Предисловие автора к русскому изданию 12 страница

ным числом, на деле в меланезийских языках, за исключением

очень малого количества слов, не являются действительно отдель

ным числом; они выражают множественное число с указанием кон

кретной формы этого множества>. Приведенное замечание

Кодрингтона вполне подходит также и к языкай британской Новой

Лицеи. Оно сводится к тому, что эти языки выражают по возмож

ности определенное множество (т.е. два, три, четыре и т.д.), а не

простую множественность.

Факт этот часто встречается в австралийских языках. Так, <во

всех диалектах, имеющих структуру тиат-тиалла, есть четыре чис

ла: единственное, двойственное, тройственное и множественное.

Тройственное число имеет также две формы для первого лица (вклю-

чительную и исключительную). Также имеется тройственное число в

языках тагувурру войвурру...>. Существование тройственного числа

отмечено уже давно на Анеитиуме и других островах Тихого океана,

оно, судя по наблюдениям Текфильда, сохранилось в известной мере

в местоимениях языка племени воддовро (Виктория). Вместе с двой

ственным числом, которое является общераспространенным, часто

встречается тройственное число в языку бутеба (на реке Муррей).

В Виктории языки имеют тройственное число для всех частей речи,

подчиненных инфлексии... Однако это тройственное число отличается

от того, которое обнаружено в некоторых других странах. Например,

на островах Новые Гебриды падежные окончания двойственного,

тройственного и множественного чисел независимы и отличаются

друг от друга своей формой. У племен Виктории, напротив, трой

ственное число образуется путем прибавления нового падежного

окончания к окончанию множественного числа. В языке моту (Новая

Гвинея), по наблюдениям В. Лаоса, двойственное и тройственное чис-

ла местоимений образуются при помощи приставок к форме множе

ственного числа. Этот факт отмечен и Кодрингтоном.

На Новом Мекленбурге (архипелаг Бисмарка) кроме тройствен

ного числа обнаружены формы четверного числа. Последние встре

чаются также на Нггао (Соломоновы острова), на островах Арата и

Танца (Новые Гебриды). Они соответствуют <множественному чис

лу> полинезийцев, которое в действительности является тройствен

ным числом.

Различие этих форм не мешает распознать в них общую тенден

цию. Иногда двойственные и тройственные числа представляются нам

как независимые формы, сосуществующие со множественным числом

в собственном смысле слова (острова Новые Гебриды), иногда это

формы множественного числа с добавлением дополнительной формы,

выражающей число (Меланезия, Новая Гвинея); иногда распредели

тельное удвоение предшествуют множественному числу в собствен

ном смысле слова и заменяет его; иногда же множественного числа

нет и его заменяют разными способами. Например, <множественного

числа не существует в языке денединджие. Для того чтобы выразить

множественное число, к единственному прибавляют наречие много...

Заячьи шкуры и косоглазые пользуются в равной мере элементом

двойственного числа для образования множественного>. Наконец,

встречаются разные формы множественного числа. Так, например, на

языке абилонов <образование множественного числа имен существи

тельных крайне затруднительно для начинающих, ибо оно так измен

чиво, что едва ли можно установить какое-нибудь правило для этого

образования... кроме того, абипоны имеют два множественных числа:

одно выражает <больше одного>, другое - <много>. Жоалей обозна

чает несколько человек (небольшое число), жоарилипи обозначает

много людей. Последнее различение свойственно также семитским

языкам. Во всем приходится видеть приемы (а мы отнюдь не дали их

перечня), посредством которых языки выражают различные виды

множественности. Вместо того чтобы обозначать множественность во

обще, эти языки конкретно указывают, о каком множестве идет речь,

о двух предметах вместе или о трех. Для обозначения большого числа

миоме языки имеют слово <много>. Несомненно, по этой причине не

встречается множественного числа, обозначающего то, что свыше

тройственного или (очень редко) четверного числа, в языках обществ

наиболее низкого из известных нам типов. Мало-помалу, по мере то-

п) как умственные навыки изменяются в смысле выработки представ

лений менее конкретных по необходимости, разнообразие форм

множественного числа все сводится к более простому множественно

му числу. Тройственное число отмирает раньше, а за ним и двойст

венное. Жюно отмечает следы двойственного числа, выделенного в

языке роста. История греческого языка свидетельствует о непрерыв

ном и очень знаменательном отмирании двойственного числа.

Потребность в конкретном выражении проявляется в языках об

ществ низшего типа не только тогда, когда речь идет о категории

числа. Такое же обилие форм существует для передачи различных

видов действия, обозначаемого глаголом. Так, в языке племени нже-

умба (на реке Дарлинг, Новый Южный Уэльс) прошедшее и буду

щее времена глаголов имеют окончания, которые изменяются в тех

случаях, когда выражаемое глаголом действие совершено только

что, или недавно, или в отдаленном прошлом либо оно должно со

вершиться сейчас или в более или менее далеком будущем, когда

имело или будет иметь место повторение или продолжение. Суще

ствуют также и другие видоизменения глагольных суффиксов. Эти

окончания остаются одинаковыми для всех лиц в единственном,

двойственном и множественном числах. Следовательно, имеются

разные формы для выражения.

Я буду молотить (будущее несовершенного вида)

утром,

весь день,

вечером,

ночью,

сызнова и т. д.

В кафрском языке при помощи вспомогательных глаголов можно

получить 6 или 7 форм повелительного наклонения, причем каждая

форма выражает особый оттенок:

Ма униуке э нтабени - ступайте, поднимитесь на холм.

Ка униуке э нтабени - начните подниматься на холм.

Сука униуке э нтабени - ну, подымайтесь на холм.

Хаме о куниука - идите и поднимитесь на холм.

Уз униуке э нтабени - соберитесь и поднимитесь на холм.

И т. д.

Хотя все выражения могут быть переведены <поднимитесь на

холм>, однако первое предполагает перемену занятия, второе упо

требляется только для немедленного действия, третье обращено к ко

му-нибудь, кто медленно выполняет приказ, четвертое - к тому, кто

должен пройти еще некоторое расстояние, перед тем как подняться

на холм, пятое - приказ или просьба, позволяющие некоторую от

срочку в исполнении, и т. д.

Известно чрезвычайное богатство глагольных форм в языках севе

роамериканских индейцев. Богатство это было, по-видимому, не мень-

шин в тех языках, которые называют индоевропейскими. Наибольшим

богатством глагольных форм отличается язык абипонов, <самый

страшный из лабиринтов)>, по словам Добрицгоффера. В Северной

Азии <алеутский глагол способен, по словам Веньяминова, допускать

более 400 видоизменений (времени, наклонения, лица), не считая еще

времен, которые образуются при помощи вспомогательных глаголов.

Очевидно, первоначально каждая из многочисленных форм должна

была соответствовать какому-то совершенно определенному оттенку,

и алеуту в былые времена приходилось, как, например, турку-осман

цу наших дней, обладать чудесной гибкостью для того, чтобы приме

ниться к выражению мельчайших глагольных оттенков>.

Если эта потребность в конкретном выражении, необычайное изо

билие форм, служащих для передачи особенностей действия, субъекта

и объекта, - черты, общие для весьма большого количества языков,

на которых говорят общества низшего типа, если эти свойства обна

руживают тенденцию к ослабеванию или исчезновению по мере того,

как названные общества изменяются, то позволительно спросить, че

му же они соответствуют в том, что мы назвали пра-логическим

мышлением, свойственным названным обществам. Пра-логическое

мышление абстрагирует мало и делает это иначе, чем логическое

мышление: оно не располагает теми же понятиями.

Возможно ли достичь большего уточнения и обнаружить в мате

риале, употребляемом пра-логическим мышлением, т. е. в словаре

этих языков, положительные указания относительно функционирова

ния данного мышления?

Кламатский язык, который можно рассматривать в качестве пред

ставителя весьма многочисленной языковой семьи Северной Америки,

следует одной, весьма замечательной, тенденции, которую Гэтчет на

зывает живописующей, т. е. потребности быть наглядным, рисовать и

живописать то, что должно быть выражено говорящим. <Движение по

прямой линии выражается иначе, чем движение в сторону, вкось или

на некотором расстоянии от того, кто говорит: здесь язык выражает,

следовательно, такие обстоятельства, передавать которые редко при

ходит в голову нам, говорящим на европейских языках>. Данная чер

та была особенно свойственна языку кламатов в его первоначальной

форме. В это время язык кламатов как будто <пренебрегал выраже

нием числа как в глаголах, так и в именах существительных и считал

определение числа не более необходимым, чем обозначение пола. Ед

ва ли он уделял больше внимания категориям наклонения и времени:

то, что было достигнуто в этом отношении, принадлежит к более поз

дним периодам развития языка. Первоначально придавалось значение

только конкретным категориям: с величайшей точностью обознача

лись все отношения, касающиеся положения в пространстве, рассто-

линя, индивидуальности или повторения, и даже время указывалось

при помощи частиц, которые первоначально являлись локативными

(т. е. относились к месту)>.

Одним словом, язык кламатов стремится выразить прежде всего

пространственные отношения, то, что может быть удержано и вос

произведено зрительной и мышечной памятью: это свойство выступа

ет тем ярче, чем дальше мы углубляемся в прошлое кламатского

языка. Как почти все языки обществ низшего типа, кламатский язык

не имеет глагола быть. <Глагол жи, который его заменяет, является

на деле укамтельным местоимением ке (этот) в глагольной форме.

Приняв глагольную-форму, местоимение стало означать: быть здесь,

быть в том или ином месте, быть в тот или иной момент>. Вообще,

все, что относится ко времени, выражается словами, которые приме

нялись раньше к пространственным отношениям. <В кламатском язы

ке, как и во многих других языках, имеется только две формы для

обозначения времени: одна форма - для обозначения совершенного

действия или состояния и другая - для несовершенного... Эти две

формы, появляющиеся в глаголах или у некоторых существительных,

имели первоначально локативный характер, хотя они теперь означа

ют лишь расстояние во времени>.

То же преобладание пространственного элемента обнаруживается

н в падежных формах. Если оставить в стороне три чисто граммати

ческих падежа (именительный - подлежащее, винительный - пря

мое дополнение и притяжательный), то все другие падежи -

инструментальный (творительный), инессивный, адессивный и т. д. -

либо являются локативными формами, либо происходят от локатив

ной (местной) формы существительного или глагола. Даже притяжа

тельный падеж был первоначально локативным. Разделительный

падеж имеет то же происхождение: <Это только иная форма префикса

та, первоначально и тот и другой падеж относились к существам, ко

торые стоят, к людям, животным, деревьям, причем t, служащее суф

фиксом, обозначает <ид>. Так же обстоит дело и с инессивным

падежом. <Во главе пяти падежей) образованных при помощи приста

вок, я поместил тот, который образуется при помощи про*оминаль-

иого (местоименного) элемента I, хн... Он либо представляется как

падежное окончание, либо входит в состав нескольких других окон

чаний: ген, хени, эми, кхсч, кеши.,. От его первоначального смысла

<на земле> образовались следующие значения: внутри дома, в хи

жине, на благо или во вред друг другу, а также временное значение:

в то время как>. Наконец, в директивном падеже (указывающем на

правление) приставка является комбинацией двух прономинальных

элементов - та и ла, которые оказываются составными частями

большого числа аффиксов (приставок). В огромном большинстве слу-

чаев этот аффикс прибавляется к глаголам, обозначающим движение,

и соответствует по смыслу выражениям а сторону к..., в направлении

к... Он присоединяется также к названиям стран света, причем пер

воначально эта частица указывала, по-видимому, предметы, видимые

на далеком расстоянии.

Переходя к указательным местоимениям, мы обнаруживаем, что

они неотделимы от огромного числа пространственных особенностей,

выражаемых с величайшей тщательностью. Кламат не удовлетворя

ется различением этого и того, он имеет для обозначения как в от

ношении одушевленных, так и неодушевленных предметов отдельные

выражения следующих оттенков:

Этот (4 формы) находится

достаточно близко, чтобы к нему можно было прикоснуться;

совсем близко;

стоит перед говорящим;

имеется налицо, видим, находится в поле зрения.

Тот W формы)

видим, хоть и удален;

отсутствует;

отсутствует, удалился;

находится вне поля зрения.

Все эти формы существуют для подлежащего и дополнения. Это,

как известно, вовсе не является особенностью, свойственной только

кламатскому языку. В большинстве языков низших обществ личные и

указательные местоимения обладают значительным количеством

форм, для того чтобы выразить связь между подлежащим и допол

нением, отношения расстояния, относительного положения в про

странстве, видимость, присутствие или отсутствие и т. д. Чтобы

ограничиться одним или двумя примерами, взятыми из языков дейст

вительно низших обществ, укажем, что в языке племени уонгайбон

<указательные местоимения весьма многочисленны и разнообразны,

выражают различные смысловые оттенки, зависящие от положения

объекта как по отношению к тому, кто говорит, так и в отношении

стран света)>. То же самое и в языке племен диирриган и йотайота. У

яганов Огненной Земли <местоимения многочисленны, имеют три чис

ла... и склоняются, как имена существительные. Яганы, пользуясь ме

стоимениями, всегда указывают положение лица, о котором говорят...

Так, местоимения он или она указывают, находится ли предмет на са

мом верху вигвама или, напротив, над дверью, находится ли человек

в глубине бухты или долины, вправо или влево от вигвама, в самом

вигваме, у порога или вне жилья>. Все местоимения делятся на три

класса, смотря по тому, относятся ли они к положению человека, ко

торый говорит, человека, с которым разговаривают, или человека, о

котором говорят... То же и с указательными местоимениями.

Приставки в кламатском языке крайне многочисленны: почти все

они выражают пространственные отношения. <Те из наших предло

гов, которые имеют отвлеченный характер, как, например: по поводу,

ввиду, для, касательно и т. д., выражены изменяющимися суффикса

ми, приставленными к (существительному или к глаголу, и все при

ставки (в конце слова), которые мы здесь встречаем, имеют

конкретный и локативный смысл. Даже немногочисленные временные

приставки (обозначающие время) являются одновременно и локатив

ными. В книге Гэтчета имеется перечень <главных приставок>, кото

рых всего 43. Наречия времени все произошли от наречий места,

поэтому они часто сохраняют оба значения. Наречия места весьма

многочисленны и разнообразны, так как в этот перечень входят поч

ти все местоименные корни. Гэтчет насчитывает их 54: они, по его

словам, встречаются чаще всего. Имеются специальные формы для

обозначения: <здесь совсем близко>, <здесь напротив>, <здесь сбоку>

и т. д.

Не удлиняя перечень этих вполне доказательных фактов, мы мо

жем считать достаточно обоснованным заключение, сформулирован

ное Гэтчетом: <Категории положения, расположения в пространстве

и расстояния имеют в представлениях диких народов такое же основ

ное значение, какое для нас имеют категории времени и причинно

сти>. Всякое предложение, где идет речь о конкретных существах или

предметах (а в этих языках речь идет всегда именно о таких предме

тах), должно выражать их отношение в пространстве. Это - такая

же необходимость, какой для наших языков является указание рода

у существительного. <Лингвист, - говорит майор Поуэлл, - должен

совершенно отделаться от сознания, что род является просто разли

чением пола. В индейских языках Северной Америки (а может быть,

и в языках банту и индоевропейских) роды служат обычно методами

классификации и сначала имело место разделение предметов на оду

шевленные и неодушевленные. Одушевленные предметы и существа

могут затем разделяться на самцов и самок, однако такое разделение

происходит редко. Часто предметы разделяются на группы по свойст

вам, определяемым их положением или предполагаемым сложением.

Так, например, мы можем иметь одушевленный или неодушевленный

род или оба рода, подразделенные на существа и предметы, стоячие,

сидячие, лежачие... или на водяные, каменные, глиняные, деревян

ные, из плоти, из пены>.

Из приведенных фа*ов и из многих других подобного рода, ко

торые мы в состоянии представить, вытекает, что языки низших об

ществ <всегда выражают представления о предметах и действиях в

том же виде, в каком предметы и действия мыслятся глазам и ушам)>.

Общая тенденция этих языков заключается в том, чтобы описывать

не впечатление, полученное воспринимающим субъектом, а форму,

очертания, положение, движение, образ действия объектов в про

странстве, одним словом, то, что может быть воспринято и нарисова

но. Языки стремятся исчерпать пластические и графические детали

того, что они хотят выразить. Быть может, удастся объяснить данную

потребность, если мы примем во внимание, что в этих обществах го

ворят и на другом языке, свойства которого неизбежно воздействуют

на мышление тех, которые им пользуются, на их манеру думать, а

стало быть, и говорить. В этих обществах применяется, по крайней

мере в известных обстоятельствах, язык жестов, а там, где последний

вышел из употребления, сохранившиеся пережитки свидетельствуют

о том, что он, наверное, существовал. Очень часто, впрочем, он упо

требляется так, что исследователь его не замечает: либо потому, что

туземцы не пользуются им в присутствии наблюдателей, либо пото

му, что факт этот ускользает от внимания исследователей. Один из

них, по сообщению В. Рота, принял эти жесты за своего рода масон

ские знаки.

Тем не менее мы располагаем формальными свидетельствами об

этом языке в отношении большого числа наименее развитых обществ.

Спенсер и Гиллен совершенно ясно отмечают его существование в

Австралии. <У варрамунга... вдовам запрещается говорить иногда в

течение 12 месяцев, в продолжение всего этого времени они общают

ся с другими лишь при помощи языка жестов. Они приобретают такое

искусство в применении этого языка, что предпочитают пользоваться

им даже в тех случаях, когда их уже ничто к этому не обязывает.

Не раз бывает так, что среди собравшихся на стоянке женщин царит

почти полное молчание, а между тем они ведут между собой весьма

оживленный разговор при помощи пальцев или, вернее, при помощи

рук и кистей: множество знаков заключается в том, что последова

тельно придают разные положения рукам или, может быть, локтям.

Они говорят таким образом очень быстро, и жестам их крайне трудно

подражать. У северных племен для вдов, матерей и тещ покойников

является обязательным молчание в течение всего траура, и даже по

истечении этого срока женщины продолжают иногда не разговари

вать... В туземной стоянке Теннат-Крик живет в настоящее время од-

на очень старая женщина, коГорая в течение 25 лет не произнесла

ни одного слова>.

В Южной Австралии <после чьей-нибудь смерти старухи могут от

казаться от речи на два или на три месяца, выражая свои желания и

мысли жестами рук, т. е. своего рода языком глухонемых, которым

мужчины, как и женщины, владеют в совершенстве. Подобно тузем

цам Куперс-Крика, туземцы округа Порт-Линкольн употребляют

множество знаков, не сопровождаемых звуками. Это им очень полез

но на охоте. Они умеют, пользуясь руками, давать знать своим това

рищам, какие животные ими обнаружены, в каком они находятся

положении... У них есть, таким образом, особые знаки для всех раз

новидностей дичи>.

Гоуит собрал некоторое количество знаков, употребляемых тузем

цами Куперс-Крика в их языке жестов. В. Э. Рот оставил нам доволь

но подробный словарь, причем составитель убедился, что этот язык в

том виде, в каком он его собрал, понятен туземцам всего севера

Квинсленда и употребляется ими. Племя дизри <кроме звукового

языка имеет еще богатый язык знаков. Для всех животных, для всех

туземцев, мужчин и женщин, для неба, земли, ходьбы, верховой ез

ды, прыгания, летания, плавания, еды, питья, для сотен других пред

метов и действий имеются свои особые знаки, так что туземцы могут

разговаривать, не произнося ни одного слова>.

В Торресовом проливе язык жестов был обнаружен одновременно

на восточных и западных островах. Гэддон жалеет, что он не соста

вил сборника этого языка. Такой же язык существует в немецкой Но

вой Гвинее. В Африке, ограничимся одним примером, мазан имеют

развитый язык знаков, сообщенный Фишером, совершившим путеше

ствие в страну мазан*

У абипонов Добрицгоффер видел, как один колдун, чтобы не быть

услышанным, разговаривал с другими тайно, при помощи жестов, в

которых руки, локти, голова играли свою роль. Другие отвечали так,

что собеседники могли таким образом разговаривать. Этот язык, не

видимому, распространен по всей Южной Америке. Индейцы разных

племен не понимают друг друга, когда они говорят звуками; для того

чтобы беседовать между собой, они нуждаются в языке знаков.

Наконец, по-видимому, доказано, что в Северной Америке язык

жестов имел повсеместное распространение: достаточно упомянуть

превосходную монографию полковника Маллери <Язык знаков>, ко

торая появилась в первом томе <Reports> (отчетов) Этнографического

бюро в Вашингтоне. Мы имеем здесь дело с настоящим языком, у ко

торого есть словарь, синтаксис, формы. <Можно было бы, - говорит

один исследователь, - написать толстую грамматику языка жестов...

О богатстве этого языка можно судить хотя бы по тому факту, что

индейцы двух разных племен, из которых каждый не понимает ни

одного слова из звукового языка своего собеседника, могут полдня

беседовать между собой, рассказывая друг другу всякие истории при

помощи движений пальцев, головы, ног>. Согласно Боасу, язык по

добного рода был еще весьма распространен в 1890 г. во внутренних

округах британской Колумбии.

Большинство низших обществ, следовательно, употребляют два

языка, один - членораздельно-звуковой, а другой - язык жестов.

Должно ли предполагать, что эти языки существуют, не оказывая

друг на друга взаимного влияния, или, напротив, следует думать, что

в обоих языках находит выражение одно и то же мышление, которое

в свою очередь испытывает их воздействие? Вторая гипотеза кажется

более приемлемой; именно ее действительной подтверждают факты.

В весьма важной работе о <ручных понятиях> Ф. Кэшинг подчерки

вает те отношения, которые существуют между звуковыми языками

и языком, выражаемым при помощи движений рук. Он показал, что

порядок и расположение стран света, образование числительных име

ют у зуньи своим источником определенные движения рук. Вместе с

тем он на собственном примере продемонстрировал плодотворность

метода, которым пользовался и который был им весьма удачно при

менен благодаря его личному гению (слово это не является слишком

сильным в данном случае), а также обстоятельствам его жизни.

Для того чтобы понять мышление первобытных, мы должны по

пытаться, насколько возможно, восстановить в себе состояния, похо

жие на состояния первобытных: на этот счет согласны все. Но

Кэшинг как раз жил среди зуньи, жил с ними и, подобно им, добив

шись посвящения в их церемонии, войдя в их тайные общества, сде

лался в полном смысле слова одним из них. Но он совершил нечто

большее, а в этом и заключается оригинальность его метода. Бла

годаря своему терпению он <вернул свои руки к их первобытным

функциям, заставляя проделывать все то, что они делали в доистори

ческие времена, с теми же материалами и в тех же условиях, кото

рые характеризовали эпоху, когда руки были так связаны с

интеллектом, что действительно составляли его часть>. Прогресс ци

вилизации имеет своим источником взаимное воздействие руки на ум

и ума (esprit) на руку. Следовательно, для того чтобы воспроизвести

мышление первобытных, нужно вновь найти те движения рук, в ко

торых язык и мысль были еще нераздельными. Отсюда и берется сме

лое, но знаменательное выражение <ручные понятия>. Первобытный

человек, который не говорил без помощи рук, не мыслил также без

них. Трудность применения метода, предложенного и употреблявше

гося Кэшингом, крайне велика. Быть может, он один или люди, ода

ренные таким же исключительным предрасположением и терпением,

только и способны с пользой применить этот метод. Несомненно,

однако, что метод привел к драгоценным результатам. Кэшинг, на

пример, показывает, как крайняя специализация глаголов, констати

рованная нами повсюду в языках первобытных, оказывается

естественным последствием той роли, которую движения рук играют

в умственной деятельности первобытных. <Здесь, - говорит он, -

существовала грамматическая необходимость. Таким образом, в со

знании первобытных людей еще скорее, чем у них, появлялось рав

нозначное глагольное выражение, или с такой же быстротой должны

были возникать мысли-выражения, выражения-понятия, сложные и

тем не менее механически систематизированные>.

Говорить руками - это в известной мере буквально думать рука

ми. Существенные признаки <ручных понятий> необходимо должны,

следовательно, быть налицо и в звуковом выражении мысли. Главные

способы выражения оказываются одинаковыми: оба языка, столь раз

личные по своим знакам (один язык состоит из жестов, а другой -

из членораздельных звуков), близки друг другу по строению и спо

собу выражать предметы, действия, состояния. Следовательно, если

словесный язык описывает и рисует во всех деталях положения, дви

жения, расстояния, формы и очертания, то как раз потому, что эти

же средства выражения употребляются и языком жестов.

Нет ничего поучительнее в этом смысле, чем язык жестов северо

западного Квинсленда, подробное описание которого нам дано В. Ро

там. Прежде всего в языке жестов, как и в словесном языке, живым

и реальным единством является не изолированный жест или знак,

равно как и не изолированное слово, а фраза, более или менее длин

ная сложная совокупность, выражающая нераздельным образом ка