Строительство Комбината № 817 и первые промышленные реакторы

Исторические заслуги Урала известны. В течение 200 лет вся Россия пахала и жала, ковала, рубила изделиями его заводов. Она носила на груди крест из уральской меди, ездила на уральских осях, стреляла из ружей уральской стали, пекла блины на уральских сковородках, бренчала уральскими пятаками в кармане. Урал удовлетворял потребности всего русского народа, изготовляя продукты применительно к его надобностям и вкусу.

Н. Штейнфельд, 1894 г.

Комиссия, назначенная 1-м Главным управлением 01.12.45 г., выбрала для размещения комбината территорию между г. Касли и г. Кыштым на Южном Урале. 15.04.46 г. было утверждено и проектное задание на первое предприятие — промышленный ядерный реактор. Жилой поселок первоначально был запроектирован на 2800 человек. 17.04.46 г. директором базы назначили инженер-полковника П.Т. Быстрова. Предприятием-спутником стал Миасский завод № 611, снабжавший комбинат квашеной капустой и некоторыми другими продуктами, а позднее примитивной мебелью.

В ноябре 1945 г. к работе приступили изыскатели из Челябметаллургстроя Я.Д. Раппопорт и В.Т. Сапрыкин и началось строительство (1-й батальон военно-строительной части во главе с Д.К. Семичастным). Возглавляли строительство образованные ответственные профессионалы. Я.Д. Раппопорт знал несколько иностранных языков, активно и умело работал с документацией. В.Д. Сапрыкин [разночтение инициалов с фрагментом выше. Прим. подготовившего e-версию ] и Д.К. Семичастный значительное время проводили непосредственно на стройплощадках, умело решая постоянно возникавшие сложные вопросы. Сменивший позднее Я.Д. Раппопорта генерал М.М. Царевский также «жил на строительстве», был влюблен в технику, принимал неординарные решения по ее использованию, высоко ценил мастерство работающих, был очень требователен. Число строителей неуклонно росло. На месте деревни Старая Теча возле плотины остались от прошлого два каменных барака и здание неполной средней школы; для размещения первых работников использовались и пять бревенчатых домиков пионерского лагеря медного завода. Жилой поселок был ориентирован на озера Иртяш и Нанога, комбинат — на озеро Кызыл-Таш. Размещение по розе ветров при этом было весьма адекватным: только несколько дней в году ветер дул в сторону поселка. Поразила всех и необыкновенная красота местности.

Когда на площадку в январе 1946 г. прибыл первый батальон солдат-строителей, ночью их отогревали в общежитии рабочих, а утром принялись возводить палаточный городок в 500 м от колхоза «Смычка».

Начали со строительства бараков, лежневых дорог, электрических подвижных подстанций. Строители требовали оснащения тысячами телег, тачек, лошадьми с обеспечением их кормом (овес, сено). Продлили до тупика А железную дорогу, старый вагон стал штабным. В сентябре 1946 г. приступили к земляным работам в месте расположения первого промышленного уран-графитового реактора для наработки оружейного плутония.

Заказы для базы № 10 размещались по всей стране (И.Г. Первухин, А.П. Завенягин, Б.Л. Ванников). С кодовым (база № 10) названием предприятия связано и несколько курьезных ситуаций. Об одной вспоминает главный механик первого промышленного реактора И.А. Садовников. Когда один из заводов страны получил заказ на вентиляторы высокого давления, предназначенные для подачи воздуха в пространство между технологическими каналами и графитовой кладкой с целью контроля влажности, изготовитель для какой-то там «базы», скорее всего плодоовощной, счел возможным поставить агрегаты со значительными дефектами. Каково же было изумление главного инженера этого завода, прилетевшего по вызову в Челябинск, когда встретившие люди в штатском вежливо подсадили его в «воронок» и доставили прямо на промышленную площадку. Там он оказался в окружении большой группы военных с генеральскими лампасами, возглавляемой генерал-полковником Б.Л. Ванниковым, который без обиняков разъяснил насмерть перепуганному инженеру все, что думает о качестве продукции его завода. Гостя тем же транспортом отправили в аэропорт, а через несколько дней самолетом были доставлены агрегаты, качество которых было безукоризненным. Косая красная полоса на бланке заказов комбината стала непреложным приказом к исполнению, причем исполнению высококачественному. Все работы проводились в режиме жесточайшей секретности под личным неусыпным контролем Берии. При бесспорном разумном зерне режим этот порождал огромные дополнительные сложности в обеспечении строительства и в подборе кадров. Как вспоминал Е.П. Славский, присылались «специалисты все больше из КГБ» (и всегда с его визой), т.е. лица, «далеко не всегда осведомленные и понимавшие научно-технические сложности».

Особый режим сопровождал строительство и сказывался не только на судьбе заключенных, но и на руководстве. Переговоры руководителей с самим Берией, по свидетельству того же Е.П. Славского, напоминали по ощущениям положение человека, стоящего на стуле с петлей на шее, для которого исход — «выбить стул» или отпустить «с миром».

С начала строительства первого в стране предприятия атомной промышленности — комбината «Маяк» (ныне г. Озерск) в течение всего периода его становления и до последних лет активной деятельности персонала и всего населения «города с особой судьбой» вместе с ними прошли сложный, поистине героический путь медицинские работники. Путь этот вызывает закономерный интерес новых поколений и укрепляет гордость его непосредственных участников. Их самоотверженная работа неотделима от истории создания атомного щита родины, хотя, как правило, освещается достаточно скудно, без надлежащей оценки огромной значимости медицины в судьбе людей, ковавших этот атомный щит.

Многое объясняется и существовавшим все те годы режимом строгой секретности, не позволявшим врачам, да и другим специалистам, вести личные дневники, делать записи, фотографии, врачи не располагали, особенно в ранние сроки, достаточно подробной информацией даже по объему и нагрузкам на них самих. Количество циркулирующих документов было ничтожно мало, их заменяли устные распоряжения без записи задания.

Тем с большей благодарностью обращаемся мы к ветеранам-медикам, не только первым на этом пути, но и сохранившим в памяти имена и события почти полувековой давности, оставившим свои бесценные свидетельства в виде рукописей, статей в периодической печати. Особая благодарность тем, кто любезно предоставил свои материалы при подготовке этой книги: Н.В. Ксентицкой, Р.Е. Сергеевой, Г.Д. Байсоголову, В.Н. Дощенко, А.А. Лонзингеру, Н.А. Марьиной, Л.Б. Эпштейну и его жене М.А. Сердюковой, В.А. Клеповой, Г.Я. Лукачеру, Я.И. Колотинскому, а также некоторым нашим пациентам еще тех лет — Е.С. Костыреву, А.С. Никифорову, М.М. Башкирцеву, Б.М. Семову, А.Ф. Лызлову, И.А. Терновскому, М.В. Гладышеву, Б.В. Броховичу, Н.П. Ермолаеву и многим-многим другим.

В развитии медицины, сопровождавшей создание ядерной отрасли, можно выделить несколько периодов с присущими им особенностями.

Первый период (1945–1948 гг.) — строительство первого комбината и города обеспечивалось деятельностью санитарного отдела (САНО) базы № 10 МВД. Именно его медики занимались медицинским обслуживанием огромных контингентов военных подразделений, трудмобилизованных в стройотрядах, заключенных лагерей, вольнонаемных специалистов с их семьями, привлеченных к работе на новой строительной площадке в 10–12 км от г. Кыштым. Общая их численность при сложной «географии размещения» достигала 150–200 тыс. Особую сложность представляла необходимость организовать медицинскую службу в невоенизированных подразделениях. Делать это приходилось по сути «в чистом поле», без жилого фонда и службы быта да и без помещений для самих учреждений. Шутливый тех лет рисунок отражал работу двух руководящих организаций, которые располагались «на столе» и «под столом» (Д.Д. Артамонов).

Число лагерных участков уже в 1946 г. достигло 11, в каждом была своя небольшая медицинская часть. Для размещения военных и вольнонаемных из различных учреждений в Кыштыме и Старой Тече использовали частные квартиры, бани, сараи, построенные временные каркасно-засыпные бараки. Первые 8 бараков (позднее еще два) были отданы лечебным учреждениям, управлению строительством, комендатуре, милиции. Там же размещались члены семей первых работников этих учреждений.

Работу начинали, как правило, прежде чем работающие получали жилье. Для обеспечения специализированной медицинской помощи, помимо больничных отделений, нужно было срочно организовать аптечное дело, развернуть работу клинической и бактериологической лабораторий. Остро стояли вопросы безопасности труда на строительстве, санитарной культуры в быту, питания, организации транспорта, связи. Все надо было делать срочно, одномоментно, качественно и с оптимизмом. В оснащении комбината принимал активное участие председатель инженерно-технического совета Совмина М.Г. Первухин.

Медицинским работникам помогало руководство строительством — генералы М.М. Царевский, Я.Д. Раппопорт, главный инженер В.Д. Сапрыкин, начальник политотдела П.П. Честных. Только при таком тесным взаимодействии, в том числе с руководством и врачами комбината, можно было обеспечить решение невероятных по тяжести и срочности задач. Результаты этих усилий были очевидны. Молодой город и его строители не знали крупных эпидемических вспышек. Рождались и росли здоровые дети. Люди, как на войне, возвращались в строй даже после тяжелых и многочисленных травм и болезней. Оказывалась необходимая скорая помощь (особенно детям).

В конце 1946 г. число коек в лечебном комбинате строительства достигло 125. В каждом лагерном участке было 25 коек. Для военнослужащих был организован небольшой лазарет. Появился рентгеновский кабинет. Первое патологоанатомическое отделение и служба судмедэкспертизы разместились в приспособленной для этих целей землянке.

Во второй половине 1947 г. в город прибыло еще несколько тысяч человек, освобожденных условно или по амнистии, в том числе около 1 тыс. женщин, осужденных на сроки до 5 лет за мелкие бытовые преступления. Это потребовало не только расширения коечного фонда САНО до 300 коек, но и организации новых отделений (кожно-венерологического, туберкулезного, детского), а также развертывания сети яслей и детского отделения в консультации.

В период реорганизации лечебного комбината велика была роль его первого главного врача А.А. Лонзингера, сумевшего до конца 1947 г. привести медицинские силы в соответствие с резко возросшими потребностями. Следует напомнить, что только в 1949 г. родились более 1,3 тыс. детей, матерям которых, в том числе заключенным, предоставлялись определенные льготы по дополнительному медицинскому обслуживанию. Подготовка к пуску первого реактора, а затем и двух других заводов комбината требовала интенсифицировать пополнение весьма малочисленных кадров МСО № 71. В 1948–1957 гг. были использованы все доступные для этого резервы: задержана демобилизация военных врачей Уральского военного округа с направлением их на комбинат, проведена интенсивная жесткая безоговорочная вербовка для работы в системе 3-го ГУ МЗ и в первую очередь в МСО № 71, 31 и 50 выпускников и ординаторов клиник Свердловского, Челябинского, Троицкого, Ленинградского, Московского и других медицинских институтов. Я испытала это на себе, когда в 1949 г. была вызвана в Москву к А.И. Бурназяну, который потребовал «бросить все и через месяц (в апреле) приступить к работе на новом месте». Я выбрала из предложенных А.И. вариантов Урал, полагая, что буду «рядом с домом» (увидела же свою семью, работая на Урале, почти через 2 года).

К марту 1949 г. в МСО был построен первый (хирургический) лечебный корпус, в котором разместились и все прочие отделения. Интенсивно возводились другие корпуса, использовались и построенные ранее помещения барачного типа. В декабре 1950 г. на Татыше открылось родильное отделение, позднее, в 1951 г. — поликлиника и больница (главный врач В.Н. Бабичев), начала работать городская поликлиника (главный врач П.Н. Захаров).

Характерным для работы медиков в эти годы были бесконечные — до пятикратного перемещения учреждений в отстраивающиеся здания. Нужно было срочно — за несколько дней, а порой и часов развертывать и начинать работу на новом месте, приспосабливаться к необычному, далеко не всегда удачному размещению и сочетанию подразделений. Вспоминаю острую эмоциональную реакцию пациентов-мужчин на происходящие с ними рядом, в том же бараке события в родильном блоке (стоны, крики рожениц), размещение первого инфекционного отделения для детей вместе с матерями рядом с хирургическими койками, матерей — под детскими кроватками.

Первоочередной и наиболее существенной по значимости задачей медиков являлась интенсивная работа по отбору персонала на предприятии, о чем вспоминают также В.Н. Дощенко, Г.Я. Лукачер и многие другие. Большую нагрузку испытывали лаборанты-гематологи, которые буквально «слепли» над микроскопом, анализируя картину крови.

Вольнонаемные также обслуживались с 1946 г. врачами САНО Г.Г. Денцель и Л.В. Гречкиной. Руководил САНО строительства майор медицинской службы Л.Б. Эпштейн. Его ближайшими помощниками были капитаны медицинской службы М.В. Монастырецкая и А.А. Лонзингер. Появление жилых бараков, первой столовой и магазина (пусть примитивного) было результатом работы этих людей, которые проявили необыкновенный организаторский талант и самоотверженность. Обслуживать нужно было разнородные группы людей, находившихся на значительном расстоянии друг от друга — в Тюбуке, Кыштыме, на новой стройплощадке, в районах строящегося лагерного участка для заключенных.

Мне как врачу МСО № 71 позднее приходилось бывать в бараках санчастей лагерных участков для консультации сложных больных.

Об участии в таких консультациях вспоминает и врач МСО № 71 (организован 05.05.47 г.) Г.Я. Лукачер. По его словам, в этих лагерях не было политзаключенных. Территория и помещения — бараки для медицинских нужд отличались особыми чистотой и порядком. Они были удовлетворительно оснащены и укомплектованы медработниками, в том числе и врачами-заключенными. Среди первых молодых специалистов МСО № 71 (их подобрал его первый начальник — прекрасный организатор П.И. Моисейцев) были врачи из Челябинского медицинского института. Трое, в том числе В. Лобунец и З. Арефьева, выбрали работу терапевта, двое (Л. Мороз и А. Скороходов) — лаборанта. И. Вихрова стала инфекционистом, И. Голубченко — рентгенологом, Л. Егорова — дерматовенерологом, Г.Я. Лукачер уже тогда был убежденным невропатологом.

Всем было оказано содействие в непродолжительном усовершенствовании по избранной специальности, определены относительно высокие оклады, выданы талоны и карточки на снабжение продуктами и промтоварами и предоставлены места в общежитии поселка. В трудовых книжках у всех (включая меня) появилась запись о приеме на работу в Южно-Уральскую контору Главгорстроя СССР — так называлась база № 10.

В 1947 г. в городе появились и более опытные специалисты: санитарный врач И.Е. Вяльшина, зубной врач Н.М. Серафимович, хирурги А.А. Плетенева, Р.Е. Сергеева, В.Н. Петушков, педиатр Н.А. Марьина, фармацевт Т.Н. Четверикова.

Родовспоможение осуществлялось вначале в САНО строительства (врачи Г.Э. Брумайер, Л.Л. Рубилова, четыре акушерки во главе с М.А. Сердюковой и три детские медсестры) — ведь уже за 1946 г. в городе появилось до 1000 детей! Первые роды в МСО принимали 05.01.48 г. врач Н.М. Афонина и акушерка Л.П. Курсакова.

Какое-то время работа МСО № 71 и САНО шла параллельно. Среди врачей САНО были опытные специалисты (И.И. Изак, Г.Х. Поли, Э.К. Дегальцева и др.), которые и обеспечивали своим самоотверженным трудом квалифицированную многопрофильную медицинскую помощь людям, работавшим и жившим в эти годы в чрезвычайно трудных условиях.

Лопат, тачек, носилок, топоров для форсированного, интенсивного строительства явно не доставало. Следствием являлось большое число тяжелых травм.

Особо следует отметить замечательные человеческие качества начальника САНО — майора медицинской службы Л.Б. Эпштейна, которого отличали исключительная порядочность, талант организатора, обаятельное, доверительное общение и уникальная память, самоотверженный личный труд. Когда он был по распоряжению Берии (из-за недосмотра врача лагеря возникли случаи пищевого отравления в одном из его участков) отстранен от должности, симпатии людей остались на его стороне. Л.Б. Эпштейн стал рядовым врачом, занялся рентгенологией, позднее был назначен начальником САНО в другой лагерь МВД в Западной Сибири.

Наш будущий такой красивый город в 1948–1950 гг. был перегорожен проволокой, за ней работали заключенные. На работу мы пробирались между этими заграждениями или по узким лесным тропинкам. «Тропы перебегали зайцы, на ветках прыгали белки», — вспоминает О.С. Рыбакова. Грязь на дорогах была немыслимой и неподъемной — перекрывала по высоте любую обувь. Ни столовой, ни магазина вначале не было вообще. Бытовые помещения отапливались печами, умываться ходили на озеро.

Но планировался поистине город будущего. Формировались по просекам, следуя за рельефом местности, первые четыре улицы; проектировались ясли, детсады, школа, строился медицинский городок. Решались вопросы тепло- и электроснабжения. Открылось грузовое сообщение — движение по железной дороге от Кыштыма до «разъезда А». Появился гараж для грузовых автомашин, деревообделочный комбинат (ДОК). Так называли и один из участков города.

О труде первых столь значимых вспомогательных служб вспоминают реже, хотя заслуга их в становлении комбината огромна. Здесь начинали работу многие — впоследствии ответственные работники самого комбината, включая директора, — Б.В. Брохович, Д.Д. Артамонов, О.С. Рыбакова, Е.Д. Вандышева, П.И. Трякин, Л.П. Назаренко, В.И. Кузнецова, М.Е. Сопельняк и другие. Позднее они стали нашими пациентами уже как основные работники атомных цехов, а начинали свою работу, не гнушаясь обязанностями работников отдела снабжения, кассира, машинистки, табельщицы, «если это нужно стране в первую очередь». Особо следует оценить безотказную работу врачей и лаборантов по проведению медосмотров с регистрацией множества показателей на самом высоком профессиональном уровне.

«Входной» медосмотр — перед началом работы на производстве проводили в городской поликлинике. Вопросы допуска прибывших на комбинат решали на специальных комиссиях после тщательного осмотра специалистами (терапевт, невропатолог) и повторных анализов крови. Эти данные сопоставляли с полученными ранее по месту жительства или работы. Сохранившиеся записи в медицинских книжках всех сведений и решений, сделанные опытными врачами и лаборантами, а в сложных случаях комиссией (председатель А.А. Плетенева), стали бесценными для дальнейшей оценки здоровья в ходе динамического медицинского наблюдения. Позднее они поражали наших зарубежных коллег.

Текущее наблюдение осуществлялось на врачебных здравпунктах, до 1954 г. работавших круглосуточно с огромной нагрузкой: за первые 5 лет было проведено более 100 тыс. медицинских осмотров. Не миновали медосмотра и ведущие специалисты комбината — люди, отличавшиеся по возрасту от большей части персонала (18–25-летних). И в дальнейшем они хоть и без энтузиазма, но подчинялись указаниям медиков на необходимость текущего наблюдения.

Тяжесть ситуации с профессиональным облучением требовала увеличения частоты медосмотров и проведения анализа крови до 5–10 раз в год вместо предусмотренного указаниями МЗ однократного (при этом обеспеченного штатами соответственно такой нагрузке!). Вне графика в любой день и час на здравпункте принимали работников, кассета которых за смену набирала дозу 25 Р и выше. Именно в этой группе интенсивно облучавшихся людей (так называемых «сигналистов») были выявлены первые случаи хронической и даже подострой лучевой болезни.

Шифром хронической лучевой болезни, понятным тем, кому это необходимо, был ABC — астеновегетативный синдром. Знали его и пациенты по своим больничным листам. Условия секретного режима ограничивали вообще полноту записи: доза скрывалась за изменявшимся номером медицинской карты. Нуклиды обозначались порядковыми номерами (1–4). Объект назывался по имени начальника: «хозяйство Архипова, Точеного, Алексеева» без расшифровки типа технологии.

Следует назвать имена тех, кто первыми пришли на здравпункты заводов, стали самыми близкими персоналу в его повседневной жизни, а иногда и разделяли с этими людьми (как на заводе № 25) неблагоприятные по уровням облучения условия труда: врачи Т.А. Абатурова, З.С. и И.Я. Голубченко, В.Н. Дощенко, В.Н. Дымченко, А.А. Еманова, А.А. Ершов, А.Я. Заботина, С.А. Власова, Л.С. Кузьмина, Я.И. Колотинский, В.И. Кирюшкин, Е.М. Лисенкова, О.Н. Мироненко, В.К. Попов, С.А. Давыдова, И.А. Смагин, Н.Н. Юрков, А.И. Шуваева, Н.И. Федорова, фельдшера Марханюк, Котельникова и др. Многих сегодня уже нет среди нас. О них мы вспоминаем с таким же уважением и признательностью, как и о ветеранах самого завода.

Посещали город и ведущие клиницисты страны, но они обычно не находили для себя объектов присущей им деятельности — установления сложного диагноза тяжелых заболеваний: таковые в нашем молодом городе были крайне редки. Не вполне успешным было и их вмешательство в волновавшую нас огромную повседневную работу по радиационной медицине.

Е.М. Тареев, например, ознакомившись бегло с гемограммами работников объекта, счел недостаточно обоснованными выводы о необходимости отстранения их от работы, подкрепленные нашим, тогда уже значительным опытом в области воздействия на человека общего гамма-облучения. По опыту в лучевой терапии, которым располагал ученый, конечно, не должно вызывать тревоги снижение количества лейкоцитов на 30–40% от исходного, тогда как для нас это были критические значения. Специалист оценил наши рекомендации как «фантазии неопытных мальчиков и девочек-медиков».

И.С. Глазунова весьма тяготило и волновало по тем же мотивам более длительное пребывание в нашем городе. А нас отнюдь не увлекали его лекции о редких формах нейроинфекции, в которых он был большим специалистом. Профессор мог часами, шумно вздыхая, стоять у окна больницы и охотно соглашался на предложения нашей милой старшей сестры отделения «выпить валерьяночки» — приветливо отвечая: «Спасибо, давай, Любушка».

Понравился ему из всех нас лишь Г.Я. Лукачер, также увлеченный диагностикой нейроинфекции. И.С. Глазунов поддержал потом и диссертационную работу Г.Я. Лукачера о гипертензионно-диэнцефальном синдроме у работающих на комбинате. С моей точки зрения, и сегодня состояние таких редких пациентов, в том числе с микроорганической симптоматикой, типично для последствий нейроинфекции. Отнюдь не было обоснованным при имевшемся тогда уровне доз отнесение наблюдавшихся изменений к проявлениям лучевой патологии мозга. Ссылка в воспоминаниях Г.Я. Лукачера о последующем экспериментальном подтверждении его данных закономерно обходит главный вопрос о совершенно ином уровне доз, продуцирующих прямое повреждение мозга, его отек и гиперпродукцию ликвора в эксперименте. Слишком мало тогда еще знали о радиации, особенно в учреждениях, далеких от комбината, каковыми были ИБФ и его клиника (Н.А. Куршаков).

Наиболее близкими к актуальным для нас острым вопросам в тот ранний период и очень полезными были повторные посещения комбината академиками А.А. Летаветом и Г.М. Франком. Яркие личности, образованные ученые, активно работавшие в области радиобиологии и радиационной гигиены, они заслуживают отдельного краткого очерка и благодарной памяти тех из нас, кто считает себя их учениками. Благодаря помощи А.А. Летавета, Г.М. Франка и П.Е. Лукомского появились наши первые публикации. Это был доклад А.К. Гуськовой и Г.Д. Байсоголова в Женеве в 1954 г. о двух случаях острой лучевой болезни человека. Там же с прекрасным докладом о принципах нормирования в СССР выступил сам А.А. Летавет. Еще раньше (1951–1952 гг.) Г.М. Франк предложил мне поделиться в его лаборатории № 2 своими соображениями об основных направлениях клинических исследований по проблеме действия радиации на организм человека. Наверное, уже единственным свидетелем этого выступления, многочисленных вопросов по теме и по уничтоженному за давностью тексту (как и ряду других документов по спецотделу ИБФ) является профессор Н.Г. Даренская.

С удовлетворением думаю, что в это время (1951 г.), преодолев первоначальный (апрель 1949 г.), крайний негативизм, я уже была увлечена новой областью, начинала активно интересоваться литературой по радиобиологии, размышлять о виденном. Именно увлечение нейрорадиологией примирило меня с учителем моим Д.Г. Шефером, тяжело переживавшим уход ученицы «навсегда» из общей неврологии и из руководимой им клиники Свердловского мединститута: ведь и его докторская диссертация, и первая монография в 1937 г. были посвящены также экспериментальному изучению действия больших доз рентгеновских лучей на нервную систему. Целью его работы было обоснование пользы локального терапевтического применения излучения при болезнях нервной системы. А темой моей докторской диссертации (1956 г.) стало изучение действия общего облучения в профессиональных условиях на нервную систему человека, в том числе его место в структуре сложного симптомокомплекса лучевой болезни.

Так переплетались в моей деятельности 1949–1952 гг. обычные общемедицинские заботы (медосмотры, консультации больных, заведование неврологическим отделением МСО с небольшим, но очень деятельным коллективом) с работой во 2-м терапевтическом отделении, руководимом блестящим организатором и великолепным клиницистом-гематологом Г.Д. Байсоголовым, над проблемами профессиональной патологии. Оба коллектива были высокопрофессиональны, ответственны и хороши в плане человеческого общения. В неврологическом отделении выделялись Н.М. Напалкова — образованный невропатолог ленинградской школы, тонкий врач и психолог в общении с больными и в рассказе о них, впоследствии заслуженный врач РСФСР, хороший практический врач Л.И. Байкова и психиатр Г.Г. Шашков. Во 2-м терапевтическом отделении под руководством Г.Д. Байсоголова работали два терапевта, окончивших клиническую ординатуру в мединститутах Москвы, — Л.С. Кузьмина, В.И. Маслюк, дерматолог Е.А. Еманова, молодые перспективные врачи В.И. Кирюшкин, Ф.М. Лясс, Н.Н. Юрков и др.

Значимость второго — радиационного направления становилась для меня все более очевидной в условиях последовательного ввода в эксплуатацию основных заводов комбината и укрепляла мои связи со 2-м терапевтическим отделением. Работа в нем с 1953 г. стала для меня основной.

Остановлюсь подробнее на первом промышленном реакторе и его дальнейших модификациях.

Уже на этапе строительства (глубокий, рассчитанный на реактор размером 12×12×12 м котлован в скальной породе, вентиляционное здание с высокой трубой, основное административное наземное здание) одновременно осуществлялись поставка и монтаж основных технологических систем. На строительстве котлована для реактора были заняты 52 тыс. рабочих. Последовательно прибывали графитовые блоки, урановые ТВЭЛы (весьма тогда дефицитные) в алюминиевой оболочке и авиалевые трубы технологических каналов (которых должно было быть более 1200). Работала уже постоянно и научная группа из ИАЭ — В.И. Меркин и И.С. Панасюк. Последний выбыл относительно быстро в связи с тяжелой травмой (автоавария), и вся тяжесть работы легла на Меркина. С первых шагов после производственной практики на реакторе Ф-1 в подготовке к пуску реактора участвовали Н.Н. Архипов, Ф.Е. Логиновский, И.М. Розман, С.Н. Вьюшкин, Г.Б. Померанцев, Н.Д. Степанов.

Первыми начальниками смен были А.Д. Рыжов, А.И. Забелин, Л.А. Юровский, Д.С. Пинхасик. Главным энергетиком стал П.В. Глазков, руководителем службы КИП — А.Ф. Попов, лаборатории дозиметрического контроля — В.М. Шевченко. Всех этих замечательных людей нам довелось узнать и в частом общении в тяжелый пусковой период, а кого-то и как пациентов, не щадивших своего здоровья в этих сложных условиях.

Кладка и оснащение реактора проходила под непосредственным контролем и с участием И.В. Курчатова, Б.Л. Ванникова, Н.А. Долежаля, Б.С. Позднякова.

В первых числах июня была, наконец, пущена охлаждающая вода и отрегулированы расходомеры и другие приборы контроля.

При пробном пуске присутствовали начальник комбината Б.Г. Музруков и главный инженер Е.П. Славский. 22.06.48 г. мощность реактора достигла проектной величины. Всего в пусковой период на нем работали 460 человек. Наблюдение за ними было главной заботой медиков, поскольку с самого начала пришлось столкнуться с целым рядом непредвиденных ситуаций, обусловленных изменением свойств и конфигурации технологических каналов, что сопровождалось повышенным облучением ремонтников и эксплуатационников. На смену первым пациентам, преимущественно с травмами и простудными заболеваниями, в том числе и весьма «экзотическими» в период строительства, на обследование стали направлять людей по поводу возможного развития местных и общих лучевых поражений. Конечно, в тот период мы получали лишь устные предупреждения о возможности переоблучения и имевшего место у пациентов воздействия в деталях не знали.

Намного позднее стали известны его подлинные причины: манипуляции при разрушении оболочки отдельных урановых блоков, их зависание в каналах — «козлы», поступление активной воды в системы влагосигнализации и водоснабжения, в воздушную среду. Большой вклад в изучение причин зависания блоков и в их устранение внес Б.Г. Дубовский. Короткие простои сменялись очередным выходом реактора на рабочий режим, что было очень опасно. Работы по расчистке каналов и извлечению ТВЭЛов проводились и на неостанавливаемом реакторе. И наконец, понадобилась полная ревизия качества и смена 2 тыс. блоков с последующей загрузкой пригодных к работе в реактор в связи с крайним дефицитом материалов для активных зон. Прибегали и к извлечению каналов через верх, а также освобождению передаточного на радиохимический завод устройства — кюбеля путем входа в активную зону — шахту глубиной до 40 м. В этом непосредственное участие дважды принимал Е.П. Славский, строго следивший за непревышением регламента на разовый вход персонала в зону: дозы за один вход составляли до 30 Р. Сложной была и манипуляция по разделению холостых и активных блоков в кюбеле для передачи на радиохимический завод.

Контроль и отбор блочков лично осуществлял И.В. Курчатов — его кассета с указанием на высокую разовую дозу хранится в архиве комбината. Много непредвиденных опасных манипуляций потребовалось совершить в связи с падением в технологический канал штанги длиной 25 м после пробивки ею зависших блоков. В.И. Шевченко отмечает, что всего за месяц было извлечено до 33 тыс. блоков. После таких работ — иногда вечером того же дня или на следующий день руководители направляли их участников на осмотр и проведение анализа крови не в поликлинику, а прямо к нам — во 2-е терапевтическое отделение, устно информируя о возможности переоблучения. Мы также устно сообщали о результатах обследования.

Так, нашими пациентами, охотно и доверительно сотрудничавшими с врачами, несмотря на крайнее переутомление, секретность и все пережитые волнения, были К.М. Заходов (разовая доза — 108 Р), М.Н. Пичугин (53 Р), B.C. Петров (46 Р). Доза руководителя работы И.П. Фролова составляла 26 Р.

Были в 1949–1953 гг. и ситуации, официально признанные уже в 1951, 1952 и 1953 гг. аварийными, с выявлением у 17 человек реальных признаков ОЛБ и у 75 — местных лучевых поражений. Тяжелые поражения, к счастью, были крайне редки — всего 18 реакторных инцидентов за 50 лет деятельности в атомной отрасли. Сейчас я понимаю, что облучение у персонала реактора было, как правило, резко неравномерным, возникало не одномоментно, а фракционно в результате непосредственных манипуляций в активной (γ-β-η) зоне или в связи с прямым касанием к излучающему предмету (блочок в руке). Лучевые катаракты (η-γ),однако, возникли только у трех пациентов. В случаях повторного возвращения и при постоянной работе в радиационно опасных участках у части персонала выявлялись признаки нетяжелой хронической лучевой болезни (у 5% персонала реактора, в том числе у 177 человек за период 1948–1953 гг.).

Сведения о дозах и спектре излучения в отделе техники комбината за 1949–1950 гг. по понятным причинам и сегодня не являются достаточно полными и точными.

Нельзя не отметить, что после тяжелого пускового периода первый промышленный реактор благополучно проработал 30 лет (до 1987 г. — его плановой остановки), значительно превысив отведенное для эксплуатации время.

Сложный путь от экспериментального до промышленного этапа проделал тяжеловодный реактор, монтаж которого был осуществлен на том же комбинате «Маяк» в 1950–1951 гг. 17.10.51 г. начался подъем его мощности до проектной. Аварийные ситуации сопутствовали всему пуско-наладочному периоду при работе на различных нестандартных режимах загрузки реактора природным и обогащенным до 2% ураном-235 и торием. Достаточно сложным был и пуск реакторов на заводе № 37 (1955–1966 гг.). Позднее удалось освоить более надежные типы реакторов («Руслан» и «Людмила», 1970 г.). Были построены реакторы в Северске (Томск), Железногорске (Красноярск), которые работали с самого начала уже в основном в стабильном режиме.

Помимо обычных для реакторостроения проблем в связи с особенностями размещения завода в Красноярске, перед медиками возникли дополнительные — оценка состояния здоровья персонала, работающего в естественном глубоком укрытии с искусственным освещением и вентиляцией. Они были с успехом решены и явились предметом специальных физиолого-гигиенических работ сотрудников ИБФ. Проблем со здоровьем персонала не возникало.

Вспоминаю эксвизитный случай, когда в кабинете начальника объекта рабочий в знак протеста демонстративно проглотил радиоактивный источник малой мощности; ситуация благополучно разрешилась после оперативного удаления источника без последствий для здоровья.

Вопросы радиационной безопасности и в том числе в хранилище переработанного топлива (до 750 млн. Ки в сборке) решались с учетом всего накопленного опыта и не вызывали у медиков особых затруднений; не было и здесь реальных случаев профессиональных заболеваний. Не получено также подтверждения неблагоприятного влияния на экологию региона — постоянно поднимавшегося прессой вопроса при поддержке некоторых экологов по Сибирскому региону, как и по первому заводу по регенерации топлива (РТ) на «Маяке».

Особую сложность в аспекте безопасности персонала представляет разборка активных зон, успешно осуществляемая последовательно на реакторах комбината «Маяк» и предстоящая при снятии с эксплуатации других реакторов. Все такие ситуации служат предметом тщательного анализа, участники работ подвергаются внеочередному медицинскому обследованию, снабжаются на период работ аварийными дозиметрами с контролем доз (планируемых и истинных на каждом этапе работы).

Определение степени тяжести ОЛБ и ХЛБ у персонала «Маяка» в ранний период осуществлялось в основном на основании клинических признаков. Последующее наблюдение за этими и другими пациентами подтвердило адекватность избранных нами (Г.Д. Байсоголов, В.Н. Дощенко, А.К. Гуськова, Е.А. Еманова) в те ранние годы (1948–1954) критериев.

Пуск реакторов последующих поколений — вначале на Комбинате № 817 (тяжеловодные реакторы АВ-1, АВ-2), два из которых были осуществлены в 1992 г., а позднее в Томске и Красноярске (три реактора), проходил уже с учетом предшествующего опыта. Частично использовался персонал, работавший ранее на реакторах Ф-1 и А. Пуски были более благополучны, дозы облучения даже в этот период у большинства соответствовали принятым тогда допустимым. Новые случаи ХЛБ и на Комбинате № 817 после 1954 г. были единичными, а в Томске и Красноярске вообще не зарегистрированы. Благоприятную динамику демонстрировали и уровни доз на реакторах Комбината № 817. В 1954 г. у 87% персонала они не превышали 0,05 Зв/день, а с 60-х годов соответствовали допустимым (15 бэр/год), позднее не повысились, составляя 1/5–1/10 этой величины.

С 1954 г. основным направлением реакторостроения стало их использование для наработки электро- и тепловой энергии (первая АЭС в 1954 г. в Обнинске). Строились реакторы военного назначения также для использования на ПЛА и в надводном флоте. Ввиду своеобразия их активных зон, условий их размещения и процедуры перегрузки они и сегодня требуют к себе и к обслуживающему персоналу особого внимания. Снятие их с эксплуатации — особая проблема.

Вместе с тем и на этих реакторах собственно технологически радиационные аварии, связанные с их повреждением, были крайне редки (1961, 1968 г. — на ПЛА, 1968 г. — авария вЧажме). По частоте и количеству жертв (145 человек, в том числе 12 с летальным исходом) эти аварии значительно уступали другим типам аварий на флоте (пожары, взрывы, погружения и др.).

Отдельную группу составляют реакторы исследовательского назначения. О них будет сказано ниже в контексте с работой по их медицинскому сопровождению учеными-медиками, не относящимися к системе 3-го ГУ МЗ (Институт гигиены труда и профзаболеваний АМН).

Особый раздел будет посвящен крупномасштабной аварии на ЧАЭС с упоминанием группы АЭС, использующих тот же тип реактора (РБМК). С учетом опыта аварии в Чернобыле в этих реакторах после 1986 г. был осуществлен ряд конструктивных усовершенствований систем контроля и защиты.

Отдельную группу составляют научные разработки по проблеме получения трития. При опытном пуске таких установок и их кратковременной эксплуатации в 1952–1953 гг. имели место две аварийные ситуации (пять участников, два случая летального исхода по причине ОЛБ). Описание одного такого редкого наблюдения представлено подробно Н.Д. Окладниковой с соавт. Персонал этих установок имел предшествующий стаж работы на других атомных предприятиях. Однако у пострадавших отмечены и некоторые особенности клинических проявлений, в том числе и в формировании признаков нетяжелой ХЛБ. Это дало основание предположить влияние особенностей распределения трития в водной среде организма (А.К. Гуськова). Более значительным был у них и эффект по хромосомным аберрациям лимфоцитов (Н.Д. Окладникова).