Предисловие автора к русскому изданию 6 страница

бый головной убор. Туземцы говорили, что это мешает падению до

ждя: они принялись громко кричать и требовать, чтобы миссионеры

оставили страну... Миссионеры показали-туземным вождям свой сад

и обратили их внимание на то, что их собственные насаждения поги

бают от недостатка воды: можно ли думать, что миссионеры хотят по

губить свой собственный урожай? Ничто, однако, не могло убедить

туземцев, волнение которых не улеглось до тех пор, пока не полили

обильные дожди>.

Доктор Пехуэль-Леше сообщает весьма похожий факт, сопровож

дая его описанием аналогичных случаев, которые позволяют сделать

обобщение. <После высадки католических миссионеров прекратились

дожди, и насаждения туземцев начали страдать от засухи. Население

вбило себе в голову, что в засухе повинны миссионеры и особенно их

длинные рясы (сутаны). Туземцы никогда не видели подобной одеж

ды. В другом месте выгрузка на берег белой лошади приостановила

всякие торговые сделки и вызвала продо*ительные переговоры.

Один коммерсант имел много хлопот из-за того, что заменил кривой

шест из местного дерева, на котором был водружен флаг, прямой

мачтой, изготовленной из привозного дерева. Блестящий-резиновый

плащ, странная шляпа, кресло-качалка, какой-нибудь невиданный

инструмент способны вызвать у туземцев худшие подозрения. Все

прибрежное население может взволноваться при виде парусника с но

выми снастями или парохода, у которого больше труб, чем у других

судов. Если приключится какая-нибудь беда, то причину ее видят в

необычайном явлении>.

В Новой Гвинее <в то время, когда я поселился со своей женой у

моту-моту, - говорит Эдельфельт, - свирепствовала по всему побе

режью эпидемия плеврита... Нас, меня и жену, естественно, обвини

ли в том, что мы привезли с собой посланца, смерти, и стали

требовать громкими криками, чтобы мы, а вместе с нами и учителя

полинезийской школы были подвергнуты смертной казни... Следова

ло, однако, указать непосредственную причину эпидемии. Сначала

обвинили бывшего у меня несчастного барана: пришлось его убить,

чтобы успокоить туземцев. Эпидемия не переставала косить людей, и

туземцы взялись за двух моих коз, которых, однако, удалось спасти.

В конце концов проклятия и обвинения туземцев оказались направ

ленными на большой портрет королевы Виктории, который был при

бит к стене нашей столовой. До эпидемии туземцы приходили, иногда

даже издалека, чтобы посмотреть этот портрет, и целыми часами

глядели на него. Теперь это безобидное изображение нашей милости

вой государыни превратилось в причину разрушительной эпидемии...

туземцы требовали от меня, чтобы я убрал портрет, но я не согла

шался>.

В Тайне (Новые Гебриды) <кажется почти невозможным опреде

лить, как идеи туземцев ассоциируются между собой. Например,

один из них, проходя по дороге, видит, как на него с дерева падает

змея: пусть он назавтра или на следующей неделе узнает, что сын

его умер в КвинслендЬ, и уж он обязательно свяжет эти два факта.

Однажды ночью на землю выползла черепаха и отложила в песок

свои яйца. Она была поймана как раз в этот момент. Никогда на па

мяти туземцев не случалось ничего подобного, поэтому они сейчас же

сделали заключение, что христианство явилось причиной того, что

черепаха снесла яйца на берегу. Туземцы сочли поэтому нужным от

дать черепаху миссионеру, который принес сюда новую религию>.

Такие же ассоциации мы находим и в Северной Америке. <Однаж

ды вечером, коща мы беседовали о животных страны, я, желая пока

зать туземцам, что у нас, во Франции, водятся зайцы и кролики, при

помощи теней моих пальцев изобразил против света на стене фигуры

этих животных. По чистой случайности туземцы назавтра наловили

рыбы больше обыкновенного: они решили, что причиной богатого

улова были именно те фигурки, которые я им показывал. В простоте

своей туземцы принялись упрашивать меня, чтобы я каждый вечер

взял на себя труд делать то же самое и научил их этому. Я отказал

ся, не желая подать повод такому суеверию и поддаться их безумию>.

Наконец, вот еще факт. В Новой Гвинее <туземец, возвращаясь с

охоты или рыбной ловли с пустыми руками, ломает себе голову над

тем, каким способом обнаружить человека, околдовавшего его оружие

или сети. Он поднимает глаза и видит как раз туземца из соседнего и

дружественного селения, направляющегося к кому-нибудь с визитом.

Туземец обязательно подумает, что этот человек и есть колдун, и при

первом удобном случае он внезапно нападет на него и убьет>.

Общепринятое объяснение всех этих фактов сводится к следующе

му: здесь налицо неправильное применение первобытными людьми

закона причинности, они смешивают предшествующее обстоятельство

с причиной. Это просто частный случай весьма распространенной

ошибки в рассуждении, которой присвоено название софизма Post

hoe, ergo propter hoe (<После этого, - значит, вследствие этого>).

Первобытные люди, мол, не имеют даже и понятия о том, что подо

бное рассуждение ошибочно. Последовательность представлений в их

сознании является для них достаточной гарантией того, что предметы

связаны между собой и в действительности: говоря точнее, первобыт-

ные люди даже не помышляют о том, что эта связь нуждается в ка

кой-нибудь гарантии, в проверке. Сами наблюдатели обычно подска

зывают такое именно объяснение. <Для туземцев, - говорит д-р

Пехуэль-Леше, - нет ничего (*учайного. То, что смежно во време

ни, хотя бы даже в очень удаленных между собою пунктах, легко

принимается ими за предметы или явления, причинно связанные

между собою>.

Правда, что (ниже мы увидим, чем это объясняется) для перво

бытных людей нет ничего случайного. Но что касается остального, то

это объяснение, если оно и не безусловно неточно, во всяком случае

неполно. Несомненно, первобытные люди так же, как и цивилизован

ные, или, может быть, больше склонны совершать ошибку в рассуж

дении: Post hoe, ergo propter hoe. Однако в тех фактах, которые я

привел и которые являются простыми образцами весьма многочислен

ного разряда фактов, заключается нечто большее, нечто иное, чем

наивное и неправильное применение принципа причинности. Не

только непосредственное предшествование во времени побуждает свя

зывать какое-нибудь явление с другим. Уловленная или замеченная

последовательность явлений может внушить ассоциирование их: сама

ассоциация, однако, не сливается целиком с этой последовательно

стью. Ассоциация заключается в мистической связи между предшест

вующим и последующим, которую 'представляет себе первобытный

человек и в которой он убежден, как только он себе ее представил:

предшествующее, по представлению первобытного человека, обладает

способностью вызывать появление последующего. Такой вывод выте

кает из тех самых фактов, которые сообщаются д-ром Пехуэль-Леше,

если только сопоставить их с тем, что было установлено выше отно

сительно мистических свойств формы существ и предметов. И какие

только последствия не могут быть вызваны мистической способностью

какой-нибудь рясы, трехтрубного парохода, непромокаемого пальто,

мачты с флагом, вообще каким-нибудь необыкновенным предметом?

Кто знает, какие последствия могут наступить из-за одного их при

сутствия? Все, что является странным, служит для туземца предме

том страха, говорят Спенсер и Гиллен. В случае с портретом

королевы Виктории объяснение при помощи софизма Post hoe, ergo

propter hoe явно недостаточно. Портрет был знаком туземцам задолго

до того, как разразилась эпидемия. К портрету они придрались лишь

в четвертую очередь, после того как они последовательно обвиняли

миссионера, его барана и его коз. Если туземцы обвинили портрет,

то это, несомненно, произошло потому, что они предполагали в нем,

в таком необычайном предмете, наличие магических сил. И случай с

гуранами, сообщаемый Сагаром, должен быть истолкован таким же

образом.

Следовательно, для того чтобы понять эти факты и свести их к

общему принципу, необходимо обратиться к мистическому характеру

коллективных представлений и признать такой же характер за ассо

циациями, которые образуются между этими представлениями в

мышлении первобытных обществ. Последовательность во времени яв

ляется элементом этой ассоциации. Но данный элемент не всегда обя

зателен и никогда недостаточен. Если бы дело обстояло иначе, то как

объяснить, что сплошь да рядом самая постоянная, самая очевидная

последовательность явлений ускользает от внимания первобытных

людей? Например, <я-луо не ассоциируют дневного света с сиянием

солнца: они рассматривают их как две совершенно самостоятельные

вещи и спрашивают, что делается с дневным светом ночью>. Добриц-

гоффер рисует абипонов не способными уловить иногда самую непо

средственную последовательность явлений, даже такую, которая

бросается в глаза. Так, например, <казалось бы, что тяжелой раны от

удара копьем вполне достаточно, чтобы объяснить смерть раненого.

Тем не менее, если раненый умирает, абипоны в своем безумии до

ходят до того, чтобы верить, будто не оружие убило раненого, а зло

дейское искусство какого-нибудь колдуна... они убеждены, что

колдун умрет в свою Ьчередь в наказание за убийство их родствен

ника, если только сейчас же после смерти покойника вырвать у него

язык и сердце, зажарить их на огне и отдать на съедение собакам.

Хотя уже много сердец и языков было съедено собаками и никто ни

разу не видел, чтобы непосредственно после этого умер какой-нибудь

колдун, абипоны тем не менее свято сохраняют привязанность к обы

чаю своих предков и продолжают вырывать язык и сердце у детей и

взрослых обоего пола, как только они испускают дух>.

Таким образом, не только самая бросающаяся в глаза последова

тельность явлений часто проходит не замеченной для сознания пер

вобытных людей, но очень часто они твердо верят в такую

последовательность, которая никогда не оправдывается на деле. Опыт

не в состоянии ни разуверить их, ни научить чему-нибудь. В беско

нечном количестве случаев мышление первобытных людей, как мы

видели выше, непроницаемо для опыта. Таким образом, когда тузем

цы взваливают ответственность за засуху на сутаны миссионеров,

когда они приписывают появление эпидемии присутствию какого-ни

будь портрета, то это не просто результат последовательности этих

явлений во времени, уловленной сознанием туземцев и истолкован

ной ими как причинная зависимость. Умственный процесс протекает

здесь совершенно иначе и более сложно. То, что мы называем опытом

и последовательностью явлений, отнюдь не находит у первобытных

людей сознания, готового просто их воспринять и склонного пассивно

подчиниться полученному впечатлению. Напротив, сознание перво-

битного человека наперед заполнено огромным числом коллективных

представлений, под влиянием которых все предметы, живые сущест

ва, неодушевленные вещи или орудия, приготовленные рукой чело

века, мыслятся всегда обладающими множеством мистических

свойств. Следовательно, первобытное сознание, чаще всего совершен

но безразлично относящееся к объективной связи явлений, обнаружи

вает особую внимательность к очевидным или скрытым мистическим

связям между этими явлениями. Источником этих ассоциаций, пред

определяющих восприятие первобытного человека, служит отнюдь не

опыт, и против них последний совершенно бессилен.

Мы не будем больше пытаться объяснять ассоциации ни слабостью

первобытного сознания, ни интеграцией идей, ни наивным примене

нием принципа причинности, ни софизмом <После этого, - значит,

вследствие этого>, словом, мы откажемся от сведения умственной де

ятельности первобытного человека к более низкой форме нашей дея

тельности. Рассмотрим лучше эти ассоциации как таковые,

исследуем, не зависят ли они от общего закона, от общей основы тех

мистических отношений, которые так часто улавливаются в отноше

ниях между существами и предметами первобытным сознанием. Есть

один элемент, который всегда налицо в этих отношениях. Все они в

разных форме и степени предполагают наличие партиципации (со

причастности) между существами или предметами, ассоциированны

ми коллективным представлением. Вот почему, за неимением

лучшего термина, я назову законом партиципации характерный

принцип первобытного мышления, который управляет ассоциацией и

связями представлений в первобытном сознании.

Было бы трудно дать сейчас отвлеченную формулировку этого за

кона. Дальнейшее изложение в настоящей главе достаточно выявит

существо закона, хотя то, что им выражается, лишь с большим тру

дом вмещается в обычные рамки нашего мышления. Все же, за от

сутствием удовлетворительной формулы, можно попытаться дать

приближенное определение. Я сказал бы, что в коллективных пред

ставлениях первобытного мышления предметы, существа, явления

могут непостижимым для нас образом быть одновременно и самими

собой, и чем-то иным. Не менее непостижимо они излучают и вос

принимают силы, способности, качества, мистические действия, кото

рые ощущаются вне их, не переставая пребывать в них.

Другими словами, для первобытного мышления противополож

ность между единицей и множеством, между тождественным и дру

гим и т. д. не диктует обязательного отрицания одного из указанных

терминов при утверждении противоположного, и наоборот. Эта

противоположность имеет для первобытного сознания лишь второсте

пенный интерес. Иногда первобытное сознание улавливает противо

положность. Нередко она скрадывается перед мистической общностью

бытия тех существ, которые нельзя отождествлять, не впадая в неле

пость. Так, например, <трумаи (племя северной Бразилии) говорят,

что они - водяные животные. Бороро (соседнее племя) хвастают, что

они - красные арара (попугаи)>. Это вовсе не значит, что только

после смерти бороро превращаются в арара или что арара являются

превращенными в бороро и поэтому достойны соответствующего об

ращения. Нет, дело обстоит совершенно иначе. Это не имя, которое

они себе дают, это также не провозглашение своего родства с арара,

нет. Бороро настаивают, что между ними и арара присутствует тож

дество по существу. Фон ден-Штейнен полагает непостижимым, как

они могут считать себя одновременно человеческими существами и

птицами с красным оперением. Однако для мышления, подчиненного

закону партиципации, в этом нет никакой трудности. Все общества и

союзы тотемического характера обладают коллективными представле

ниями подобного рода, предполагающими подобное тождество между

членами тотемической группы и их тотемом.

С динамической точки зрения возникновение существ, явлений,

того или иного события представляет собой результат мистического

действия, которое при определенных мистических условиях передает

ся от одного предмета или существа к другому. Все это зависит от

партиципации, которая представляется первобытным человеком в са

мых разнообразных формах: в форме соприкосновения, переноса,

симпатии, действия на расстоянии и т. д. В огромном числе обществ

низшего типа изобилие дичи, рыбы или плодов, правильная смена

времен года, периодичность дождей - все связывается с выполнени

ем известных церемоний определенными людьми или с присутствием

и здоровьем какой-нибудь священной особы, которая обладает специ

альной мистической благодатью. Или, например, новорожденный

младенец подвергается отраженному влиянию всего того, что делает

его отец, его пища и т. д. Индеец на охоте или на войне удачлив или

неудачлив в зависимости от того, воздерживается или не воздержи

вается его жена, оставшаяся на стоянке, от той или иной пищи, от

тех или иных поступков. Подобного рода коллективные представле

ния можно приводить бесконечно. То, что мы называем естественной

причинной зависимостью между событиями и явлениями, либо вовсе

не улавливается первобытным сознанием, либо имеет для него мини

мальное значение. Первое место в нем, а часто и все сознание, зани

мают различные виды мистической партиципации.

Вот почему мышление первобытных людей может быть названо

пра-логическим с таким же правом, как и мистическим. Это скорее

два аспекта одного и того же основного свойства, чем две самостоя

тельные черты. Первобытное мышление, если рассматривать его с

точки зрения содержания представлений, должно быть названо мис

тическим, оно должно быть названо пра-логическим, если рассматри

вать его с точки зрения ассоциаций. Под термином <пра-логический>

отнюдь не следует разуметь, что первобытное мышление представля

ет собою какую-то стадию, предшествующую во времени появлению

логического мышления.' Существовали ли когда-нибудь такие группы

человеческих или дочеловеческих существ, коллективные представле

ния которых еще не подчинялись логическим законам? Мы не знаем;

во всяком случае это весьма маловероятно. То мышление обществ

низшего типа, которое я называю пра-логическим, за отсутствием

лучшего названия, - это мышление по крайней мере вовсе не имеет

такого характера. Оно не антилогично, оно также и не алогично.

Называя его пра-логическим, я только хочу сказать, что оно не стре

мится, прежде всего, подобно нашему мышлению, избегать противо

речия. Оно в первую очередь подчинено закону партиципации.

Ориентированное таким образом, оно отнюдь не имеет склонности

без всякого основания впадать в противоречия (это сделало бы его со

вершенно нелепым для нас), однако оно не думает о том, чтобы из

бегать противоречий. Чаще всего оно относится к ним с

безразличием. Этим и объясняется то обстоятельство, что нам так

трудно проследить ход такого мышления.

Как уже было сказано, эти свойства относятся только к коллек

тивным представлениям и их ассоциациям. Рассматриваемый индиви

дуально, в той мере, в какой он мыслит и действует независимо, если

это возможно, от коллективных представлений, первобытный человек

будет чаще всего чувствовать, рассуждать и вести себя так, как мы j

от него ожидаем. Заключения и выводы, которые он станет делать, *

будут такими, какие и нам кажутся вполне разумными для данной *''

обстановки. Если он, например, убил две штуки дичи и подобрала

только одну, то он задаст себе вопрос, куда девалась вторая, и вся

чески будет ее искать. Если его захватит враспло5с дождь, то он ста

нет искать убежища. Если он встретит дикого зверя, то постарается

убежать от него и т. д. и т. д. Но из того, что в подобных случаях

первобытные люди будут рассуждать, как мы, а поведение их будет

похожим на наше (ведь в самых простых аналогичных случаях так

же будут вести себя и наиболее разумные среди животных), из этого

вовсе не следует, что умственная деятельность первобытных людей

повинуется тем же законам, что и наша. На деле мышление перво-

битных людей, поскольку оно коллективно, имеет свои собственные

законы, и первый, а также наиболее общий - закон партиципации.

Сам материал, которым орудует эта умственная деятельность, уже

подвергея действию закона партиципации: коллективные представле

ния первобытных людей - совершенно иное, нежели наши понятия.

Последние, будучи материалом наших логических операций, служат,

как известно, результатом предшествующих операций того же рода.

Простое высказывание общего отвлеченного термина: человек,

животное, организм - заключает в себе в подразумеваемом виде

большое количество суждений, которые предполагают определенные

отношения между многими понятиями. А коллективные представле

ния первобытных людей не являются, подобно нашим понятиям, про

дуктом интеллектуальной обработки в собственном смысле слова. Они

заключают в себе в качестве составных частей эмоциональные и мо

торные элементы, и, что особенно важно, они вместо логических от

ношений (включений и исключений) подразумевают более или менее

четко определенные, обычно живо ощущаемые партиципации (сопри-

частая).

Почему, например, какое-нибудь изображение, портрет является

для первобытных людей совсем иной вещью, чем для нас? Чем объ

ясняется то, что первобытные люди приписывают им, как мы видели

выше, мистические свойства? Очевидно, дело в том, что всякое изо

бражение, всякая репродукция сопричастны природе, свойствам, жиз

ни оригинала. Сопричастие не должно быть понимаемо в смысле

какого-то дробления, как если бы, например, портрет заимствовал у

оригинала некоторую часть суммы свойств или жизни, которой тот

обладает. Первобытное мышление не видит никакой трудности в том,

чтобы эти жизнь и свойства были присущи одновременно и оригина

лу, и изображению. В силу мистической связи между оригиналом и

изображением, связи, подчиненной закону партиципации, изображе

ние одновременно и оригинал, подобно тому как бороро суть в то же

время арара. Значит, от изображения можно получить то же, что и

от оригинала, на оригинал можно действовать через изображение.

Точно так же, если бы вожди майданов позволили Кэтлину сфото

графировать их, то они не смогли бы спать спокойно последним сном,

когда окажутся в могиле. Почему? Потому что в силу неизбежного

сопричастия все то, что произойдет с их изображением, отданным в

руки чужеземцев, отразится на них самих после смерти. А почему

племя так беспокоится из-за того, что будет смущен покой их вож

дей? Очевидно, потому (хотя Кэтлин этого и не говорит), что благо

получие племени, его процветание, даже самое существование

зависят, опять-таки благодаря мистической партиципации, от состоя

ния живых или мертвых вождей.

Подобные соображения действительны и для других коллективных

представлений, мистический характер которых мы выявили, напри

мер об имени и тени. Есть одно представление, на котором мы дол

жны остановиться особо, ибо оно служит опорным пунктом для целой

теории первобытного мышления. Мы разумеем представление о душе,

служащее отправной точкой для учения, известного под именем тео

рии анимизма, принцип которой излагается у Тэйлора так: <По-ви

димому, люди, способные мыслить, но находящиеся еще на низшей

ступени культуры, были глубоко заинтересованы двумя группами

биологических проблем. Во-первых, чем вызывается различие между

живым телом и мертвым, какова причина сна, бодрствования, обмо

рока, болезни, смерти? Во-вторых, что представляют собой человече

ские образы, которые являются нам в снах и видениях? Первым

шагом древних философов-дикарей, рассматривающих эти две группы

явлений, было несомненно, заключение, что каждый человек имеет

две принадлежащие ему вещи* свою жизнь и свой призрак. И то и

другое находится в тесной связи с телом: жизнь делает тело способ

ным чувствовать, мыслить и действовать, призрак является образом

тела или его вторым Я. И жизнь и призрак воспринимались, как не

что отделимое от тела: жизнь представлялась способной уходить из

бесчувственного или мертвого тела, призрак - способным являться

людям, находящимся далеко от тела. Второй шаг... заключался про

сто в соединении жизни и призрака. Раз они одинаково принадлежат

телу, то почему не считать их принадлежащими друг другу, разве

они не проявления одной и той же души? Это во всяком случае со

ответствует действительному представлению о личной душе или духе

у низших рас, которое может быть выражено таким образом: душа -

человеческий образ, лишенный объема, тела, по своей природе похо

жий на пар, на пленку, на тень. Душа - причина жизни и сознания

в одушевляемом ею индивиде, владычица личного сознания и воли ее

прежнего или нынешнего телесного обладателя: она способна поки

нуть тело и вместе с тем появиться внезапно в разных местах; чаще

всего она неосязаема и невидима и тем не менее проявляет физиче

скую силу, особенно показываясь заснувшим или бодрствующим лю

дям в качестве призрака, отделенного от тела, на которое она по

облику похожа, продолжая существовать и являться людям после

смерти этого тела, она способна проникнуть в тела других людей, ов

ладевать ими и действовать в них, она способна входить в тела жи

вотных и даже неодушевленных предметов... Вот учения, которые

лучше всего соответствуют очевидному свидетельству человеческих

чувств, истолкованному первобытной, но по-своему логической и ра

циональной философией>.

Действительно, излюбленная идея Тэйлора состоит в том, что

анимизм является учением тем более последовательным и удовлетво

рительным с логической точки зрения, чем ближе к источнику та его

форма, которую мы рассматриваем, т. е. чем она первобытнее. Впо

следствии это учение осложнилось новыми элементами, приняло бо

лее общий характер, пытаясь решить самые сложные проблемы, и

обрело более смутный и путаный характер. Первоначально анимисти

ческая философия отличалась совершенной прозрачностью, ибо она,

так сказать, навязывалась наивному мышлению философа-дикаря са

мими фактами, и то удовлетворение, которое должен был этот фило

соф находить в своей гипотезе, современный ученый испытывает,

констатируя, что гипотеза была произвольным продуктом умственной

деятельности, неизменно тождественной в своей основе и побуждае

мой, так же как и у нашего ученого, логической потребностью дать

ответ на проблемы, которые ставятся* фактами перед человеческим

разумом.

Эта теория весьма заманчива. И действительно, нам кажется, что

если бы мы были на месте философа-дикаря, то рассуждали бы

подобно ему, т. е. так, как мы его представляем рассуждающим. Но

существовали ли когда-нибудь такие философы-дикари? Создают ли

коллективные представления о душе в низших обществах своего рода

учение, родившееся из потребности разрешать биологические пробле

мы? Нет ничего сомнительнее, ничего менее правдоподобного, если

считать установленным, что мышление этих обществ ориентировано

иначе, чем наше, что их коллективные представления имеют прежде

всего мистический характер, что первобытные люди вообще обнару

живают гораздо больше интереса к мистическим свойствам существ,

чем к логической стройности их собственного мышления. Поэтому,

чем более рациональной и последовательной оказывается первобыт

ная философия души, тем больше у нас оснований бояться, что, не

смотря на все количество собранных фактов и талант тех, которые ее

излагают, она очень далека от явлений, которые берется объяснять.

И действительно, почти везде, где наблюдение было достаточно

длительным и тщательным, приходится отказываться от счастливой

простоты <одной и той же души, одновременно проявляющейся в ка

честве жизненного начала, с одной стороны, и призрака, с другой>.

Коллективные представления рисуют нам нечто гораздо более слож

ное и по крайней мере менее легко объяснимое.

Приведем некоторые примеры. На западноафриканском побережье

майор Эллис собрал несколько фактов, которые совершенно не вя

жутся (он сам это отмечает) с идеей души, как она была определена

Тэйлором. Согласно Эллису, туземцы различают кра и сраман. Кра

существовало от рождения человека, вероятно, в качестве кра целого

ряда индивидов, и после смерти человека оно будет продолжать свое

независимое существование. Оно либо войдет в тело новорожденного