2015-06-26
416
Как Вы думаете, можно ли в течение полугода быть абсолютно счастливым? Быть счастливым каждый день недели, каждую минуту и каждую секунду? Счастье на выдох и счастье на вдох?
Согласитесь, что это совершеннейшая утопия. В жизни так не бывает.
До встречи с Даной, Дима думал абсолютно таким же образом. На поверку оказалось, что это было его дремучее заблуждение. Уже на следующий день после встречи в «Художественном», Дмитрий Мотыльков почувствовал себя безумно счастливым, влюблённым молодым человеком.
В городской больнице, куда он угодил самым нелепейшим образом, второй секретарь провёл две долгие и, как ему казалось, совершенно бестолковые недели. Через пару дней после приступа, который сопровождался этими странными, лишёнными всяческого смысла видениями, Дима почувствовал себя гораздо лучше. Врачи, же, напротив, считали, что толк в его столь длительном пребывании в лечебном учреждении всё же имеется.
Спорить с эскулапами было бесполезно, и Мотыльков просто-напросто покорился судьбе. Юра Матросов из больницы исчез бесследно, и совсем скоро Дима про него забыл. Надо сказать, что в его отсутствии был несомненный плюс: кроме Мотылькова в палате никого не было и подселять к нему пока что никого не собирались. По счастливой случайности травмы обходили советских людей стороной. Надо сказать, что в отсутствие надоедливого, пьющего и политически безграмотного Юры, Мотылькову было как-то спокойнее. И вот почему: Дана приходила к нему почти каждый день, и за это время Мотыльков успел окончательно потерять голову. Всё-таки было в этой девушке нечто такое, что заставляло Диму вспоминать о ней снова и снова. Этому, конечно, в немалой степени способствовало то, что свободного времени у него было навалом, и других занятий, помимо чтения, не находилось.
В одно из таких приятных посещений у них случилась первая близость.
Дело было утром. Дима сидел на койке и перечитывал «Педагогическую поэму» А.С.Макаренко. Книга была довольно интересной, местами даже занимательной, но Мотыльков откровенно скучал, то и дело поглядывая на часы. Дело в том, что он не видел свою девушку вот уже 18 часов 14 минут и 56 секунд, и посему он с ужасающим нетерпением ждал её прихода. Наконец, дверь отворилась и Дана тихонько прокралась внутрь, прижимая палец к губам.
- Это что за конспирация? – улыбаясь, спросил Дима, с удовольствием захлопнув поднадоевший роман про удачно перевоспитавшихся беспризорников.
- Так нужно! Сейчас всё узнаешь, - ответила Дана.
Затем она достала из кармана халата маленький ключ и закрыла дверь на замок.
- Ну, это мне уже порядком начинает нравиться, откуда у тебя взялся ключ? – удивился Мотыльков.
- Если я тебе скажу, что украла, ты же мне всё равно не поверишь? – ответила Дана, лукаво подмигнув ему и оставляя ключ в замочной скважине.
- Конечно нет, - сказал Дима, со смехом заключая Дану в объятия. – Весь вопрос заключается в том, зачем тебе этот самый ключик понадобился?
Одновременно Мотыльков поймал себя на мысли о том, какие у неё всё-таки большие, крепкие и соблазнительные ягодицы. За время их короткого, но бурного знакомства дальше поглаживаний оных не доходило.
И дело, конечно, не в том, что Дима был робок с женщинами. Просто он решил не торопить события, справедливо полагая, что оно как-то само должно придти к правильному и приятному для них обоих знаменателю.
И вот, кажется, на его горизонте замаячил долгожданный секс-крейсер. Событие тем более радостное, что место для их первого соития было выбрано нестандартное. Это Вам не рабочий кабинет или подсобка в райкоме, где можно безнаказанно трахать всяких там машинисток и поварих!
- Ты чего такой нерешительный? - прошептала Дана. – Или ты по мне совсем не соскучился?
Её тело сотрясала мелкая, похотливая дрожь, имя которой – страсть. И вот теперь Дима понял, что крейсер перестал подавать наводящие световые сигналы, а уже вовсю врубил сирену. Ну, что же, товарищи, намёк понят, пора брать алчущее судно на абордаж. Ниже ватерлинии у него пришёл в движение половой поршень.
- Напротив, я не помню, чтобы я когда-либо по кому-нибудь так сильно скучал! – с готовностью отозвался Дима, снимая, даже нет, срывая с неё белый больничный халат.
Под ним оказался простенькая, чёрная шерстяная водолазка. Дима попытался стащить её с Даны, но она легонько оттолкнула его и одним движением скинула с себя эту досадную помеху, мешающую их телесному единению.
Теперь между ними осталась только зыбкая преграда в виде чёрного кружевного бюстгальтера. Мотыльков со знанием дела расстегнул застёжку сзади. Технология несложная, конечно, но некоторый навык всё же требуется.
Щёлк! И лифчик полетел на пол.
Следом легли её неизменные голубые джинсы. Ну, всё, товарищи! Как говорится, туши свет, сливай воду! Грудь у Даны оказалась такая же красивая, как и всё остальное: большая, округлая с чёткими, темноватыми ареолами. А ещё говорят, что бюст таких размеров портится после родов. Нет, в данном случае злые языки явно погорячились с прогнозами.
Дима сжал эту красоту обеими руками и нетерпеливо поцеловал Дану. Поцелуй был короткий и даже немного животный. Дана засунула свой язык глубоко ему в рот и от страсти прикусила своими зубками краешек Диминой губы. Он явственно ощутил на языке солоноватый привкус крови.
Дима покрывал поцелуями её шею, потихоньку добравшись до места под её маленьким, аккуратными правым ушком, у которого в силу задумки природы напрочь отсутствовала мочка.
«Какое совершенство линий, даже уши у неё необыкновенно красивые!», - подумал Дима, в тот момент, когда она запрыгнула на него сверху.
Их языки снова сплелись, но теперь это было уже не единственное, что их соединяло. Дана тихонько застонала, всем телом содрогнувшись от удовольствия. Она провела ногтями по его спине, и на ней остались красные следы. Дима сжал зубы, чтобы не закричать. Нет, это была не просто боль, а боль, смешанная с райским наслаждением. В ту секунду наслаждения это показалось даже естественным, так как одно гармонично дополняло другое.
Ритм соития задавала она, а он лишь подстраивался под него, временами прижимая её бедра к себе ещё крепче, чтобы войти в неё ещё глубже. Тогда с её губ срывался изможденный, сдавленный стон. Совсем скоро чувственный ритм их движений заметно ускорился. Она прижалась своей щекой к его и тихо прошептала:
- Можешь в меня кончить!
- А ничего не будет? - задыхаясь, отозвался Мотыльков.
- Ничего не будет, глупенький, сегодня можно!
И он с радостью принял это соблазнительное приглашение. Каждый мускул, каждая клеточка его тела напряглась в предвкушении оргазма, и Мотыльков почувствовал как сгустки ни с чем не сравнимого удовольствия, появившись где-то в районе диафрагмы, как электрический ток побежали по всем нервным окончаниям и, сконцентрировавшись, взорвались в его паху.
В тот момент, когда оргазм достиг своего апогея, Дана застонала. И получилось это несколько громче, чем того требовали правила больничного секса. Видимо, часть этой неопознанной любовной энергии успела передаться и ей.
На несколько секунд их тела замерли, и Мотыльков почувствовал, как его сперма стекает по внутренней стенке её влагалища. В его паху стало совсем мокро, его семя смешалось с её соками. Потом стало совсем тихо, единственным звуком было биение их сердец и разгорячённое соитием дыхание. Дана внимательно посмотрела ему в глаза и легла рядышком, положив голову ему на грудь. Её темные распущенные волосы щекотали его ноздри, и это совсем не раздражало, скорее наоборот, ощущение было приятным.
- Ты кончила? – спросил Дима, прикоснувшись губами к её макушке.
- Не совсем, то есть я хочу сказать, что это был не совсем типичный оргазм. Но когда ты кончил, я точно что-то почувствовала. Даже не знаю, как сказать. Как удовольствие в удовольствии. Скажу тебе как врач, медицинская наука пока объяснить этот любопытнейший феномен не в состоянии.
- У тебя со всеми так что ли? – обиженно произнёс Мотыльков.
Дана сонно прикрыла глаза.
- Нет, конечно, - спокойно ответила она, ласково потершись щекой о его безволосую грудь.
- Тогда ладно.
В следующую секунду любовники задремали, и мечтательная улыбка озарила их умиротворённые, сияющие лица.
***
На следующее утро, всего за три дня до выписки, к Мотылькову наведался его начальник Игорь Седовласов. Вид у Игоря был хмурый. Дима пытался выяснить причину, но Игорь лишь отмахнулся, спросив, нет ли у Мотылькова кардинального улучшения самочувствия, а то ему одному на работе совсем грустно приходится.
Видимо, дела на «Мазутке» шли не важно, но это были всего лишь Димины догадки. Для поднятия настроения он пересказал Игорю сон, где его приятель поливал слезами потрёпанный детсадовский инвентарь.
Игорь шутку оценил:
- Сны хорошо моя бабка покойница толковала! Хотя здесь, на мой взгляд, смысл очевиден даже такому искушенному комсомольцу, как я. Поснимают нас скоро с тобой с должностей на хрен. Вызовут в горком и пнут ботинком под зад. Это сейчас в порядке вещей, нянькаться с нами никто не будет. А ещё хуже, если переведут на оперативную работу в какой-нибудь отдалённый колхоз под названием «Лапти Ильича». Ты ведь картошку любишь?
- Нет!
- А колхозниц молодых?
- Ну, так это конечно. Тогда айда в колхозы! Осеменением займемся! Амелиорацией, так сказать, породы советского труженика.
В ответ Игорь даже не улыбнулся.
- Тебе вот весело, а мне нет. Пока ты тут в больницах отлёживаешься, Семикин катается по нашему райкому как сраный асфальтовый каток. То тут мы не успеваем, то там у нас проблемы. Чую я, добром это повышенное внимание к нашей «Мазутке» не кончится. Накапает, как пить дать, накапает этим говнюкам в горкоме партии. И после этого, дорогой мой друг, плакала наша карьера горючими, крокодиловыми слезами. А уходить нам пока рано, надо успеть одно дельце обстряпать.
- Ты ещё не оставил эту затею? – спросил Мотыльков.
- Думаю о ней денно и нощно, - на полном серьёзе ответил Игорь, и Дима понял, что Седовласов действительно решился. – Сейчас самое время деньги начать зарабатывать. - И не просто деньги! - подчеркнул Игорь, - Серьёзные деньги.
- А как же твоя партработа? Ты же умница, молодой, энергичный. Такие люди стране нужны.
Игорь подошёл к окну и задумчиво посмотрел на унылый больничный дворик, усеянный опавшей осенней листвой. Его взгляд скользил по мокрым, пустым деревянным скамейкам и, наконец, упёрся в глухую бетонную стену, отделяющую больницу от тихой городской улицы.
- Нашей стране много кто нужен, а вот нужны ли мы этой стране? В этом я уже начинаю сомневаться, - тихо сказал Седовласов.
- Ты сегодня какой-то странный, Игорь. Ей Богу, не такой как обычно. Ходишь мрачнее тучи, несёшь всякую ахинею про тотальную невостребованность. Уж в чём, в чём, а в твоей востребованости лично у меня сомнений не возникает!
Игорь молча продолжал смотреть на бетонную стену, на которой от осенней промозглой сырости уже начали проступать зеленоватые пятнышки мха. Он неуютно поёжился, будто бы почувствовал могильный холод, исходящий от бетонной ограды. Чего на самом деле никак не могло быть, потому что в палате было довольно тепло.
- Водочное какое-то настроение сегодня, - пробормотал Седовласов. – Очень выпить хочется, а нельзя. Работы навалом. Тебе-то хоть пить можно, а то я слышал, у тебя сердечко маленько пошаливает?
- Можно-можно, только вот желания никакого нет.
Игорь улыбнулся и протянул Диме руку.
- Добро, ты давай, старик, лучше выздоравливай поскорее! Я, пожалуй, пойду, а то ещё кучу вещей надо переделать.
Дима ответил ему своим обычным крепким дружеским рукопожатием.
- Бывай, Игорь! Ты только не хандри, я тебя очень прошу. А то ты сам на себя не похож.
- Это всё оттого, что я всё больше и больше вживаюсь в роль кабинетно-коридорного начальника. Или советского плакатно-выставочного передовика в самом худшем смысле этого слова. Не поверишь, даже выражение лица меняться стало. А мог бы людей лечить!
Игорь вздохнул:
- Ну, да ладно, ты главное не ссы - прорвёмся! Где только наша не пропадала! Так ведь?!
Он похлопал Мотылькова по плечу и вышел за дверь, оставив Диму в состоянии полнейшего недоумения и лёгкой задумчивости.
Видимо, проблемы на службе действительно существовали. Игорь не стал бы просто так жаловаться, это совершенно не в его стиле. В любом случае, настроение у Димы всё же немного подпортилось. Он встал с кровати, подошёл к окну и задернул пыльные казённые шторы, пошитые из красной грубой ткани. Палата немедленно окрасилась в суровые багровые оттенки, как раз то, что надо, чтобы немного подумать. А что? Этот странный тип в малиновом пиджаке как раз этого и хотел. Разве нет? Мол, ты обмозгуй всё как следует, пораскинь мозгами, времени-то навалом будет!
Дима лёг обратно на кушетку и слегка прикрыл глаза – ему показалось, что так будет легче думаться. Перед его внутренним взором проплывали знакомые образы: угрюмый Игорь, тонущий под грузом своих мыслей о сказочном богатстве, успевшие стать родными и привычными коридоры Мазуткинского райкома, странный блеск в глазах Даны во время их незабываемого и пока что единственного секса. Он попытался сосредоточиться на чём-то одном, но образы хаотично сменяли друг друга, причудливо перекликаясь и путаясь, до тех пор, пока один единственный Данин образ окончательно не затмил в его сознании все остальные.
***
Через несколько дней Мотылькова благополучно вышвырнули из больницы. Да и вообще, зачем ему, спрашивается, у каких-то непонятных людей лечиться, если его сердечная подруга – врач? Пускай и детский, но всё же самый настоящий советский «дохтур».
А если он вдруг заболеет желтухой или, не приведи Господь, какой-нибудь свинкой, то лучшего специалиста ему всё равно не найти.
Свинку Мотыльков боялся как огня, ибо более страшного заболевания он на тот момент представить себе совершенно не мог. Дело в том, что ему в райкоме как-то рассказали одну грустную историю про парня, который уже во взрослом возрасте умудрился ей переболеть. После этого, казалось бы, совершенно плёвого и давно уже обузданного нашей передовой советской медициной заболевания, у парня внезапно начались серьёзные проблемы по мужской линии. А вот здесь уже отечественная медицина беспомощно развела руками. Вы, говорит, колышек березовый к одному месту-то привяжите, авось поможет? Правда это была или вымысел, но, тем не менее, Дима к этой истории отнёсся очень серьёзно. Пожалуй, что даже слишком.
В общем, за незапланированным отпуском по состоянию здоровья последовали привычные суетливые будни в Мазуткинском райкоме. В стране происходили значительные перемены к худшему, и это не могло не отразиться на их с Игорем работе, которая постепенно начинала становиться всё более бессмысленной и бестолковой.
Казалось, что там, на самом верху все чего-то выжидают, а чего - непонятно. Народ как приклеенный сидел у телевизора, безуспешно пытаясь понять, кто же все-таки больший «демократ» в стране: Ельцин или Горбачев, и почему они, молодые и энергичные, с таким энтузиазмом грызутся между собой.
Выходить на прогулку по ночным улицам столицы стало делом небезопасным. Обыкновенным явлением стал гоп-стоп, появился рэкет. Дефицит душил население со страшной силой, превратившись для многих в вопрос каждодневного выживания. Даже Москва, которая жила уютней и сытнее всех остальных российских городов, стала постепенно превращаться в озлобленный полуголодный город.
Единственным оазисом среди этого всесоюзного маразма по-прежнему оставались магазины «Берёзка», где за инвалютные чеки можно было ненадолго почувствовать себя человеком. Вокруг «Берёзок» постоянно ошивался полукриминальный многонациональный сброд, спекулирующий чеками и фарцующий[16] различными дефицитными товарами. А в дефиците было практически всё необходимое для обеспечения нормального функционирования организма: вещи, бытовая химия и жратва.
Мотылькова всегда интересовал один непонятный парадокс: почему такая передовая в техническом отношении страна, которая запустила в космос первый искусственный спутник Земли и первого же космонавта – Юрия Гагарина, не может нормально прокормить собственное население, по правде говоря, не столь уж многочисленное по сравнению, скажем, с Китаем или Индией? Дело уже дошло до того, что стало великой проблемой достать самые обыкновенные хлопчатобумажные носки.
Народ чувствовал, что их нерушимая и несокрушимая страна Советов безнадёжно трещит по швам, и основная тема всех без исключения разговоров была одна: скоро что-то точно должно произойти.
Обвалиться! Загореться! Рвануть!
Молодёжь перестала массовым порядком вступать в комсомол, а стала потихоньку присматриваться к различным неформальным движениям. К обычному пьянству добавилось и новое, доселе неизвестное социальное явление – наркомания. Короче, жить стало гораздо интересней, хоть и на порядок трудней.
От всех этих непоняток психологическое состояние Игоря Седовласова только ухудшилось и постепенно переросло в депрессию. Он частенько стал задерживаться после работы без видимых на то причин. Пару раз он напивался пьяным в рабочие утренние часы, а потом спал прямо у себя в кабинете. Тогда Мотылькову приходилось брать всю работу на себя, отвечать на все звонки, упоённо врать начальству про то, что первый секретарь сейчас на объекте.
Мотылькова Игорь с собой более выпивать не приглашал, что, пожалуй, было самым странным в его поведении. Зато к Игорю зачастили всякие тёмные личности, одетые в своеобразную униформу – синие джинсы и чёрную водолазку с воротом. Стрижка у этих загадочных молодых людей тоже была одинаковая – армейский полубокс. Дима аккуратно попытался вывести Седовласова на чистую воду, но Игорь будто бы взял обет молчания.
Да уж, интересные дела творились у них в райкоме.
Зато с личной жизнью у Мотылькова дела обстояли куда более радужно. С Даной они встречались почти каждый день. Уже через два месяца Дима предложил им съехаться, что казалось ему делом совершенно естественным и даже логичным. Но, к его превеликому удивлению, Дана наотрез отказалась это сделать. На его удивленный вопрос «Почему?», его подруга ответила, что она – девушка строгих правил, и переехать к нему она покамест не готова по причине их относительно недавнего знакомства. Надо бы, сначала узнать друг друга получше, а там видно будет.
На выходных Дана ездила к матери и ребёнку в Ногинск. Приезжала оттуда она всегда в несколько задумчивом и даже немного грустном состоянии, и Диме требовалось время, чтобы её расшевелить. Если не брать в расчёт эти кратковременные перемены в Данином настроении, то всё было замечательно. Его мама, как и следовало ожидать, сначала была далеко не в восторге от того, что её сын встречается с замужней, хоть и не живущей с мужем женщиной. Тем более, что у неё уже есть ребёнок и она старше его. Но после того как она познакомилась с Даной поближе, её мнение о ней разительно поменялось.
- Хорошая девушка, хоть и немного странная, - заключила Димина мама.
- А в чём её странность-то заключается? – сразу же вскинулся Мотыльков. – Может быть, тебе показалось?
- Может быть, сынок, всё может быть, - примирительно ответила мама, которой не хотелось вступать с влюблённым идиотом в длительные споры.
За дождливой, промозглой осенью наступила холодная и очень снежная зима, а короткая московская весна в один день переросла в солнечное погожее лето. Да, факт остаётся фактом: погода в Москве может меняться самым причудливым и неожиданным образом.
Хорошая погода располагала к романтическим прогулкам. У них, как и у всякой молодой пары, со временем появилось своё собственное излюбленное место для свиданий.
Тёплыми июньскими вечерами они сидели на скамеечке на Церковной Горке, расположенной неподалёку от станции метро ВДНХ и часами болтали о всякой всячине. Вы же знаете, что иногда не так важно о чём с тобой говорит любимый человек, главное просто слышать его голос. На самой вершине Горки стоял Храм Тихвинской Иконы Божьей матери с полинявшими от времени синими куполами и стареньким церковным кладбищем. В последнее время помимо пожилых людей сюда на церковные службы стали изредка забредать представители среднего возраста.
Молодёжи было мало, зато совсем недавно здесь стали крестить и венчать, правда, особо при этом не афишируясь. Гонения на религию к тому моменту почти прекратились, но большинство по привычке смотрело на эти вещи с подозрением, а некоторые, так даже с привычной ненавистью и категорическим неприятием.
Местечко было выбрано ими не случайно. Во-первых - это было близко от метро, что само по себе являлось большим плюсом. Во-вторых, с Церковной Горки открывался чудесный вид.
На противоположной стороне, на пересечении Проспекта мира с Останкинским проездом начиналась легендарная Аллея космонавтов, где они иногда гуляли. Казалось, что суровые, выщербленные в камне мужественные лица первых покорителей космоса - это не простые памятники, а настоящие столпы, нерушимые героические колонны, на которых покоится купол дряхлеющего советского государства.
В конце аллеи на своём заслуженном пьедестале восседал самородок-самоучка, великий русский учёный Константин Циолковский. За его спиной, сверкая обшивкой блестящего корпуса, небесный свод ВДНХ пронзал металлический шпиль востроносой космической ракеты. Это был любимый монумент Димы Мотылькова не только в этом районе, а вообще в Москве – «Памятник покорителям космоса». Особенно чарующе он смотрелся в свете мощных вечерних прожекторов, когда им с Даной казалось, что ещё чуть-чуть и неподвижно замершая ракета оторвётся от пыльной земной поверхности и устремится наверх – к неизведанным планетам и таинственным звёздам. Надо только наподдать газу, и все тяготы земного притяжения останутся далеко позади.
Этот год был совершенно волшебным временем, которое не так часто случается в жизни каждого человека, а у некоторых не случается никогда. Формула таких незабываемых моментов чрезвычайно проста: молодость, любовь и первозданная свежесть впечатлений. Такие моменты накрепко оседают в бездонных омутах человеческой памяти, скорей всего потому, что хорошее всегда отпечатывается в нас крепче и надёжнее плохого.
Вечер 11 июля 1989 года по всем параметрам должен был стать событием особенно запоминающимся, если не сказать выдающимся. Дана и Дима встретились ровно в 19.00 на своей любимой скамейке – одной из немногих на горке, у которой не была отломана спинка. У этой скамейки, правда, был один единственный существенный недостаток, заключавшийся в несовершенстве антуража.
Подле лавки стояла заплёванная бетонная урна, до самого верху припорошенная желтоватыми сигаретными бычками. Под ногами хрустели осколки зелёного бутылочного стекла, ибо незадачливые пьющие товарищи не озаботились донести использованную стеклотару до помойки. Это всё, конечно же, досадные мелочи жизни. И не более того.
Рядом с тропинкой пышным цветом цвела небольшая разноцветная клумба. По всей видимости, цветочки на ней были посажены относительно недавно и ещё не успели вырасти настолько, чтобы отдельная группа советских граждан рвала их по ночам на бесплатные букеты девушкам или, не дай Бог, на продажу у того же метро ВДНХ.
Время прошло незаметно.
Мотыльков нежно обнимал Дану за плечи. Она часто курила, сонно созерцая проезжающие мимо них автомобили, суетливо рассекающие просторы засыпающего Проспекта мира. Час был поздний, и машин было немного.
- Тебе не кажется, что они похожи на огромных металлических светлячков? – спросила она.
- Кто? – не понял Дима.
- Машины. Снуют туда-сюда с включёнными фарами. Торопятся, сигналят, спешат куда-то. Зачем?
- А что здесь такого удивительного? Сегодня самый что ни на есть обыкновенный рабочий день. И завтра точно такой же. Люди спешат домой.
- Да, наверное, спешат, - задумчиво сказала Дана. - Ведь правда хорошо, когда дома тебя кто-то ждёт?
- Конечно хорошо. Ты когда уже ко мне переедешь? – спросил Мотыльков, решивший воспользоваться ситуацией, чтобы ещё раз прозондировать почву.
Дана выбросила погасшую сигарету и сразу же закурила новую.
- О, Боги, Боги. Мы ведь совсем недавно это с тобой обсуждали.
- Ну и что? – начал распаляться Дима.
Отказ Даны совершенно естественным образом выводил его из себя.
- Я всё жду, когда же ты, наконец, передумаешь. Какой смысл жить в общаге, когда у меня есть отдельная хата?
- Ты живёшь не один, а с мамой! Это большая разница. К тому же, ты ведь сам сделал всё, чтобы мне оставили комнату в общежитии.
- Это было давно и неправда. Сейчас всё совсем по-другому.
Дана неудачно стряхнула пепел на джинсы. В том месте, куда попал пепел, появилось небольшое светлое пятнышко. Она тут же стала с остервенением тереть это место платочком, но всё оказалось без толку. Пятно по-прежнему красовалось на самом видном месте чуть повыше коленки. Азабина досадливо поморщилась.
- Не знаю, Дима. Вот так сразу переехать к тебе, не узаконив наши отношения. Это как-то не совсем, - она запнулась в попытке подобрать наиболее точную характеристику. - Правильно что-ли. Прости, но я в этих вопросах немного старомодна.
- Тогда давай их возьмём и узаконим, - с жаром откликнулся Мотыльков.
Дана удивлённо посмотрела на него.
- Ты это что же, Мотыльков, предложение мне делаешь?
- А что здесь такого странного?
- Дим, я ведь уже замужем.
- Чисто формально!
- У меня ребёнок…
- Да мне по барабану!
- А мне нет!
Дана уже почти перешла на крик. Сигарета уже истлела почти до половины, и она немедленно достала из пачки ещё одну.
- Я заметил, что ты в последнее время стала чересчур много курить, - сказал Дима уже немного спокойнее. - Прямо-таки одну за одной. Это вредно!
- Чья бы корова мычала! Тоже мне, Минздрав нашёлся!
Дима напряжённо уставился на Дану с таким выражением, как будто ему только что, одетому в белый парадный фрак и гордо восседающему на белом же коне (а как ещё должно делаться свадебное предложение?), вылили на голову целую бочку отборного, дымящегося дерьма. Во взгляде Мотылькова читалась такая страшная обида, что, конечно же, Дана это сразу почувствовала и с извиняющимся видом клюнула его носом в щёку.
- Прости, пожалуйста, у меня сегодня был очень тяжёлый день. Много больных, у одного ребёнка астматический приступ прямо в кабинете случился. Не хотела срываться.
- Я уже понял.
- Надеюсь, ты не станешь на меня обижаться?
- Нет, конечно.
Они посидели ещё несколько минут, потом Дана посмотрела на часы и сразу как-то быстренько засобиралась.
- Уже поздно. Мне пора.
Тогда они встали и пошли по склону узкой асфальтированной тропинки по направлению к метро. Миновав неповоротливые деревянные двери, они вошли в слабоосвещенный станционный вестибюль.
Разве не странно, что у каждой станции метрополитена есть свой собственный, особый запах? Однако общие нотки, характерные для всей московской подземки, из этой «ароматной какофонии» вычленить всё же можно.
Здесь всегда царствуют стойкие запахи изношенной резины, спёртого воздуха с витающим в нём лёгким амбре от свежих металлических стружек и какой-то по-настоящему казённой сыромятной затхлости. Да, запах Московского метрополитена имени В.И.Ленина не спутать ни с чем, он единственный в своём роде, уникальный и неповторимый.
Около турникетов Дана остановилась и, немного покопавшись, извлекла из сумочки медную пятикопеечную монетку.
- Может быть тебя проводить? – галантно поинтересовался Мотыльков, нежно взяв её за руки.
- О нет, не стоит. Я договорилась с соседкой Ленкой немного прогуляться перед сном. Тем более, я завтра выходная, могу хоть целый день спать. А тебе завтра на работу.
- Тогда до завтра.
- Пока.
Они долго и со вкусом сосались на глазах у пожилой тётки-надзирательницы в будке, которая злобно косилась то на них, то на свои старые наручные часы. Прощальный поцелуй был у них своего рода священным ритуалом, неукоснительно соблюдавшимся по окончании каждого свидания.
Потом Дана ловко всунула монетку в разъём турникета и быстро побежала вниз по эскалатору, ни разу при этом не обернувшись.
Подобно хорошему дисциплинированному дневальному, Мотыльков неподвижно стоял на месте, в эту самую минуту желая только одного: чтобы метро сломалось, и Дана осталась бы у него на ночь (что, кстати, пару раз случалось, когда они досиживали до самого закрытия переходов – до часа ночи). Одновременно, он почти физически ощущал направленный на него недобрый взгляд старой будочной перечницы. Если бы одним взглядом можно было бы навредить, то у Димы давно бы уже выросло какое-нибудь жуткое злокачественное образование на лбу. И чего он этой злобствующей бабке, спрашивается, такого сделал?
Ровно через восемь минут, когда воздух перестал пахнуть ванилью, Мотыльков повернулся спиной к эскалатору и неспешно покинул серые пенаты станции метро ВДНХ.
