2015-06-26
383
По зданию Мазуткинского райкома Всесоюзного ленинского коммунистического союза молодёжигорода Москвы шла симпатичная молодая девушка. Она шла той элегантной, женственной походкой, которая так нравится мужчинам, и юные комсомольские вожаки, которые случайно попадались ей на пути, долго смотрели ей вслед, обильно пуская слюни из открытого от восхищения рта.
Девушка была среднего роста, но при этом обладала роскошным, почти идеальным телосложением. Длинные, слегка вьющиеся тёмные волосы плавно струились по лебединым контурам шеи и мягко ниспадали на умопомрачительную грудь, которая будто только и мечтала о том, чтобы вырваться из удушливой несвободы тонкой шёлковой блузы василькового цвета. У девушки были правильные черты лица, тонкие губы и длинные, почти кукольные ресницы, томно обрамляющие её огромные светло-голубые глаза, которыми она с интересом разглядывала незнакомую ей обстановку. Она озадаченно остановилась на перекрестке двух одинаковых коридоров и вопросительно начала оглядываться по сторонам.
«Где же находится его кабинет?», - подумала она.
На её счастье мимо пробегала одна из комсомольских инструкторш, неопрятная белобрысая девица с потасканным деревенским лицом.
- Простите, пожалуйста, - начала девушка. - Вы не подскажите, где можно найти товарища второго секретаря?
Деловито закудахтав, девица поправила на угреватой переносице толстолинзые металлические очки и первым делом близоруко осмотрела красивую гостью с головы до ног. Похоже, что увиденное ей очень не понравилось, так как она неодобрительно пощелкала языком. Затем она хрипло прочистила горло и гнусаво пролепетала:
- Вам по какому вопросу?
- По личному.
- Идите прямо по коридору, затем повернёте налево и до конца. Его кабинет будет слева от окна.
- Спасибо.
- Пожалуйста.
Видимо, белобрысую инструкторшу поедом грыз изнутри какой-то невысказанный вслух вопрос, так как она на полпути остановилась, повернулась к уходящей голубой блузке и крикнула ей вслед:
- Девушка, Вы состоите в комсомоле?
- Да.
- В таком случае Вы могли бы и не одевать такую короткую юбку. Постыдились бы в таком виде в районный комитет приходить! Здесь Вам не дискотека!
Но девушка в голубой блузке оказалась далеко не робкого десятка:
- Действительно, судя по Вашей базарности, это место больше смахивает на овощебазу!
Произнеся эту убийственную фразу, девушка повернулась и ушла, победоносно процокав каблучками очаровательных ножек по истёртому райкомовскому паркету. Обалдевшая от внезапного отпора инструкторша так и осталась стоять в коридоре с открытым ртом в состоянии, близком к клиническому столбняку. Только когда девушка скрылась из виду, и звук её шагов потонул в суматохе жужжащего предобеденного райкома, белобрысая перестала играть в манекен и удивлённо огляделась по сторонам с таким видом, будто её только что неожиданно стукнули по голове пыльным мешком с картошкой. Она постояла еще немного, видимо обдумывая, чего бы ей такое сказануть воздуху, еще не утратившему чудесного аромата ванили, который эфирным облаком исходил от красивой темноволосой девушки.
- Ходют тут всякие с грудью, понимаешь, на каблучках и в миниюбочке! И это именно в тот исторический момент, когда страна больше всего нуждается в самозабвенном ударном труде передовой горбачевско-ленинской молодежи. Проститутка!
И смачно плюнув в сторону, куда ушла неизвестная брюнетка (благо вокруг никого не было, чтобы подвергнуть критике этот некрасивый антикомсомольский жест), бледное угреватое создание медленно потащилось выполнять и перевыполнять планы партийного руководства по дальнейшему осчастливливанию коммунистической молодежи Мазуткинского района.
***
Чётко следуя указаниям белобрысого хамоватого существа, девушка дошла, наконец, до двери нужного ей кабинета. Дверь была старая, подбитая коричневой искусственной кожей и круглыми металлическими гвоздями с ребристыми позолоченными шляпками. Из-за большой влажности напыление на гвоздях местами отвалилось, оголив почерневшую от времени купоросную ржавчину. Рядом с дверью девушка обнаружила блестящую новенькую табличку, на которой было написано:
| Дмитрий Иванович Мотыльков второй секретарь |
Она немного постояла на месте, словно собираясь с мыслями, затем поправила причёску, привычным движением изящных пальцев разгладила тонкую ткань шерстяной юбки, решительно постучалась и вошла.
Сам Дмитрий Иванович с утра пребывал в замечательном настроении, судя по отсутствию обязательного для ношения галстука и тому, что его ноги, обутые в модные по тем временам модельные ботинки ленинградской фабрики «Скороход», расслабленно покоились на лакированной поверхности начальственного стола. Он непринуждённо расположился в затёртом кожаном кресле, которое он ещё в своё время, будучи инструктором по организационным вопросам, с боем вырвал из когтистых загребущих лап бухгалтерии. Тогда он со свойственной ему хитростью возбужденно апеллировал к здравому смыслу тогдашнего первого секретаря райкома, доказывая, что ему по долгу службы бегать приходится на порядок больше, чем бухгалтерам. А значит и спина у него устает сильнее. После бесконечных прений с зарвавшимися сотрудниками бухгалтерии, которым тоже не хотелось отдавать старые, но удобные стулья, а также Мотыльковских жалостливых писем в вышестоящий горком, «первому» пришлось уступить. После этого у бухгалтеров Мотыльков стал персоной «нон грата», зато его заметило и зауважало вышестоящее начальство. Мол, какой упорный сотрудник товарищ Мотыльков, который днями и ночами фактически живёт на работе, а ему даже нормальный стул выделить не могут. А получилось так, потому что Дима с упорностью кашалота дотошно создавал образ идеологически-подкованного трудоголика и был готов биться насмерть с теми, кто понимал истинную суть его ленивой и почти раздолбайской натуры. Он всегда приходил на полчаса раньше начала рабочего времени и всегда уходил в числе последних. Даже если он успевал переделать все дела, которых, к его чести сказать, было у него немало. При этом он втайне посмеивался над теми, кто «сгорал» на работе, у кого от частых «нервяков» и перенапряжения ехала крыша или шкалил мотор.
Когда очередного первого, второго секретаря или какого-нибудь начальника отдела увозили на карете «скорой помощи», что особенно часто случалось после ревизии или задушевных разговоров с высоким партийным или аппаратным руководством, он всегда хмыкал и тихо, так, чтобы никто его не услышал, бормотал себе под нос: «Работай, дурачок, получишь значок!». Или: «От работы кони дохнут!».
Дима всегда следовал мудрому правилу, которому его научил один старшина во время срочной службы в советской армии:
- Дело надо делать так, чтобы начальство считало тебя незаменимым, и чтобы не надорвать пупок. Начальства, его всякого-разного много, а пупок у тебя один!
Отслужив, Дима с блестящей характеристикой перешёл на постоянную работу в райком комсомола и за очень короткое, а по некоторым меркам и вовсе рекордное время, вырос из рядового бойца во второго секретаря. И это произошло вовсе не оттого, что Диму ласково опекала длинная мохнатая рука, а потому, что Дима был всегда корректен, с начальством в прения никогда не вступал, вопросов слишком много не задавал, на своём участке помощи не просил и коньячок из эмалированного чайника по праздникам на работе не хлестал.
А в то лохматое время последний момент был весьма и весьма немаловажен, так как товарищ Горбачев объявил крестовый поход не только несчастным виноградникам, но и употреблению спиртных напитков на рабочих местах. Надо сказать, покусился Михаил Сергеевич на святую и нерушимую традицию: квасить на работе, традицию, которая совершенно точно насчитывает не одно столетие. А варварская вырубка элитных виноградников, как мы знаем, впоследствии сыграла на руку экспортерам алкогольной продукции из западных капиталистических стран. То ли не осознавал Генсек-водкобрец в тот момент этих логических негативных последствий для страны, то ли наоборот, он понимал это лучше всех окружающих. Дима был уверен, что ненаглядному Михайло Сергеевичу когда-нибудь вручат за это медаль. Он даже знал, как всё это будет происходить.
«Огромный зал Кремлёвского дворца съездов. В зале не протолкнуться от обилия людей с фотокамерами, аккредитованных журналистов, заграничных послов и нереального количества советских партийных бонз. Отдельной группкой кучкуются иностранные капиталисты-производители вина, коньячных спиртов, пива и портвейна. Причём выглядят они так, будто только что сошли с кондовых антикапиталистических плакатов славных 1930-х и 1940-х годов. Дима никогда не видел настоящих зажиточных капиталистов загнивающего Запада, поэтому он представлял их себе именно так:
Все они, как один, носят чёрные шёлковые цилиндры, фраки, манишки, запонки, бабочки, тончайшие белоснежные перчатки и кожаные гетры на чёрно-белых лакированных ботинках. Теми же руками, которыми они крепко держат за горло западный рабоче-крестьянский пролетариат, проклятые капиталисты непринуждённо поигрывают тросточками из красного дерева, непременно с круглыми набалдашниками из слоновой кости, временами с важным видом попыхивая шикарными гаванскими сигарами толщиной с кулак.
Самый главный из них выделяется от остальных сородичей преогромным толстенным пузом, холёной бородой и усами белогвардейского генерала, а также необычным моноклем, заключённым в драгоценную оправу из золота вперемешку с бриллиантами, изумрудами и рубинами. Он ведёт непринужденную беседу со своими коллегами и маленькими ленивыми глотками пьёт виски из круглого бокала, покрытого подтаявшим инеем от обилия находящихся в нём крошечных кубиков льда.
Но тут раздаётся звук гонга, и все присутствующие разом умолкают. В президиум поднимается Главный капиталист. Он встаёт за трибуну с советским серпом и молотом и начинает долго рыться во внутреннем кармане своего великолепного фрака. В свете мощного прожектора все видят, как у него лбу капельками собирается пот. Наконец, он извлекает из кармана смятые листы бумаги, кладёт их перед собой и делает театральную паузу.
Все напряжённо ждут, когда он начнёт свой доклад, но Главный капиталист не спешит и только тихонько перелистывает страницы своей речи, периодически слюнявя указательный палец с длинным пожелтевшим ногтем. И только когда в зале начинают раздаваться тихие перешёптывания и еле сдерживаемые смешки, он решает начать своё выступление.
Забавно, что говорит он хоть и по-русски, но с заметным иностранным акцентом гадкого шпиона из одного старого советского кинофильма, который Дима когда-то посмотрел ещё в далёком детстве. Простим Диме это неандертальское невежество, ибо он за всю свою жизнь никогда не общался с настоящими иностранцами из плоти и крови.
- Уважаемые дамы и господа! Товарищи! Я и мои друзья-капиталисты имеем честь находиться здесь с большой, и я бы даже сказал великой миссией. Сегодня мы чествуем заслуги человека, который фактически поднял нас из нищеты и протянул нам руку помощи в тот момент, когда Западная экономика переживала мощнейший системный кризис, угрожая впасть в коллапс и рецессию. Как мы знаем, заслуга этого человека тем больше, что сделал он это за счёт страданий собственного несчастного народа, который и по сей день продолжает самозабвенно травиться самодельной и контрафактной алкогольной продукцией чрезвычайно низкого качества.
Раздаются аплодисменты, угрожающие перерасти в овации, но Главный буржуй успокаивающе поднимает вверх руку, и аплодисменты постепенно стихают.
- Более того, многие из нас не смогли бы так быстро разбогатеть, купить себе десятую машину и третий по счёту особняк, если бы нам нежданно-негаданно не открылся огромный, пьющий и, что самое главное, совершенно непривередливый рынок вашей страны.
Опять аплодисменты, но уже не такие громкие.
- Мы искренне благодарны этому великому человеку, и для меня большая честь вручить ему памятную серебряную медаль! Спасибо Вам, дорогой Михаил Сергеевич!
Луч прожектора перемещается на умиляющегося и вытирающего скупую мужскую слезу Генерального секретаря, бодрым шагом поднимающегося на трибуну. Сухое рукопожатие с Главным капиталистом сменяется объятиями и похлопыванием друг друга по плечу, а заканчивается в лучших традициях ушедшей Брежневской эпохи – слюнявыми поцелуями во все лицевые плоскости. Зал тонет в овациях, раздаются крики: «Слава Горбачёву» и «Русский и буржуй – братья навек»!
Между тем к Главному капиталисту подбегает его коллега и раболепствующе протягивает ему большую подарочную коробку, выполненную из блестящего синего бархата. Главный торжественно открывает её, извлекает оттуда здоровую серебряную медаль на алой ленте и довольно вешает её на склонённую генсековскую шею. Чеканка на медали гласит:
«Дорогому М.С.Горбачёву от благодарных капиталистов-индустриалистов».
Тут овации достигают такой мощи, что кажется, ещё чуть-чуть и народ отобьёт свои ладони до мяса. Горбачёв истошно кричит «Занавес» и гудящий зал погружается во тьму».
Дима любил наедине с собой посмеяться над этой остроумной шуткой собственного сочинения, но рассказывать её своим коллегам не торопился. И это при том, что сладкие плоды горбачевской гласности уже цвели пышным цветом. Дима, несмотря на свой относительно юный возраст, прекрасно понимал, что гласность гласностью, а диссидентов из психушек выпустили не всех. И по головке его за злые шутки о Генеральном секретаре ЦК КПСС никто гладить не станет. А Дима своей карьерой дорожил.
Мотылькову очень нравился его небольшой, но всё же отдельный кабинет. В свои неполные 23 года он почти по-детски радовался должности маленького начальника, радовался и тому, что молоденькие комсомолки, вопреки сложившейся традиции общаться в коллективе на «ты», уважительно называют его «Дмитрий Иванович». Ему нравилась неплохая для его возраста зарплата и вполне осязаемая возможность поступательного движения по карьерной лестнице. Кроме того, начальство, справедливо озабоченное его дальнейшим интеллектуальным развитием, воспользовалось своим священным правом «телефонной дипломатии» и впихнуло его во Всесоюзный Заочный Политехнический Институт. Полухалявная учёба с частичным отрывом от производства – что может быть лучше для подающего надежды молодого комсомольского работника?
Когда раздался стук в дверь, Дима от неожиданности поперхнулся сизым табачным дымом и немедленно убрал ноги со стола. При этом он едва не задел ими сдвоенный гипсовый бюстик В.И.Ленина и К.Маркса, которых про себя он ласково называл однояйцовыми близнецами-уродцами.
Странно, раздражённо подумал второй секретарь, кто может ломиться к нему во время его законного обеденного перерыва? Но когда открылась дверь, он даже забыл надеть на себя маску участливой перегруженной озабоченности: «Мол, что там у Вас опять за мелкие вопросы? А то спина и так скрипит-прогибается под неподъёмным грузом нетленной работы!».
На пороге стояла красивая молодая брюнетка. Опытным глазом Дима сразу определил, что она старше его, как минимум, года на три - на четыре. Вид у неё был боевой, хотя было заметно, что она нечасто ходит по присутственным местам.
«Что ей, интересно, могло от меня понадобиться?», - промелькнуло у него в голове.
Девушка начала беседу первой:
- Здравствуйте, Дмитрий Иванович. Меня зовут Дана. Дана Азабина. Помните? Мы разговаривали с Вами вчера по телефону.
Дима особой забывчивостью не отличался и приступами избирательной амнезии вроде бы не страдал, однако, сколько не пытался, вспомнить о якобы состоявшемся вчера разговоре с этой милой девушкой он так и не смог. Но она так уверенно смотрела на Диму, не забывая при этом честно хлопать тёмными пушистыми ресницами, что он оставил бесплодные попытки что-либо вспомнить из насыщенных событий вчерашнего дня и улыбнулся ей самой благодушной из присутствующих в его арсенале вымученных бюрократических улыбок.
- Ах, да, конечно я Вас помню, Дана! Садитесь, пожалуйста!
- Дмитрий Иванович…
- Можно просто Дмитрий.
- Дмитрий, я к Вам вот по какому делу.
Дана немного нервозным движением раскрыла молнию своей дамской сумочки, достала оттуда пластиковую коричневую пачку импортных сигарет «Phillip Morris» и положила рядом с собой.
«Явно подарены или куплены в «Берёзке» за чеки!», - догадался Мотыльков.
- Можно я закурю? – робко попросила она.
- Конечно. Я ведь и сам здесь временами покуриваю, хотя начальство не одобряет.
Дана снова начала рыться в сумочке, очевидно в поисках зажигалки. Дима встал из-за стола и заботливо поднёс к её сигарете зажжённую спичку. Девушка с удовольствием сделала первую затяжку и благодарно посмотрела на Диму.
«Курит, значит, а может быть ещё и пьёт, какая она всё-таки красивая!», - подумал Дима, плюхаясь обратно в кресло.
Дана не спешила начинать разговор, временами задумчиво поднося сигарету к губам. Дима тактично не прерывал эту затянувшуюся игру в молчанки, по опыту зная, что человеку иногда бывает очень непросто собраться с мыслями.
Наконец, Дана затушила дымящийся окурок об изогнутую поверхность вычурной зелёной пепельницы из чешского стекла и начала говорить. Голос у неё не был высоким или низким, но обладал той природной бархатной приятностью, что его хотелось слушать снова и снова.
- Дмитрий, я по образованию медик, закончила c отличием педиатрический факультет «Второго меда», сейчас работаю в детской районной поликлинике и одновременно учусь в аспирантуре.
- У Вас очень хорошая профессия! – пустился в рассуждения Дима. - Спасать человеческие жизни – это очень благородное занятие.
- Да, но у меня есть одна очень серьёзная проблема, и я уже просто не знаю к кому обратиться.
- Для этого мы здесь и сидим, чтобы решать проблемы трудящейся молодежи! - с пафосом произнёс Мотыльков.
- В общем, - Дана сделала небольшую паузу. - У меня возникли непредвиденные проблемы с жильём.
- Вы иногородняя?
- Не совсем. Я из Ногинска, но уже давно живу в общежитии. Из области, знаете ли, очень неудобно добираться до поликлиники.
- Это верно. Расскажете, пожалуйста, подробней, что же всё-таки случилось с Вашим общежитием.
Дана вздохнула и просто ответила.
- Меня лишают комнаты.
- Но ведь она была у Вас раньше, потом Вы работаете, учитесь, по закону Вам просто обязаны её предоставить.
- В этом году в институте очень большой целевой набор студентов из Союзных Республик. Им всем требуется общежитие. Комиссия решила, что расстояние от Ногинска до Москвы не настолько большое, чтобы в обязательном порядке предоставлять мне жилплощадь. Кроме того, мне намекнули, что в самом Ногинске существует острая нехватка квалифицированных врачей-педиаторов, и поэтому будет лучше, если я останусь работать там.
Дима задумался. Умом и сердцем он понимал, что красивая педиаторша явно не договаривает. Его опыт подсказывал ему, что просто так, без каких-либо веских причин, людей из общаги не вышвыривают. Тем более, если этот человек – практикующий врач и будущий кандидат медицинских наук. Благодаря своим обширным комсомольским знакомствам, Дима не понаслышке знал, что в аспирантуру Второго «меда» кого попало не берут, и законченным идиотам, балбесам и лентяям путь туда заказан. На идиотку дамочка не тянет. Взгляд у неё прямой, жёсткий. Кому же ты перешла дорогу, красавица?
- Вы говорили о Вашей проблеме с институтским комитетом комсомола? – наконец спросил он.
- У меня там есть очень хороший приятель. Лёша Соболев. Он и посоветовал мне к Вам обратиться.
- Да, я помню Алексея. Мы с ним на одной комсомольской стройке познакомились. Он тогда студбригаду возглавлял. Хороший парень, ответственный.
Возникла неловкая пауза. Дана задумчиво смотрела в окно, но вдруг она заглянула Диме прямо в глаза, и второй секретарь почувствовал, как у него по спине побежали предательские мурашки.
- Так Вы поможете мне? – в лоб спросила она.
- Оставьте мне Ваши координаты. Я посмотрю, что можно для Вас сделать, - обтекаемо заявил Мотыльков.
Азабина разочарованно продиктовала ему свои телефоны в поликлинике и в общежитии. Стараясь не смотреть Дане в глаза, Дима нацарапал их карандашом на пожелтевшем листке прошлогоднего перекидного календаря. Он встал, давая понять, что разговор окончен, и протянул ей на прощание руку.
- Хорошо, Дана! Уверяю Вас, я сделаю всё возможное, чтобы решить Ваш вопрос.
Она встала, повернулась к нему спиной и сделала шаг по направлению к дверям. На пороге она обернулась, снова посмотрела ему в глаза и тихо прошептала:
- Мне дали неделю на сборы. Я очень рассчитываю на Вас, Дима.
Когда за Даной захлопнулась дверь, Мотыльков открыл первый ящик стола и достал оттуда маленькую записную книжку в чёрном клеёнчатом переплёте, исписанную его малопонятным размашистым почерком. Найдя нужную ему страницу, он схватил трубку телефона и с важным видом начал крутить колесико набора номера. Дима приложил трубку к уху и стал с напряжением вслушиваться в длинные протяжные гудки. На том конце линии ответил бодрый женский голос:
- Вас слушают.
- Здравствуйте, Вас беспокоят из Мазуткинского райкома комсомола. Дмитрий Мотыльков, второй секретарь. Мне срочно нужен Алексей Соболев.
Голос на секунду замешкался, но потом решительно отчеканил:
- Алексея сейчас нет на месте. Он читает третьему курсу лекцию по общей хирургии.
- Передайте, пожалуйста, Алексею, что его разыскивает Мотыльков. По очень срочному делу.
Девушка вежливо поблагодарила его и обещала всё в обязательном порядке передать Соболеву, как только тот вернётся к себе.
Дима откинулся в кресле и глубокомысленно закурил. Он принялся листать свой ежедневник, механически сверяясь со списком неотложных дел, которые во что бы то ни стало следует закончить сегодня.
Обеденный перерыв подходил к концу, и сотрудники райкома, посмеиваясь и пошучивая, уже начинали потихоньку возвращаться на рабочие места, а курилки заполнились ими до отказа.
По паркету тут же застелились туманы едкого табачного дыма, и неопытному глазу могло показаться, что в райкоме начался пожар. Телефон начал истерично вопить и разрываться, а его кабинет, судя по количеству заходящего и уходящего народа, стал похож то ли на проходной двор, то ли на зал ожидания Казанского вокзала. Дима бодро включился в бешеный ритм работы, но через час удивлённо поймал себя на мысли, что думает только об одном. Ему до боли в сердце хотелось ещё раз повидаться с Даной. И он её точно больше не увидит, если срочно не решит вопрос с этим непонятным общежитием. Скорей бы перезвонил этот занудный эскулап Соболев. Как только он об этом подумал, раздался телефонный звонок. Это точно он!
- Мотыльков, слушаю!
- Дима, зайди ко мне, есть разговор.
Связь оборвалась, звонивший положил трубку. Но Дима, конечно же, узнал, кто это. Разумеется, это был его непосредственный начальник и, по счастливой случайности, ещё и хороший друг, в миру - первый секретарь Мазуткинского райкома Игорь Егорович Седовласов. Когда Дима пришел на работу райком, Игорь был ещё секретарём по пропаганде. Именно Игорь сыграл решающую роль в назначении Димы вторым секретарем, и, фактически, своим заместителем. С момента их знакомства утекло столько пива, вина и портвейна, что по подсчётам всех окружающих, их бедная печень должна была давно уже вытеснить из грудной клетки и брюшной полости все прочие органы и под собственным весом благополучно упасть в малый таз.
Начальство обо всём этом смутно догадывалось, но смотрело на эти мелкие недостатки сквозь пальцы, так как Игорь слыл пахарем, за идею болел, и под его руководством райком сумел выбиться в число передовых по многим важным в то время показателям. Коллектив его любил и уважал, так как если у кого-то случался служебный промах, любовная драма или банальный запой, Игорь всегда решал все вопросы внутри коллектива. Тихо и по-семейному, не вынося сор из избы.
Седовласов не обладал профессиональной райкомовской привычкой «стучать наверх», зато имел поистине необыкновенную силу внушения. Если кто-то был очень виноват перед ним, он никогда не кричал, не топал ногами, не грозил служебными санкциями. Зато после разговора с ним люди чувствовали за собой столь тяжкое бремя вины, что даже самые чёрствые и непробиваемые начинали плакать, громко убиваться и заламывать руки. И впредь старались сильно не косячить и не подставлять своего почти «святого» начальника.
Столь поразительная черта Игоревского характера выработалась у него во время двухгодичной врачебной практики в больнице для душевнобольных, куда он был направлен по окончанию высшего учебного заведения в качестве ординатора, специализирующегося на лечении шизофреников и лиц с маниакально-депрессивным психозом. Во время второго года стажировки Игорь понял, что гробить свою единственную молодость на общение с психами и маньяками он более не хочет и скоропостижно сбежал в комсомол, куда его уже давно звали знакомые. После этого судьбоносного решения, отец Игоря, известный на всю Москву потомственный психиатр в шестом поколении, прекратил всякое общение со своим сыном и, более того, запретил разговаривать с ним почти всем его родственникам, добрая половина из которых тоже ходила в белых халатах.
«Молчаливую» конвенцию практически сразу нарушила Галина Ильинична, мама Игоря, которая втихаря радовалась, что её сын оказался не похож на своего гениального отца: «Сынок, ты имей в виду, что настоящие медики имеют нехорошую привычку свою работу на дом притаскивать, и счастливы они только тогда, когда рассказывают про свою замечательную профессию. Вот якшается твой отец всю свою жизнь с ненормальными, хочешь не хочешь, а сам понемногу становится на них похож. Ты уж прости его, старого дурака!».
Это было целых семь лет назад, но папа Игоря был до упёртости принципиален и не разговаривал с ним до сих пор. Сам Игорь никогда не жалел о своём решении:
- Клиническая медицина – это не моё! Мне в жизни и так дурдома хватает! - сказал он как-то Мотылькову во время очередного застолья.
У Игоря на столе царил идеальный порядок, привычка, плавно перекочевавшая из его далёкого медицинского прошлого.
- А как же? Вот валяется у тебя на столе ручка или карандаш. А псих возьмёт и всадит тебе этот карандашик прямо в глаз. «Ой» крикнуть не успеешь. Чего ты ржёшь, а? – деланно злился он на хихикающего, недоверчивого Диму. - Они знаешь какие резкие, эти психбольные, а силища у них, как у мастера спорта по тяжелой атлетике!
Игорь сидел за столом и с довольным видом занимался своим любимым делом: расписывал бумаги. Ему очень нравилось это делать, ведь это почти как вести историю болезни, только гораздо интереснее. Здесь есть широчайшее поле для творчества, но надо быть осторожным, ведь документ, расписанный не в тот отдел, может вызвать серьёзный конфликт интересов, а это может в дальнейшем негативно сказаться на работе всего трудового коллектива.
«Так, - размышлял Игорь, - вот этот документ без колебания можно отписать хозяйственникам, этот - в отдел пропаганды (опять у них в подшефном институте проблемы), а вот этим «геморроем» будет долго и нудно заниматься бухгалтерия».
Подумав немного, он написал в верхней части уголка: «Инструктору А.А.Сидельниковой поручаю взять данное дело «на контроль» и по итогам доложить лично». Это чтобы она не слишком сильно радовалась единоличным проблемам бухгалтерии с перерасходом финансовых средств».
Когда вошёл Дима, Игорь с облегчением оторвался от бумаг.
- Привет, спасибо, что так быстро пришёл.
- Йаволь, герр начальник!
- Дим, мне надо с тобой серьёзно поговорить.
- Меня увольняют?
- Пока нет.
- Переводят на отдалённую стройку коммунизма?
- Не паясничай.
- Тогда сдаюсь.
Игорь встал и начал задумчиво мерить кабинет аршинными шагами.
«Сейчас лекцию читать будет», - опасливо подумал Дима.
- Дим, ты в последнее время телевизор смотришь? Газеты читаешь?
- Да, пока не посмотрю на ночь «Спокойной ночи, малыши», спать не ложусь. Газет не читаю, ибо на это нет времени. А что?
- Поздравляю. И знаешь, по-человечески завидую твоей детсадовской неосведомленности.
- Так что случилось то?
- Ничего.
Игорь бесшумно прокрался к двери, приложился к ней ухом и несколько секунд напряженно вслушивался в звуки, исходящие из приёмной. Затем Игорь снял трубку внутреннего коммутатора и ласково туда промурлыкал:
- Любочка, у меня важное производственное совещание с Дмитрием Ивановичем, все звонки переводи на Шумецкого. Начальство всё равно только «вертушкой» пользуется. Если очень надо, то они меня всё равно даже из-под земли достанут.
- Дружище, к чему вся эта таинственность? – спросил Дима.
Игорь по-отечески вздохнул, достал из своего огромного несгораемого шкафа красивую чёрную папку с золотым теснением, перевязанную шнурками от ботинок и передал её Диме.
- Читай!
Дима с любопытством открыл папку. В этот момент из приоткрытого окна подул свежий осенний ветер, решивший поиграть с шуршащими листками бумаги. Дима придавил их рукой, но озорной ветерок успел вытянуть из-под его ладони самый первый, заглавный лист, который начал в танце кружить по комнате. Игорь вытянул вперёд свою ладонь и листок штопором свалился в неё, подобно немецкому «Мессершмиту», с рёвом падающего с небес на землю в клубах иссиня-чёрного дыма после неудачного боя с советским истребителем. Он повернул его текстом к Мотылькову и тот сумел прочитать крупный печатный заголовок:
«О кооперации в СССР»
(Закон от 26 мая 1988 года)
Игорь передал заглавную страницу Диме и тот с неподдельным интересом принялся её изучать:
- Что это?
- Тебе объяснить значение слова «кооперация»? Не слишком ли рано тебе второго «сека» дали?
- Разумеется, я знаю, что это такое! Даже читал где-то про этот закон. Но я всё-таки не понимаю, Игорь, зачем ты мне решил его показать.
Игорь перегнулся через стол и наклонился к Диме так близко, что он уловил его порывистое дыхание:
- Пойми, это небывалая возможность! Возможность открыть своё собственное дело, и заработать на этом большие деньги. Я не говорю про подпольных цеховиков и спекулянтов, этим сейчас уже никого не удивишь. Но это - совершенно другое дело! Больше не надо прятаться и торговать дефицитом из-под полы, на каждом шагу рискуя собственной головой. Дима, это ведь почти частная собственность! Там наверху, наконец, поняли, что наша великая и могучая страна уже давно по уши увязла в очень глубоком дерьме и, чтобы её вытащить, эти мудрецы пытаются внедрить элементы, страшно сказать, рыночной экономики. Ты вспомни из курса истории нового времени, когда последний раз они так вожжи отпускали?
- При НЭПе?
- Правильно, когда страна дошла до ручки из-за идиотской политики военного коммунизма. За зубцами смекнули, что если они в срочном порядке не стабилизируют экономическую ситуацию, не дадут народу глоток свежего воздуха, то обнищавшие толпы лихих матросиков-кокаинистов и прочих весёлых люмпенов на руках вынесут их из Кремля и сбросят в самое глубокое место Москвы-реки. И как результат, на свет появилась Новая экономическая политика. Обрадованные новым человеческим лицом советской власти, недорезанные большевиками купцы вспомнили старое доброе царское время и стали с утроенной силой сколачивать свои ненаглядные капиталы. Чуть позже они сформировали целую социальную прослойку новоиспеченных советских буржуа.
- Игорь, я вижу, что под накрахмаленным белым халатом бывшего медицинского работника долгое время скрывался Платонов или Ключевский. Тогда ты, наверное, помнишь, что Иосиф Виссарионович сделал с твоими нэпманами в 30-е годы?
Игорь досадливо отмахнулся.
- Не надо проводить слишком очевидные параллели. Сейчас другое время. Для массовых расстрелов у нынешнего руководства кишка тонка.
- Может оно и к лучшему?
- Издеваешься? А теперь давай начистоту. Я долго размышлял об этом и решил, что игра стоит свеч. Но одному мне будет трудно, нужен надёжный человек. Мы с тобой давно друг друга знаем, ты парень перспективный, зазря не болтаешь и не тряпка. Ты со мной?
Дима был совершенно обескуражен. Пределом его мечтаний была высокая должность в огромном государственно-партийном аппарате. Ему всегда казалось, что весь его жизненный трудовой путь, от рождения до самой смерти, уже давно разработан в Госплане СССР и утвержден решением местного парткома. При удачном раскладе, скажем через 2-3 года, он явственно видел себя в роли первого секретаря райкома, затем естественный переход на ответственную работу в горком, потом в ЦК[13], ну а дальше – всё выше и выше к звёздам по серпасто-молоткастому млечному пути. Ему даже в самом страшном кошмаре не могла придти мысль о том, что человек - сам себе хозяин, и что в вопросах собственного благополучия и благосостояния решения могут быть приняты самостоятельно, без оглядки на товарищей по партии или по цеху. Игорь предлагал ему совсем другой путь, полный неизвестности, риска, опасностей и непонятных жизненных перспектив в дальнейшем.
- Игорь, а как же твоя комсомольская работа? По райкому ходят слухи, что тебя скоро должны повысить.
- Не повысить, а перевести! А это, сам знаешь, не одно и тоже. Теперь слушай меня внимательно.
Он стал нашёптывать на ухо Мотылькову подробные детали своего гениального плана, аккуратно рисуя карандашом на листке бумаге какие-то схемы, графики и таблицы. Дима понял, что Игорь тщательно готовился к этому разговору.
А в это время в небольшом тенистом скверике, расположенном неподалёку, неспешно прогуливалась симпатичная молодая пара. Совсем ещё юная девушка, скромно, но аккуратно одетая, удивительно трогательно держала за руку своего кавалера, высокого лохматого юношу, одетого так, как будто он только что вернулся из недельного турпохода. Они шли по асфальтовой дорожке и молчали, наслаждаясь тёплым осенним вечером, красноватыми лучами заходящего солнца, тёплой близостью переплетённых ладоней и приятным обществом друг друга. Они молчали вовсе не потому, что сказать им было нечего. Они шли и думали о том, что любой другой звук, помимо пения птиц, приглушенного гула проезжающих по соседней улице машин и шёпота зелёной листвы сможет необратимо нарушить их молчаливую идиллическую гармонию. Малиновое солнце ласково освещало их улыбающиеся юные лица, и в его свете светлые волосы девушки засияли искрящимися медно-золотистыми красками. Они были молоды, счастливы, и собственное будущее рисовалось им в радужном свете.
Они не знали, что на страну надвигается чёрная буря агонии. Она была ещё очень далеко, и грохот её грозовых раскатов пока не мог добраться до них. Сейчас эта буря казалась всего лишь маленькой чёрной точкой на ровной поверхности относительно спокойного советского горизонта.
***
Только через два часа Дима сумел добраться до своего кабинета. После разговора с Игорем его голова гудела так, как будто там сейчас проходили олимпийские состязания по метанию молота. Похоже, что спортсмены были на уровне. Атлеты с ловкостью метали свои орудия по натруженным мозговым извилинам, и они со звоном отскакивали от внутренней стороны разгоряченного Мотыльковского лба. Заведённая толпа зрителей одобрительно ревела, что рефреном отдавалось в его ноющих от боли висках. Он устало прикрыл глаза ладонями. Давление что-ли меняется? Он по привычке потянулся к пачке сигарет, но вспомнил, что его спички остались в кабинете первого секретаря и с досадой убрал их в карман.
Рабочий день уже давно закончился, и здание Мазуткинского райкома перестало походить на растревоженный пчелиный улей. В присутственных коридорах стало пусто и темно, разве что в отдельных кабинетах ещё горел яркий электрический свет. Видимо, некоторые сотрудники до боли в чреслах желали походить на легендарного товарища Стаханова, и сейчас они, невзирая на тёмное время суток и всеобщий товарный дефицит в стране, продолжали ударно корпеть над неотложными делами, тихо постукивая кончиками пальцев по железным клавишам казённых печатных машинок. Дима с неудовольствием отметил, что кто-то из современных мазуткинских стахановцев остался выполнять сверхурочную работу неподалёку от его кабинета. Даже его толстая, непробиваемая дверь не могла полностью поглотить этот щелкающий, раздражающий звук.
«Выслужиться хотят!», - злобствующе подумал Дима.
Мотылькову сейчас хотелось только одного: пойти домой, выпить холодного молока и сразу же завалиться на кровать, забывшись тяжёлым сном трудового советского человека. Как жаль, что этим банальным мечтам в ближайшие полчаса не суждено сбыться! Дима был уверен, что Игорь всё ещё сидит у себя в кабинете. Теперь он совершенно точно знал, чем он там занимается, а именно тем, что скрупулёзно размышляет о схемах быстрого личного обогащения в нынешних непростых социально-экономических условиях. А может быть, Игорь, не жалея свой пуп, сейчас сидит и целенаправленно подрывает своё хрупкое здоровье ради того, чтобы всем людям в СССР жилось вольготнее и сытнее? В последнем, после сегодняшнего разговора с ним, Дима был до конца не уверен. Внезапно гробовую тишину его кабинета нарушил дребезжащий телефонный звонок. От неожиданности Мотыльков вздрогнул: «Интересно, у кого ещё, кроме меня, полностью отсутствует семейная и личная жизнь?». Усилием воли он стряхнул с себя налипающую коросту сонливости, деловито прокашлялся и бодро прорычал в телефонную трубку:
- Мотыльков у аппарата! Слушаю!
- Алло, Дмитрий. Это Алексей Соболев. Комитет комсомола Второго медицинского института.
- О, привет, Лёш! Сколько лет, сколько зим! Поздно звонишь. Опа, ничего себе, уже начало одиннадцатого! Скоро светать начнёт, а ты все ещё на службе! Похвально!
- Да и ты, я смотрю, домой не собираешься. Мне передали, что ты звонил.
- Тебя не обманули, это был действительно я. Ты знаешь, у тебя очень приятная девушка в комитете на звонки отвечает. Серьёзная такая.
- Марина? Она хороший сотрудник, ответственный, целиком преданный медицинскому делу. Педагоги с курса её очень хвалят.
- Кстати о педагогах. Скажи, пожалуйста, Алексей, у Вас в отделении аспирантуры числится кто-нибудь по фамилии «Азабина»?
Голос Соболева заметно поскучнел.
- Есть такая. А что?
- Она сегодня ко мне приходила. Что у Вас там за бардак с общежитием?
Теперь в голосе Алексея проснулись визгливые, обиженные нотки.
- Никакого бардака у нас нет! И вообще я, не понимаю, почему она к тебе обратилась, Дмитрий. Исходя из её ситуации, я целиком поддержал точку зрения руководства института. Общежитие ей не положено. И вообще, это возмутительно, когда человек, исключительно в своих шкурных интересах, перепрыгивает через голову своего родного комсомольского комитета и напрямую обращается в райком. Причём не к кому-нибудь, а к руководящему составу!
«Ага, значит, получается, что Дана ему наврала насчёт того, что Соболев посоветовал ей к нему обратиться. А зачем? - напряжённо думал второй секретарь, - легко ведь проверить!».
Но Соболева с его критическими замечаниями всё равно стоило проучить:
- Люди обращаются в вышестоящие организации, потому что Вы решить ничего не можете! Стыдно, Алексей, она ведь нормальная, работающая советская женщина, комсомолка, детишек маленьких лечит, я никогда не поверю, что для неё совсем ничего нельзя было сделать. Я считаю, что это твоя личная недоработка! Завтра же сообщу об этом на утреннем совещании!
Соболев обиженно засопел в трубку. Его явно задело, что недоученный райкомовский юнец отчитывает его как сопливого нашкодившего мальчишку. Казалось, что ещё чуть-чуть, и он расплачется. Ну и доктора у нас пошли! Стрессоустойчивость почти на нуле!
- Значит так! Чтобы в 9.00 её личное дело лежало у меня на столе! - жёстко резанул Мотыльков.
Впавший в паническую судорогу Соболев, еле слышно проблеял «хорошо». У Димы внезапно улучшилось настроение, и он решил вбить последний гвоздь в крышку Соболевского гроба. Перед тем как с грохотом бросить трубку, он придал своему голосу максимально возможную официально-бюрократическую тональность и строго сказал еле живому Соболеву:
- И ещё. Имей в виду, Игорь Седовласов уже в курсе.
Мотыльков довольно откинулся на спинку бывшего главбуховского кресла. Голова почти прошла. Да и программа максимум на сегодня тоже выполнена. Разумеется, во время сегодняшней встречи с Игорем он ничего ему не рассказал. Докладывать о проблемах московских медицинских общежитий на утренней планёрке он также не собирался. Зато опытный Дима совершенно точно знал, что личное дело Даны Азабиной будет доставлено к нему завтра без промедлений и точно в срок.
