Предисловие автора к русскому изданию 10 страница

Это объяснение подтверждается подробностями рассказа Кэтлина

относительно исполненных им портретов вождей майданов. Кэтлин неустает расписывать удивление и ужас, которые вызвал у майданов

сам вид изображений. А. между тем эти индейцы с незапамятных вре-

* Европейский наблюдатель, когда он осмеливается истолковывать рисунки первобытных людей, почти наверняка попадает впросак. Фон ден-Штейнен на опыте убедился в этом в Бразилии. Паркинсон, со своей стороны, юворит: <Мы оказываемся здесь пред загадкой, которую разгадать трудно. <Mmeilungen> (немецкий этнографический журнал) видит в этих рисунках змей. И действительно, на рисунках можно раз

личить голову и тело змеи. Однако байнинги утверждают, что это свинья... Следующееизображение могло бы в крайнем случае сойти за лицо, однако, согласно разъяснению туземцев, оно обозначает дубину, хотя не имеет с ней никакого сходства. Можно сказать, что решительно никому, даже человеку, одаренному самым безумным воображением, никогда не пришло бы в голову такое объяснение... Я был склонен рассматривать три круглых рисунка, следующих за указанными двумя, как глаза. Туземцы, однако, сейчас же разрушили эту иллюзию, присовокупив, что глаза не могут быть воспроизведены на рисунке...

Объяснения орнаментов были мне даны самими байнингами. Не может быть никакого сомнения, что те, которые исполняют эти рисунки, ассоциируют с ними определенные идеи, хотя отношения между ними почти во всех случаях остаются для нас темными, так как рисунок не имеет никакого сходства с изображаемым предметом. Мы видим, как мало у нас права истолковывать орнаменты первобытною человека по тому сходству с известным нам предметом, которое обнаруживается в рисунке.

Байнинги видят в этих традиционных рисунках раковину, определенный листок, человеческое лицо и т. д. Данное представление так крепко утвердилось, что когда у них спрашиваешь о смысле этих рисунков, то встречаешь на их лице выражение полного недоумения: они не могут постичь, как это все не могут сразу понять смысла орнаментов>.

мен имели привычку рисовать на знаменах самые поразительные со

бытия из своей истории и воспроизводить в рисунках, правда очень

грубо, черты вождей. Как объяснить сильнейший страх, вызванный

портретами Кэтлина? Быть может, их большим сходством с их ори

гиналами? Нет, истина заключается в том, что майданы оказались

перед необычными изображениями, которые наделены в их глазах

новой мистической партиципацией и, следовательно, представляют

опасность, как и все неизвестное. Их собственные рисунки также вы

ражали известную партиципацию, но уже вполне определенную, а

потому и не вызывавшую беспокойства. Портреты Кэтлина выражали

для туземцев совершенно иную сопричастность, ибо применявшиеся

Кэтлином приемы казались туземцам таинственными: его портреты

были как живые. Таким образом, и в этом случае, как и в предше

ствующих, пра-логическое мышление абстрагирует с мистической

точки зрения. Если не чувствуется мистической партиципации, то

форма изображения проходит незаметно или по крайней мере не за

держивает на себе внимания, что в переводе на язык европейского

наблюдателя передается так: рисунок <абсолютно ничего не обозна

чает>. Из сказанного вовсе не следует, что первобытный человек не

различает рисунков, это значит, что если он не абстрагирует мистически, то не абстрагирует совсем.

Наблюдения, относящиеся к нуртунье, имеют не менее отчетли

вый смысл. Арунта не могут себе представить, чтобы одна и та же

нуртунья представляла сначала дерево, а потом эму: им гораздо лег

че для изображения эму сделать вторую нуртунью, одинаковую,

впрочем, с первой. Можно здесь усмотреть обрядовое правило, кото

рое не позволяет, чтобы один и тот же предмет употреблялся с рели

гиозной целью больше одного раза. Однако Спенсер и Гиллен

отвергают подобное объяснение. Они совершенно ясно говорят, что

речь идет о разных значимостях, приписываемых арунта двум похо

жим предметам. Это отличный пример мистической абстракции. Одна

из двух нуртуний мистически сопричастна дереву, другая сопричаст

на эму; этого достаточно, чтобы они были совершенно различны, что

бы один предмет не мог замещать другой. Тождественность формы

этих предметов так же не представляет интереса для арунта, как, на

пример, для нас не имеет значения тождественность звучания в сло

вах <sang> (кровь) и <cent> (сто). Как мы постоянно употребляем эти

слова, не обращая внимания на их тождественное звучание, так и

пра-логическое мышление нечувствительно к сходству формы двух

предметов. Оно останавливает внимание лишь на мистической сопри

частности, которая обусловливает священный характер каждого из

этих предметов.

Подобным образом на одной чуринге какой-нибудь рисунок пред

ставляет каучуковое дерево, а на другой - лягушку. Наблюдатели

делают из этого вывод, что для австралийцев смысл рисунков чисто

условный. В данном случае следовало бы, однако, говорить не об ус

ловности, а о мистичности. Рисунок интересует их, лишь поскольку

выражает мистическую сопричастность. Последняя, в свою очередь,

зависит исключительно от мистической природы чуринги, на которой

сделан рисунок. Если чуринги различны, то туземцам мало дела до

того, что рисунки на них одинаковы. Сходство рисунков обращает на

себя внимание австралийцев не больше, чем внимание музыканта

при чтении партитуры останавливается на том обстоятельстве, что 1а

(ля) совершенно так же помещено на нотных линейках (в ключе sol

(соль) j, как do 1в ключе fa (фа) 1. Спенсер и Гиллен говорят следу

ющее: <Определенное расположение частей рисунка будет иметь один

смысл, если оно употребляется в связи с одним тотемом, и совершен

но иной, если оно употребляется в связи с другим тотемом>. Но чу-

ринги имеют тот же мистический характер, что и тотемы, и делают

возможным те же самые сопричастности.

Из приведенного выше первого наблюдения вытекает, что место,

занимаемое существом, предметом, изображением, имеет решающее

значение, по крайней мере в некоторых случаях, для мистических

свойств этого существа, предмета или изображения. И обратно, опре

деленное место, как таковое, именно сопричастно находящимся в нем

предметам и существам, оно обладает, таким образом, определенны

ми мистическими свойствами. Для пра-логического мышления про

странство не представляется чем-то единообразным и однородным,

безразличным в отношении того, что его наполняет, лишенным ка

честв и во всех своих частях тождественным самому себе. Напротив,

у племен Центральной Австралии, например, каждая социальная

группа чувствует себя мистически связанной с той частью террито

рии, которую она занимает или по которой она передвигается; она не

представляет себе, чтобы какая-нибудь другая группа могла занимать

эту территорию или она сама заняла территорию другой группы.

Между землей и общественной группой сущестчуют отношения со

причастности, равнозначные своего рода мистической собственности,

которая не может быть ни переделана, ни отнята, ни завоевана. Кро

ме того, на каждом определенном участке территории каждая мест

ность, со свойственными ей обликом или формой, определенными

скалами, деревьями, родниками, песчаными дюнами и т. д., мистиче

ски связана с видимыми или невидимыми существами, которые якобы

там пребывают или обнаруживаются людям, с личными духами, ко

торые там ждут своего перевоплощения. Между этими местностью и

существами есть взаимная сопричастность: ни местность без них, ни

существа без местности не были бы тем, чем они являются. Это и

есть то, что Спенсер и Гиллен обозначают именем <местного родства>

(local relationship) и чем объясняют <тотемические паломничества>,

столь интересно описанные обоими авторами.

Но если так, то мы имеем новое основание для предположения,

что пра-логическое мышление вообще абстрагирует совсем не так,

как наше. Условие нашего абстрагирования - логическая однород

ность понятий, позволяющая их комбинировать. Но однородность тес

но связана с представлением об одном пространстве. Так как, однако,

пра-логическое мышление, напротив, представляет себе разные обла

сти пространства как качественно различные, определенные своими

мистическими сопричастностями с теми или иными группами существ

и предметов, то абстрагирование в том его виде, в каком мы его

обычно понимаем, оказывается весьма трудным для пра-логического

мышления и мы на его месте непременно найдем мистическое абст

рагирование, подчиненное закону партиципации.

Еще яснее, чем в абстрагировании, принципы и приемы, свойст

венные пра-логическому мышлению, выявляются в его обобщениях.

Я говорю не о понятиях, более или менее схожих с нашими, сущест

вование которых засвидетельствовано языковым словарем и представ

ляющих приблизительно то, что называют родовыми образами:

человек, женщина, собака, дерево и т. д. Мы увидим (в следующей

главе), что общность таких понятий, вообще говоря, ограниченна и

что это компенсируется весьма своеобразным определением обознача

емого ими класса существ и предметов. С данной оговоркой эти по

нятия без особого труда могут быть сопоставлены с некоторыми

нашими общими идеями. Наоборот, в коллективных представлениях

первобытных людей, особенно в тех, которые связаны с их обще

ственными институтами и религиозными верованиями, мы находим

обобщения совершенно иной-породы, которые с трудом могут быть

воспроизведены нами, и их анализ позволяет нам нащупать, так ска

зать, самую суть пра-логического и мистического мышления. Можно

было бы попытаться подойти к этим обобщениям, отправляясь, на

пример, от некоторых мифов или известных тотемических верований,

выраженных в обрядах и церемониях. Еще лучше, если это возмож

но, уловить их непосредственно, в самом сочетании элементов, из ко

торых они образуются. В превосходных трудах Лумгольца

<Неведомая Мексика> мы находим наблюдения (над гуичолами), ко

торые проливают яркий свет на способы обобщения, свойственные

пра-логическому мышлению.

<Пшеница, олень и гикули (священное растение) являются в из

вестном смысле для гуичолов одной и той же вещью>. Это отождест

вление на первый взгляд кажется совершенно необъяснимым.

Лумгольц. истолковывает его в утилитарном смысле: пшеница есть

олень (в качестве питательноп) вещества), гикули есть олень (в ка

честве питательного вещества), наконец, пшеница есть гикули на том

же основании. Все три вида предметов тождественны в той мере, в

какой они служат питанием для гуичолов. Объяснение правдоподоб

но, оно, несомненно, усваивается и самими гуичолами по мере того,

как формулы старинных верований теряют для них свой первона

чальный смысл. Однако, судя по изложению Лумгольца, для гунчо-

лов, которые выражаются указанным образом, речь идет о

совершенно иной вещи: именно мистические свойства этих существ и

предметов, столь разных на наш взгляд, заставляют гуичолов соеди

нять их в одно представление. Гикули является священным.растени

ем, на сбор которого мужчины, предназначенные для этого и

подготовившие себя целым рядом весьма сложных обрядов, отправля

ются каждый год после торжественной церемонии. Сбор производится

в отдаленном районе ценою крайних усилий и жестоких лишений: су

ществование и благополучие гуичолов мистически связаны со сбором

этого растения. В частности, урожай хлеба целиком зависит от этого.

Если гикули нет или если оно не будет собрано со всеми полагающи

мися обрядами, то хлебные поля не принесут обычной жатвы. Но и

олени в их отношении к племени наделены теми же мистическими

чертами. Охота на оленей, которая происходит в определенное время

года, - акт, религиозный по своей сущности. Благополучие гуичолов

зависит от числа оленей, убитых в этот момент, точно так же, как

зависит оно от количества собранного гикули', охота сопровождается

теми же церемониальными обрядами, ей сопутствуют те же коллек

тивные эмоции, с которыми связан сбор священного растения. Отсюда

проистекает отождествление гикули, оленя и пшеницы, засвидетель

ствованное неоднократно.

<Вне храма, направо от входа, была положена охапка соломы. На

солому с предосторожностями положили оленя. С оленем обращались

так же, как и со снопами пшеницы, ибо в представлении индейцев

пшеница есть олень. Согласно гуичолскому мифу, пшеница некогда

была оленем>.

<Для гуичолов пшеница, олень, гикули так тесно связаны между

собой, что гуичолы рассчитывают на получение того же результата,

т. е. урожая пшеницы, поев бульона, сваренного из оленьего мяса,

или же поев гикули. Вот почему, распахивая поля, они, перед тем как

приниматься за работу, едят гикули>. Таким образом, в коллективных

представлениях гуичолов, представлениях, которые, как известно,

неотделимы от сильных религиозных эмоций, таких же коллектив

ных, гикули, олень и пшеница сопричастны, по-видимому, мистиче

ским свойствам, имеющим величайшее значение для племени; в этом

качестве они и рассматриваются как представляющие <одно и то же>.

Сопричастность, ощущаемая гуичолами, в их глазах совершенно ли

шена той непонятности, которую мы, несмотря на все наши усилия,

в ней обнаруживаем. Именно потому, что их коллективные представ

ления подчинены закону сопричастности, им ничто не кажется более

простым, более естественным, можно сказать, более необходимым.

Пра-логическое и мистическое мышление действует здесь без при

нуждения, без усилия, не подчиняясь влиянию требований логики.

Это, однако, не все. Лумгольц покажет нам, как отношения со

причастности, которые мы только что привели, совмещаются с дру

гими такого же рода. <Я отметил, - пишет он, - что олень считается тождественным гикули, гикули - тождественным пшенице, а некоторые насекомые также тождественными пшенице. Склонность

к рассмотрению совершенно разнородных предметов как тождествен

ных проявляется еще в том факте, что весьма различные между собой

предметы рассматриваются как перья. Облака, хлопок, белый хвост

оленя, его рога и даже сам олень рассматриваются как перья. Тузем

цы верят также, что все змеи имеют перья>. Таким образом, олень,

который уже был пшеницей и гикули, оказывается также пером. Лум-

гольц настаивает на этом неоднократно. <Волосы, выдернутые из

оленьего хвоста, обвязываются вокруг ритуальной стрелы отдельно от

перьев птицы. Вспомним, что не только рога оленя, но и сам олень

рассматривается как перо, так что употребление его шерсти вместо

птичьих перьев и взамен же является наглядной иллюстрацией этого

представления об олене>.

Но помимо того мы знаем, что перья наделяются в верованиях гу-

ичолов совершенно особыми мистическими свойствами. <Птицы, осо

бенно орлы и соколы... слышат все. Этой же способностью наделены

и их перья: они также слышат, как говорят индейцы, они также на

делены мистическими способностями. В глазах гуичолов перья явля

ются символами, приносящими здоровье, жизнь и счастье. С

.помощью перьев шаманы могут слышать все, что им говорят из-под

земли и со всех концов мира, с помощью перьев они совершают свои

магические подвиги... все виды перьев (за исключением перьев яст

реба и ворона) - желанные украшения для ритуальных предметов:

их всегда не хватает для гуичолов. Есть, однако, одно перо, облада

ющее высшей мистической силой, и им, как это ни странно, является

олень. Всякий индеец, который убивает оленя, становится владельцем

драгоценного пера, которое обеспечивает ему здоровье и благополу

чие... Не только рога, но и все тело оленя является для сознания гу-

мчала пером, точно так же как пером называют птицу. Я наблюдал,

что волоски из хвоста оленя служили пером и привязывались к ри

туальным стрелам...>

Таким образом, наличие мистических свойств одновременно и в

птицах (и в их перьях), и в олене (и в волосках его хвоста) делает

понятным выражение гуичолов: <Олень есть перо>. Лумгольц объяс

няет это выражение <сильной склонностью гуичолов усматривать

аналогии между вещами, и то, что мы называем разнородными фе

номенами, является для них реальностями, тождественными между

собой>. Что же, однако, представляет эта склонность? И какого рода

аналогию могут обнаружить гуичолы между орлиным пером, хлеб

ным зерном, оленьим рогом, гикули, если не мистическую аналогию?

Тем более что речь здесь идет не только об аналогии или ассоциации,

а о тождестве. Утверждения Лумгольца в данном пункте совершенно

категоричны: согласно гуичолам олень есть гикули, гикули есть пше

ница, пшеница есть олень, олень есть перо. В другом месте мы узна

ем, что большинство богов и богинь суть змеи. Змеями являются

также водные бассейны и источники, в которых обитают божества,

змеи также жезлы богов. С точки зрения логической мысли эти тож

дества остаются непонятными. Одно существо может быть символом

другого, но оно не есть это другое. С точки зрения, однако, пра-ло-

гического мышления тождества вполне понятны: это тождества со

причастности. Олень есть гикули, или пшеница, или перо, как бороро

суть арара, как вообще член тотемической группы является своим то

темом. Факты, сообщенные Лумгольцем, весьма знаменательны.

Именно благодаря сопричастности перо орла наделено теми же мис

тическими свойствами, что и сам орел, а все тело оленя - теми же

свойствами, что его хвост: из-за той же партиципации олень стано

вится тождественным перу орла или гикули.

Таким образом, не приводя дальнейших доказательств, мы имеем

перед собою принцип обобщения, озадачивающий логическое мышле

ние, но совершенно естественный для мышления пра-логического.

Перед нами пример обобщения в форме того, что мы за неимением

лучшего термина назвали предассоциацией коллективных представ

лений: тождества такого рода, который мы только что подвергли ана

лизу, всегда даны в каждом индивидуальном сознании одновременно

с самими представлениями. Отсюда проистекает глубокое различие

между этими представлениями и нашими: различие существует даже

и тогда, когда нам кажется, что с той и с другой стороны берутся до

вольно схожие родовые понятия. Когда член низшего общества, авс

тралиец, например, или гуичол, думает об олене, пере или облаке,

то родовой образ, который ему представляется, предполагает и содер-

жит в себе нечто иное, чем аналогичный образ, появляющийся при

тех же обстоятельствах в сознании европейца.

Наши понятия окружены атмосферой логических потенций, или

возможностей. Это и разумел Аристотель, когда говорил, что мы ни

когда не мыслим частного, как такового. Когда я себе представляю

личность - Сократа, то я одновременно с этим представляю себе че

ловека - Сократа. Когда я вижу свою собаку или свою лошадь, я

вижу их, конечно, с их индивидуальными особенностями, но вместе

с тем я вижу их как принадлежащих к виду собаки и лошади. Строго

говоря, образ собаки или лошади может отразиться в моем зрачке и

появиться в моем сознании как особь лишь тогда, когда я не обращаю

на него внимания. Но как только я воспринимаю этот образ, он ста

новится неотделимым от всего того, что вызывается в моем сознании

словами <собака> и <лошадь>, т. е. не только от бесконечного коли

чества других потенциальных образов, похожих на первые, но также

и от того непрерывного сознания, которое имеется у меня одновре

менно о себе, о всем мире возможного опыта, логически упорядочен

ного и мыслимого. А так* как каждое из моих понятий может быть

разложено на другие, поддающиеся в свою очередь анализу, то я

знаю, что могу переходить от одних понятий к другим по определен

ным ступеням, которые одинаковы для всех сознаний, подобных мо

ему. Я знаю, что логические операции, если они правильны и их

элементы как следует извлечены из опыта, приведут меня к точным

результатам, которые будут подтверждены опытом в той мере, в ка

кой я в состоянии буду их продолжать. Короче говоря, логическое

мышление предполагает, более или менее сознательно, систематиче

ское единство, которое наилучшим образом осуществляется в науке и

философии. Этим единством логическое мышление частично обязано

самой природе своих понятий, их однородности, упорядоченной пра

вильности. Это материал,* который логическая мысль выработала

лишь мало-помалу, но без которого она не получила бы развития.

Но таким материалом мышление первобытных обществ не распо

лагает. В его распоряжении, правда, имеется язык, однако его строе

ние в общем отличается от строения наших языков. Оно содержит,

правда, и отвлеченные, и общие представления, однако ни отвлечен

ность, ни общность не соответствуют отвлеченности и общности на

ших понятий. Вместо того чтобы быть окутанными атмосферой

логических возможностей, представления погружены, так сказать, в

атмосферу мистических возможностей. Поле сознания здесь не одно

родно, и поэтому собственно логическое обобщение и логические опе

рации над понятиями оказываются недоступными. Элемент общности

заключается в возможности, впрочем предопределенной, мистических

взаимодействий между существами или аналогичных мистических

действий, общих различным существам. Логическая мысль имеет дело

с целой лестницей понятий различной общности, которые она в той

или иной мере анализирует или синтезирует. Пра-логическое мыш

ление заполнено коллективными представлениями, связанными меж

ду собой таким образом, что они порождают ощущение некоего

общества, в котором существа действуют и реагируют друг на друга

непрерывно при помощи своих мистических свойств, сопричастных

друг другу или взаимно друг друга исключающих.

Если таковы абстракции и обобщения для пра-логического мышле

ния, если таковы предассоциации коллективных представлений, то

классификации, характерные для него, подчас столь странные на наш

взгляд, в которых оно располагает существа и предметы, получают

свое объяснение без всякого труда. Логическое мышление классифи

цирует путем тех же операций, которые образуют понятия. Последние

являются результатом анализа и синтеза, которые устанавливают ви

ды и роды и распределяют существа по возрастающей общности обна

руженных в них свойств. Классификация в этом смысле не является

операцией, отличной от анализа и синтеза или следующей за ними.

Она совершается одновременно с абстрагированием и обобщением:

она, так сказать, регистрирует их результаты, и ценность ее точно та

кая же, как и ценность этих операций. Она выражает известный по

рядок взаимной зависимости, соподчиненности между понятиями,

взаимную связь между существами и предметами, причем она стре

мится возможно точнее соответствовать объективному соотношению

вещей, так что операции, совершаемые над распределенными таким

образом понятиями, сохраняют свое значение для реальных существ и

предметов. Это руководящая идея, которая направляла умозрение

древних греков, и она неизбежно появляется всякий раз, как логиче

ское мышление начинает осознавать само себя и сознательно пресле

довать ту цель, к которой оно вначале стремилось непроизвольно.

Пра-логическое мышление, однако, совершенно лишено этого гос

подствующего интереса к поддающейся проверке объективной значи

мости. Свойства, улавливаемые опытом в том смысле, в каком мы его

разумеем, свойства, которые мы называем объективными, имеют для

пра-логического мышления второстепенный интерес или лишь значе

ние знаков и проводников мистических свойств. Кроме того, это мыш

ление не распределяет понятия в каком-нибудь порядке. Оно

оказывается пред лицом определенных предассоциаций между коллек

тивными представлениями, предассоциаций, которые оно никогда не

думает изменять: коллективные представления почти всегда гораздо

более сложны, чем понятия в собственном смысле слова. Что же из

себя представляют классификации пра-логического мышления? Они

по необходимости должны определиться одновременно с предассоциа-

циями и, подобно им, подчинены закону партиципации, они должны

иметь те же пра-логический и мистический аспектад. Они должны слу

жить выражением ориентировки, свойственной этому мышлению.

Уже приведенные выше факты служат доказательством этого. Ког

да гуичолы признают тождественность (благодаря закону партиципа-

ции) пшеницы, оленя, гикули и пера, то это, конечно, известного

рода классификация, установившаяся между их представлениями,

классификация, руководящим принципом которой является наличие

у всех этих существ и предметов или, вернее, циркуляция между

этими существами и предметами крайне важной для племени мисти

ческой силы. Но только эта классификация не выделяется, как сле

довало бы в соответствии с нашими умственными навыками, в

понятие более широкое по объему, чем понятия предметов, включен

ных в классификацию. Доставочно, чтобы предметы представлялись

и ощущались объединенными < комплексе коллективных представле

ний, эмоциональная действенность которого компенсирует в более

чем достаточной мере авторитет, который впоследствии придаст об

щим понятиям их логическая ценность.

Таким же образом объясняются и те классификации, к которым

было привлечено внимание Дюркгеймом и Массами и в которых ука

занные исследователи подчеркнули глубокое отличие от наших логи

ческих классификаций. В огромном количестве обществ низкого типа,

в Австралии, в Западной Африке, согласно недавнему труду Деннет-

та, у североамериканских индейцев, в Китае и т. д., обнаружено, что

все вещи в природе - животные, растения, звезды, страны света,

цвета, неодушевленные предметы вообще разделены или были перво

начально разделены на такие же классы, как и члены общественной

группы. Если, например, члены данной группы разделены на извест

ное количество тотемов, то так же обстоит дело и с деревьями, река

ми и звездами. Определенное дерево принадлежит к такому-то классу

и потому должно служить исключительно для изготовления оружия,

гробов и других предметов именно людей данного класса. Солнце у

арунта считается женщиной панунга, т. е. входит в подгруппу, члены

которой могут вступать в брак только с членами подгруппы пурула.

Здесь есть некоторая аналогия с тем, что мы отмечали уже по поводу

ассоциированных тотемов и местного родства (local relationship),

здесь обнаруживается умственная привычка, совершенно отличная от

наших навыков, заключающаяся в сближении и соединении существ

*Леви-Брюль разумеет здесь совместный труд Дюркгейма и Масса.

главным образом по их мистическим сопричастностям. Эта партаци-

пация, ощущаемая с наивысшей силой между членами одного и того

же тотема или одной и той же группы, между всей совокупностью

членов, с одной стороны, и животном или растительным видом, яв

ляющимся тотемом данной группы, с другой стороны, эта партиципа-

ция ощущается также, хотя несомненно в меньшей степени, между

данной тотемической группой и теми группами, которые занимают то

же место в пространстве. Мы уже видели доказательства этого факта

у австралийцев и североамериканских индейцев, где место каждой

группы в общей стоянке совершенно точно определено, в зависимости

от того, откуда группа пришла - с севера, юга или с другой стороны.

Сопричастность, таким образом, ощущается и между тотемической