо выпятил хитиновую грудь.

- Товарищ Главнокомандующий, - продолжил Мотыльков, видя, что его лесть попала в цель. – А можно мне домой? К маме, и к…Дане?

- А кто такая эта самая Дана? - поинтересовалось высокопоставленное насекомое.

Дима на секунду запнулся.

- Понимаете, ну как Вам сказать, эта девушка – предел моих мечтаний. Как будто всё самое прекрасное, что может быть в женщине, взяли и собрали в одном человеке. И красивая, и умная, и целеустремлённая. В общем, это мой идеал.

- А скажи мне, пожалуйста, разве такое бывает? – усомнился таракан.

- Получается, что бывает, - сказал Дима, встав на зыбкий путь эфемерных философских измышлений, ибо весомых доказательств в пользу своей версии у него не было.

- Тараканам человеческая красота недоступна, - глубокомысленно ответил усатый Генералиссимус, затянувшись крошечной трубкой. – И мой опыт подсказывает мне, что вещи не всегда на поверку оказываются такими, коими кажутся на первый взгляд. Хотя, разве что исключение, конечно! Но мне нравится, товарищ Дима, что ты искренне веришь в эту свою даму сердца. Ладно! - таракан решительно пошевелил своими тонкими ножками и громогласно обратился к Юре Матросову, неподвижно замершему в ожидании дальнейших указаний:

- Товарищ капитан! Повелеваю немедленно освободить подозреваемого и препроводить его к месту изначальной дислокации!

- Есть! – немедленно отозвался Юра и решительно захлопнул папку с надписью «Дело № 13».

- А вообще ты мне скажи, ты зачем слукавил про своё отношение к Советской власти? – спросил Диму таракан. - Ты же нас, по-простому говоря, просто на дух не переносишь! А комсомолец ты ряженный, веры в тебе никакой нету!

- Напротив! Я Вас обожаю, товарищ наиглавнейший таракан! – ответил Дима, стремясь сменить тему разговора. - Честное слово, Вы мне с первого взгляда понравились! Я, конечно, ну что греха таить, с Вашими сородичами из ряда вон плохо обращался, особенно в детстве. И ногами давил, и отравой морил и даже, страшно признаться, в бензин окунал и от спички поджигал. И так шустро после этого они разбегались в разные стороны, пока не превращались в маленькие кучки золы. Аттракцион назывался «живой факел». Я сейчас, конечно же, такими глупостями не занимаюсь, ибо уже большой, - счёл возможным оговориться Дима. – А вот ботинком приложить иного зазевавшегося нагловатого таракашку я ещё как могу! В этом уж будьте уверены! Но сейчас, гляди на Вас, мне становится немного совестно за своё ребяческое поведение!

Таракан переместился с краешка подушки к Диме на грудь, и он смог рассмотреть его поближе. Усы у таракана были очень густые, ворсистые и даже немного похожие на человеческие, только они были длиннее и массивнее. Между усами располагалась пара близко посаженных фасеточных глаз, которые сейчас внимательно изучали лицо Мотылькова, от чего ему стало немного не по себе. Несколько секунд таракан молчал, задумчиво шевеля своими усами.

- Ну, хорошо, я дам тебе ещё один шанс. Но обещай мне впредь вести себя хорошо и больше не бедокурить.

Дима высвободил руку и погладил таракана по прочному коричневому панцирю. Таракан приподнялся на ножках и довольно вытянул корпус по направлению поглаживания, совсем прямо как кошка, которую ласково потрепали за шёрстку. До полного соответствия ему не хватало только замурлыкать.

- Больше не буду тараканов обижать! Никогда! – торжественно пообещал Мотыльков.

Чтобы придать больше убедительности своей импровизированной клятве, он хотел даже перекреститься, но тут ему пришло в голову, что начальствующий таракан сочтёт это действо идеологически безграмотным и посему в последний момент Дима решил этого не делать. Только решительно тряхнул подбородком.

- Тогда бывай, Дмитрий Иванович! – проскрипел таракан и вытряхнул лапкой пепел из выкуренной трубки прямо Мотылькову на простынь. – Я только надеюсь, что ты не ошибся в своих чаяниях! Ни в себе, ни в других!

- Немедленно разбудить товарища второго секретаря! – отдал приказ тараканище.

«Всё-таки есть у него какой-то кавказский акцент!», - успел подумать Дима, но тут стоящий истуканом Юра незамедлительно пришёл в движение и отвесил Мотылькову смачную оплеуху.

- Проснись! – закричал Юра, и Диме показалось, что в его голосе прорезались какие-то невоенные истеричные модуляции.

Но, видимо, этой физической меры воздействия Матросову показалось мало, и он стал трясти Мотылькова за плечи, периодически молотя его по щекам. Теперь уже Дима почувствовал боль. А из глаз удивительного таракана ему в лицо ударил мощный свет прожекторов, ослепляя и обескураживая его. Между тем Юра совершил таинственную метаморфозу и из одноногого капитана превратился в какого-то невиданного доселе незнакомого мужчину в зелёной шапочке и мешковатом медицинском облачении того же цвета.

- Очнитесь, немедленно! – произнёс доктор, делая акцент на слове «немедленно», и тряхнул его за плечи ещё раз.

- Товарищ капитан, а я вовсе не сплю! – ответил Дима, сказав первое, что пришло ему в голову. – Развяжите меня, пожалуйста! Меня ведь товарищ Генералиссимус освободить велел!

- Бредит, конечно, зато в сознании, - с облегчением сказал доктор, раскрыв Мотылькову правое веко и посветив в глаз маленьким карманным фонариком. – Зрачок реагирует.

Дима был весь в поту и шум в голове стоял страшный. Подташнивало. Видимо стакан употреблённого спирта не прошёл даром. Вокруг суетились какие-то люди с приборами. Он успел заметить медсестру Лану-Светлану со своим поддоном с салфетками. Вид у всех был встревоженный.

- А что случилось? – поинтересовался Мотыльков.

- У тебя был приступ, сынок, - ответил новоявленный доктор в шапочке, и Диме сразу стало понятно, что он здесь самый главный. – Сердце слабое у тебя оказалось. Мы тебя почти с того света достали. Но сейчас всё нормально. Отдыхай.

Доктор шёпотом отдал распоряжения медсёстрам и ушёл. Лана осталась и положила Диме на лоб тряпку, смоченную в холодной воде. Она c участием посмотрела на Диму:

- Плохо?

- Да нет, сейчас уже лучше. А который сейчас час?

- Уже очень поздно. Засыпайте! Это указание заведующего отделением.

Этот наказ Дима исполнил незамедлительно. Голова стала какой-то непонятно тяжёлой, и глаза закрывались сами собой. Окончательно проваливаясь в объятья к Морфею, Мотыльков заметил, что соседняя койка пустовала.

Юры в палате не было.