Говорить в отношениях

Итак, «допустим, мы будем писать не о теле, но само тело»⁷. С этого допущения, своего рода позволения на слияние письма с телом, Нанси начинает размышления в Corpus. Нанси пыта­ется говорить не о наслаждении, он пишет само наслаждение. Excrire... Буква, втиснутая в повер­хность опыта тела, оставляет сверкающий след, отныне делая невозможным внешнее, становясь своего рода оплотненным присутствием эффек­та совокупления слова и избыточной жизни тела. Этот след предстает как формирование зоны пуст тоты, щели, отверстия. Нанси в жесте прикасания конституирует разрывы, бреши в привычных дис-

курсах о сексуальном, раздвигая однозначность их пределов, однозначность границ внешнее/ внутреннее, подобно опространствлению тела в касании. Это отодвигание в духе логики тела, пустот эрогенных зон, у которых границы пробле-матизируются, одновременно становясь макси­мально насыщенными и напряженными, являясь средоточием интимности в выворачивании на другого или экстимности, говоря словами Лакана. Да и само слово, по мысли Нанси, телесно: до тех пор, пока оно не поглощено без остатка смыслом, слово «...остается в своей основе протяженным, находясь между словами, стремясь к ним прикос­нуться, но при этом, не присоединяясь к ним...»⁸. Слово само предстает протяженной пустотой, готовой к непривычным смысловым наполнени­ям. Прикасание означающих, их слияние, спо­соб спаривания бытия и сущего, совокупление букв с плотью, которое приводит к переливанию сексуальности, осеняющей и оживляющей мерт­вую букву... Каким же образом осуществимо это подвешивание смысла?! Как воспрепятствовать процессу окончательного укрощения (утопления, умерщвления) слова смыслом? В чем особенность способа, изобретаемого Нанси? Каким образом осуществляет он перевод опыта тела в слово, сек­суального в мысль? Каким образом ему удается прикоснуться к тем основаниям человеческого бытия, в которых не так легко дается прямой

взгляд, а произнесенное слово, порой, отзывается гулкой тишиной? Какие объятия языка он готовит для схватывания сексуального?

Да, наслаждение не терпит слов... Язык стано­вится слишком беден: все его уловки по метафоризации, изливающиеся через край, в прикосновении к средоточию невыразимого, почти бессильны. Это знание, которое мы, как кажется, уже усвоили, об­реченно останавливаясь перед этими пределами. И вроде бы Нанси с этим согласен. Ни рассказать об этих отношениях, ни рассчитать их, ни «донести» о них нельзя. О них нельзя составить рапорт, отчет (фр. rapport), разве что, по мысли Нанси, в случае крайней необходимости в юридической или поли­цейской практиках. Но Нанси делает следующий ход: да, сексуальное не пишется, и он в этом согла­сен с Лаканом, сексуальное не знает своей буквы, сексуальное вне письма... Оно – в отношениях (!). И это – важнейшая фигура мысли Нанси!

Сексуальное – в отношениях. Это значит, что любые отношения сексуальны. Действительно, как иначе?! Фраза, сказанная другим, тембр голоса, миг взгляда, прикосновение, запах... разрозненное, диск­ретное – вот из чего скроено отношение. Нанси еще более усиливает эту мысль: сексуальное – не просто один из видов отношений, оно есть сами эти отно­шения! Но есть важнейшая особенность этих отно­шений – они вне онтологии: отношения не являются чем-то сущим, они имеют место лишь между сущи-

ми. Это между и конституирует сами отношения. В текстах Нанси прописывается не столь субъект бессознательного, сколь субъект отношений. При этом весь парадокс в том, что ни сами отношения, ни субъект не обладают онтологической данностью и не предшествуют друг другу. Нет изначальных, априорно данных отношений, в которые бы всту­пал субъект. Субъект конституирует отношения, и конституируется отношениями. В нашей повсед­невности мы постоянно имеем дело с незримыми эффектами вступления в отношения, которые улав­ливаются по флуктуациям, циркуляциям, возмуще­ниям смыслов... Это отношение, например, к жес­ту руки, которыми когда-то выписывала буквы рука Нанси, это прикосновение к странице взглядом уже тех, кто читает Нанси... Да, это «касание бесконеч­но искажено, отсрочено – оно опосредовано маши­нами, транспортными средствами, ксерокопиями, глазами, другими руками, – но остается мельчай­шая упрямая частица, бесконечно малая пылинка повсюду прерываемого и повсюду осуществляемо­го взаимодействия»⁹. Взаимодействия как касания тел «на этой странице¹⁰», обменов смыслами... Сам Нанси, превозмогая сопротивление слова, вступает в отношения с когда-то сказанным Лаканом – о не­существовании сексуальных отношений...

Важным представляется то, что в этих отноше­ниях Нанси интересует отнюдь не то, где именно рождается это парадоксальное высказывание

Лакана; также он не ставит перед собой задачу прояснения смысла сказанного. Прояснение, объ­яснение – продукт научного типа дискурса... На­нси отмечает, что само функционирование этого высказывания происходит не на уровне простого эмпирического – например «это существует, а это не существует». В самой парадоксальности этого высказывания, по сути, и проявляется то, что про­блема любого высказывания коренится в отноше­ниях между – «между эмпирией и структурой», или «в отношениях между отношениями, кото­рые имеют место de facto, и теми, которых dejufe быть было бы не должно». В этом смысле, Нанси до пределов остается верен психоаналитическому дискурсу, который и обнаруживается в проблематизации этих отношений с эмпирией, в котором, например, слово не предстает единицей информа­ции, и задачей языка, во фрейдо-лакановском смыс­ле, является отнюдь не информировать, а вызывать представления, то есть рождать некий отклик на высказывание, высказывание иногда абсолютно парадоксальное и провокационное по своей форме, высказывание, предстающее порой бессмыслен­ным. Но в этом отклике может случиться так, что «уход смысла» обернется «смысловым ходом», сам акт парадоксального высказывания окажется спо­собным вызвать волнения и флуктуации смысла.

В письме Нанси обнаруживаются еще одни непривычные отношения. Язык в приближении

к сексуальному дает прореху, истончается, предла­гая или аргоизмы или научные формы, но при этом, важно, что и те, и другие языки остаются несмешиваемыми кодами. Нанси ломает эти условности, смешивая непристойности, сексуальные выкрики и метафорические излишества в одном дискурсе. Эта игра как сплетение разных языков, – арготичес­кого языка, вульгарных смыслов, поэтических мета­фор, – предстает их возгонкой, где разные смыслы оказываются сплавлены вместе, где они вступают в отношения. Сама ткань означающих, которую плетет Нанси, поражает своей непредвиденностью, и эта непредвиденность – в поломке привычных кодов. Это своего рода разрыв, осуществляющий приостановку означивания, его подвешивание. В этом сплавлении смыслов, как результата вступ­ления в отношения того, что обычно находится вне этих отношений, кроется и согласие Нанси с Лаканом в том, что сексуальные отношения сопротив­ляются любой записи, и полемика с Лаканом: если сексуальные отношения и не записываются, то они выкрикиваются. В этих выкриках Нанси усматрива­ет продвижение языка к своему пределу, к пределу своего значения. В семинаре «Этика психоанализа» Лакан также касается этого вопроса, но при этом видит огромную пропасть в вокализации сексуаль­ного акта или в мелодичных призывных звуках, сопровождающих сексуальный акт и означающей структурой. Нанси в этом продвижении к пределам

языка, говорит о попадании в «промежуточную, нестабильную, пограничную для языка зону», в ко­торой он усматривает зародыш поэзии¹¹.

И еще одна важная особенность мысли Нанси... Если субъект для него – всегда уже субъект отноше­ний, то это прежде всего еще и субъект ответствен­ности за свое существование. Эта ответственность связана с ответственностью субъекта за обмены смыслами, за акты высказывания, производимые в этот мир... Так или иначе, этот вопрос через логи­ку события, бытия-друг-с-другом, разделения бы­тия, интимности, сообщества (communaute) как еди­нения (communion) пронизывает многие его тексты. Ответственность за производимые смыслы связана, прежде всего, с тем, что нет уже данного, навсег­да зафиксированного смысла, который необходимо передать. Смысл связан с «мириадами возможнос­тей», за которые несем ответственность мы. Еще интереснейший поворот: «Быть ответственным... это прежде всего не соотносить себя с какой-либо нормативной инстанцией»¹². Потрясающее выска­зывание Нанси, наполняющее смыслом суть его по­нятия – отношения. Отношения возможны только в модусе различий, в единичной множественнос­ти, – само становление субъективности возмож­но в логике различий, а ответственность субъекта лежит в поле поиска этих отличий. Наше событие предстает как бытие-со-многими, как «совместное» смысла, но не слипания с нормативными идеаль-

ными инстанциями. В последних – нет отношений, так как отношения – это всегда поддержание напря­жения (от) собственной инаковости, бездны в себе, инаковости (от) другого (alterite).