Откуда у удава хвост

Ты спрашиваешшь, откуда у удава хвосст, моя прелессть? Из задницы.

Но он не всегда был оттуда.

Раньше у удава хвост был спереди. На носу. Собственно, это и был нос – очень длинный и любопытный.

И удав его совал не в свои дела.

Ему не раз говорили: «удав, не суй нос не в свои дела! А то оторвем и к заднице приделаем!»

Но удав не слушался.

И вот что получилось…

* * *

У одного индуса жили три обезьяны: слепая, глухая и немая.

Однажды в дом забрался вор, увидел обезьян и собрался их убить, чтобы не оставлять свидетелей.

– Ничего не вижу! – поспешно сказала слепая обезьяна.

– Ничего не слышу! – добавила глухая.

А немая только руками развела: она, мол, и рада бы что‑то сказать, да вот не может.

Вор успокоился, собрал всякое добро в мешок и убежал.

Утром хозяин обнаружил пропажу и вызвал полицию.

– Я всё видела! – сказала глухая обезьяна.

– Я всё слышала! – добавила слепая.

«А я записала номер машины», – показала знаками немая и протянула листок.

Как часто нас подводят стереотипы!

* * *

Катится Колобок по лесу, а навстречу – Заяц. Не успел и рта раскрыть, а Колобок ему:

– Заяц, Заяц! Я тебя съем!

– Не ешь меня, Колобок, – взмолился Заяц. – Я тебе еще пригожусь!

– Ну, смотри, ловлю на слове, – согласился Колобок и покатился дальше. А Заяц остался стоять в недоумении и размышлять, что тут, собственно, произошло.

Наглость – второе счастье. А то и первое, если ничего другого нет.

* * *

– Послушай, а может, хватит? – спросил Буревестник.

Уж заложил очередной крутой вираж и приблизил голову к уху Буревестника.

– Что ты понимаешь, птица! Для тебя летать – это норма жизни. А ты представь, что значит полет для рожденного ползать!

Буревестник только покачал головой. А Уж, крепко обвившийся вокруг его шеи, возносился всё выше и выше…

* * *

Все в доме знали, что под шкафом живет ужасное чудовище. Котенок тоже это знал. Но сколько он ни лазил там, сколько ни вынюхивал пыльные углы – никого не нашел. Ужасные чудовища вообще славятся своим умением прятаться под шкафами от котят.

Наконец котенку это надоело, он вылез, тщательно умыл извазюканную в паутине мордочку и спросил у темноты под шкафом:

– Алло! Есть там кто‑нибудь?

– Да, – отозвалась темнота под шкафом. Конечно, будь на месте котенка кто‑то другой, он бы не услышал ответа. Но котята на то и котята, что умеют слышать даже то, чего никто больше не слышит.

– А кто ты такой? Ты правда ужасное чудовище?

– Я – твой Ночной Кошмар, – ответила темнота.

– Мой?.. – с восторгом переспросил котенок. – Мой собственный?

– А то чей же! – хмыкнула темнота.

– А почему я тебя не вижу? Зачем ты прячешься?

– Потому что я Ночной Кошмар, а сейчас день, – объяснила темнота. – Днем всё наоборот. Днем я сам тебя боюсь.

– Меня?

– Ну да. Ты мой Дневной Кошмар.

– Не может быть! Я же хороший, пушистый. И вообще маленький!

– А я, по‑твоему, какой? – рассердился Кошмар. – Посуди сам – был бы я большой и страшный, поместился бы под шкафом?

– Нет.

– Ну вот видишь.

– А я так хотел на тебя посмотреть, – огорчился котенок, у которого не было почти ничего своего – только дом, хозяйка, корзинка и мисочка, а теперь, как выяснилось, еще и Кошмар. А толку‑то, если его даже не видно!

– Ну, подожди до вечера, – предложил Кошмар. – Тогда я вылезу, и ты меня увидишь.

– Нее, – помотал головой котенок. – Вечером я уже спать ложусь. Я же домашний котенок, воспитанный.

– Значит, не судьба, – печально вздохнул Кошмар.

Котенок почесал задней лапкой за ухом, задумался, а потом прыгнул на диван, с дивана на подоконник, ухватил край занавески и зашторил окно.

– Вот! – гордо заявил он. – Давай считать, что уже вечер!

Он перепрыгнул на стол и ударил лапкой по кнопке настольной лампы, которую всегда зажигали по вечерам.

– Видишь? Раз горит лампа – значит, вечер самый настоящий. Ну, где ты там?

Котенок обернулся к шкафу и мяукнул от неожиданности и восторга. Рядом со шкафом, распластавшись на ковре, лежал Ночной Кошмар – большой, серый и страшный, самый настоящий! У Кошмара были острые треугольные уши, длинный пушистый хвост, и весь он был плоский, как промокашка – еще бы, ведь ему приходится жить под шкафом!

– Ой, как здорово! – обрадовался котенок. – Вот ты какой!

– Да, я вот такой! – гордо отозвался Кошмар.

– А вот так ты умеешь?

Котенок выгнул спину дугой. И Кошмар сделал то же самое.

– А хвостом шевелить?

Котенок пошевелил хвостом – и точно такое же движение повторил Кошмар.

– Я всё могу! – заверил он котенка.

– Урррра! – завопил котенок и прыгнул со стола. Кошмар тут же сорвался с места и легко взбежал на стену.

И так до самого вечера, пока действительно не наступила пора спать, котенок и его Ночной Кошмар играли в салочки.

* * *

Древние‑древние допотопные времена.

На полянке, подвернув под себя хвост, сидит динозавр и задумчиво обрывает крылья бабочке.

Подходит другой динозавр.

– Чего сидишь? Пойдем поохотимся!

– Нее, я занят.

– А что ты такое важное делаешь?

– Не видишь, крылья бабочкам обрываю.

– А зачем?

– Ну как – зачем? Чтобы через 50 000 000 лет на выборах в Соединенных Штатах Керри проиграл Бушу.

* * *

Четверо слепцов добрались до большого города, нашли зоопарк, отыскали в нем клетку со слоном… а внутрь‑то их и не пускают. Нечего, мол, зазря животное щупать, слон – животное нервное.

Ну, не уходить же им вот так, ничего толком не разузнав! Они и попросили кого‑то из зрячих зевак, чтобы он описал им, как выглядит слон в вольере.

– Сколько у него ног?

– Четыре.

– А какого он цвета?

– Серого.

– А что он ест?

– Траву, овощи…

– А уши, уши у него какие?

– Большие такие уши, даже вниз свисают.

– А хвост?

– А хвост, наоборот, маленький. Не хвост, а фитюлька какая‑то.

– А морда у слона какая?

– Ну какая… морда как морда. Нос вон шевелится. Глазки красные…

– А торчат ли у него зубы?

– Да, два зуба торчат сверху. А что?

– Пойдем домой, – сказал старший из слепцов. – Зря только ходили в такую даль, я теперь знаю, что такое слон. Это просто местное название кролика.

* * *

Жил‑был один любопытный Слоненок, который долгое время задавался вопросом: если слон на кита налезет, кто кого сборет? Он думал об этом, думал, размышлял долгие годы – до тех самых пор, когда подрос, стал Слоном и смог сам провести этот эксперимент.

Собравшись, Слон отправился в дорогу к океану. А когда пришел, то остановился на берегу и стал громко трубить: «Кит, а Кит! Выходи, дело есть!»

Так он кричал три дня и три ночи, с перерывом на сон и обед. А на четвертое утро к берегу неторопливо подплыл Кит.

– Ну, чего тебе надо, малявка?

– Да ничего, вообще‑то… – пробормотал Слон, повернулся и пошел восвояси.

А Кит хмыкнул и уплыл в океан, унося на своей спине целых трех Слонов да еще Землю в придачу.

* * *

В одной укромной долине жили‑были кролики. А еще жила там змея, и жила она, как это водится у змей, в чужой норе. В кроличьей, разумеется. По ночам она выползала на охоту и возвращалась только утром, плотно закусив. Тоже кроликом, разумеется.

И вот однажды собрались кролики на совет и стали думать, что им делать со змеёй. Думали, думали, и наконец решили залить нору водой из ручья, а вход завалить, и пусть змея утонет. Но тут, как водится, стал возражать один из кроликов, хозяин этой норы.

– Как это так? – возмутился он. – Вы собираетесь затопить мою чудную уютную норку? И ради чего? Что вам такого сделала эта несчастная змея?

– То есть как – что? – удивились кролики. – Она же нас ест!

– Это ваши проблемы. Я давно знаю змею, она смирное, вежливое существо, даже голоса никогда не повышает, спит вместе с моими крольчатами и никогда не создавала проблем. Наверняка вы сами виноваты, обидели её чем‑нибудь или еще как‑то спровоцировали. Одним словом, ищите корень проблем в себе. А со змеёй вполне можно жить в мире, и я тому пример.

Задумались кролики. Устыдились. А и правда, может, мы были несправедливы к змее? Надо бы перед ней извиниться, а там, глядишь, и договоримся как‑нибудь. Действительно, хватит уже валить всё на природу; мало ли у кого какая природа, хищник тоже живое существо, у него тоже душа есть, она прекрасного хочет… И не зря ведь змея этого кролика не трогает, значит, есть точки соприкосновения, значит, возможен диалог, это ж тоже понимать надо!

А понимать, на самом деле, было нечего. С точки зрения змеи, вся кроличья долина – это одна большая столовая – за исключением той норы, где она сама спит. А кто же ест кроликов в спальне?

* * *

В одном зоомагазине стояли рядом три клетки. В одной сидела канарейка и целыми днями распевала звонкие песенки о вольных просторах и свободном полете. Правда, она не представляла, что такое полет, и на вольном просторе никогда не была, но других песен просто не знала.

В другой клетке сидела старая крыса, непонятно зачем туда посаженная. Крыса не умела петь, но она прекрасно знала, что такое свобода, и каждую ночь подгрызала угол клетки, в надежде однажды выбраться оттуда.

Между крысой и канарейкой жила шиншилла. Спала на опилках, крутилась в колесе, чтобы поддержать фигуру, грызла семечки, от которых эта фигура необратимо портилась – словом, вела обычную шиншиллью жизнь, а больше она ничего и не умела.

Однажды, когда канарейка спела одну особо проникновенную песню об утраченной свободе, так что даже сама растрогалась, шиншилла её спросила:

– А что это такое, твоя свобода?

– Это сложно объяснить, – уклончиво ответила канарейка. – Словами не передашь, тут нужны чувства. Я могу спеть.

И она стала петь песню за песней – эти песни зажигали сердце, но не давали шиншилле ни малейшего представления о предмете.

– Лучше меня спроси, – проскрипела крыса. – Уж я‑то знаю, что такое свобода.

– И что же это? – спросила шиншилла.

– А вот что! – крыса извернулась, протиснулась сквозь дырку и вылезла из клетки. – Теперь я вольное животное, и никакая решетка меня больше не держит. Могу идти куда хочу и делать что вздумается.

– Ой, правда? Как интересно! – воскликнула шиншилла.

– Да, – кивнула крыса. – Конечно, следует помнить о мышеловках, которые расставлены в укромных местах, о крысиной отраве и уборщице с веником. Но что такое эти мелочи в сравнении с волей! Здесь и собачий корм, и конопля для птиц, и удобные опилки…

Шиншилла задумчиво нахмурилась.

– Значит, воля – это зоомагазин?

– Нет, конечно! – засмеялась крыса. – Зоомагазин – это всего лишь одно из помещений в большом доме. Тоже своего рода каменная клетка. Из неё я могу выйти в сам дом. А там уж мне раздолье! И помойные ведра, и мусоропровод с питательными огрызками, и электропроводка. А сколько места для гнезда! Ну, правда, в доме тоже полно мышеловок, и еще приходится прятаться каждый раз, когда по лестнице ведут терьера с пятого этажа. Он, конечно, дрессированный и всё такое, но осторожность не помешает.

– Значит, свобода – это дом?

– Да нет же! Дом – это всего лишь одна каменная коробка в целом районе. А снаружи – там чего только нет! И мусорные бачки, и канализация, и недоеденные чипсы прямо на улице… Хотя там, конечно, можно попасть под машину, или нарваться на кота, или просто кто‑нибудь пришибет камнем. Чем больше свободы, тем больше сложностей.

– А улица…

– Это часть города. Город огромен, и в нем так много интересного!

– Но и опасностей больше?

– Разумеется. В природе всё уравновешено. Чем больше клетка, тем больше свобод, но и ограничений тоже. Хочешь, я тебя тоже выпущу, пойдешь, посмотришь сама, что к чему?

– Нет, спасибо, – ответила шиншилла и на всякий случай подперла дверцу клетки поилкой. – Кажется, меня вполне устраивает тот уровень свободы, что я имею.

* * *

В нашем лесу царят мир, гармония и экологическое равновесие. Почти всегда. Да нет, правда же! Вот честное слово! Даже лисы умудряются как‑то с зайцами уживаться. Подробностей не скажу, не знаю: то ли они одних добровольцев едят, то ли осуществляют узаконенную эвтаназию… Надо уточнить. Зайцы, правда, пару раз жаловались, но, разумеется, не мне, так что детали я как‑то упустил. Ну и пес с ними, с зайцами, они вечно бухтят. Большое дело, заяц. Вот оборотни – это да, это проблема.

Не всегда, конечно. Только во время полного затмения.

Они тогда с ума сходят. Ведь вот, вроде, полнолуние – а луны‑то и нету. Звездное небо, в нем ни облачка – а луну будто съел кто, пропала. Непонятно, то ли в человека обратно перекидываться, то ли волком пока оставаться, до особого распоряжения.

А у них же это бессознательное! Они же, медведь их заешь, сами не в курсе, кто есть кто. Ну, стоит себе в лесу деревенька и стоит, а что каждое полнолуние по дворам волчьи отпечатки появляются – это и не волнует никого, мало ли, бывает. Капкан разве что поставят на всякий случай.

И вот перекинется кто‑то в ночь затмения, откроет свои волчьи глаза – а перед ним ненавистная человечья рожа. Жена, или брат, или сосед, а может, еще кто. Да он же не соображает, какое у оборотня соображение? Бросается и грызет. А люди просыпаются среди ночи и видят вокруг волчьи глаза. Тоже не слишком раздумывают, хватают кто вилы, кто топоры, и рубят кого ни попадя по живому – сына, или мать, или дедушку – в темноте ведь черта с два разберешь, да и при свете не догадаешься.

А форма не держится, инстинкты в смятении, только что был оборотень человеком, а теперь снова волк, а через минуту опять, может, в человека заделается. То брат за сестрой с топором гоняется, то сестра за братом с вилами, то отец бабушку грызет, то бабушка отцу кишки выпускает. По всему лесу носятся, орут, кругом шерсть, кровь, непотребство. Тут уж все в лесу разбегаются куда подальше, лишь бы под раздачу не попасть. А ведь попадают. Людям, когда они на взводе, всё едино, кабан ты там, медведь или вообще ёжик. Глаза светятся – значит, волк. Ну и кабаны с медведями, понятно, в долгу не остаются. Да и ёжики тоже – если успевают, конечно.

Потом‑то, ясное дело, опять луна появляется, все успокаиваются, уползают раны зализывать. А утром уж как голосить начинают, когда речь обретут! Это спервоначалу. А потом, когда своих покойников зароют, замолкают. И начинают друг на друга волками смотреть, как будто у них опять полнолуние. Подозрительно так. И шепот повсюду такой недобрый. Волки, мол, среди нас. Никому доверять нельзя. Даже и тебе, милый друг, ни в жисть не поверю без доказательств, а их‑то ты и не предъявишь.

Еще день‑другой, и новые трупы появляются. Хотя, вроде, и не перекидывался никто. И не загрызенные, а тихо так, по‑домашнему – кого ножом пырнут, кого колуном по голове обиходят. Ну или в реке утопленник всплывет, уже и непонятно, после раков‑то, то ли сам утоп, то ли заставил кто. Дальше – больше, в смысле трупов. А пройдет недели две, и тут уж всех как прорвет, похватают факелы, кого‑нибудь самого волосатого и хмурого сожгут прямо в избе, на том и успокоятся. До следующего затмения.

* * *

Представьте себе сказочную страну. В ней живут самые разнообразные существа: феи, гномы, гоблины, эльфы… ну кто там еще? Все, в общем, живут.

А потом появляется новая раса – назовем ее Бехолдеры. Ничем не примечательная, кроме одного мерзкого, просто‑таки жуткого свойства: у них Дурной Глаз. На что ни посмотрят – испортят. Летит, например, фея, а Бехолдер на нее глянет – и вот уже нет никакой феи, порхает бабочка. Встретит Бехолдер в буреломе лешего – и хорошо еще, если в медведя взглядом превратит, а то ведь может и в корягу. Пройдет Бехолдер сквозь толпу великанов, и даже сам не поймет, откуда вокруг взялось столько причудливых скал. Залезет на болото – и ни одного гриндилоу не останется, только мерцают болотные огоньки. А всякие воздушные создания, которые послабже, и вовсе под его взглядом исчезают, исходят легким паром.

Только всякая ночная нечисть худо‑бедно уцелела – на их темное счастье, Бехолдер ночью слеп как крот. Ну и часть дневных созданий поневоле ушла в ночь; кто‑то в землю зарылся, кто‑то в пещеры ушел – куда‑нибудь, лишь бы не попадаться Бехолдерам на глаза.

И ведь никому эти Бехолдеры зла не желают! Просто воспитание у них такое. Пока они совсем маленькие, могут хоть в упор на кого угодно смотреть. А потом усваивают от взрослых их магию (взрослые Бехолдеры называют ее просто «правильным взглядом на жизнь») – и все, пиши пропало. Глянут, и наповал!

Словом, никого в сказочной стране не осталось. Одни люди.

* * *

– Эй, это моё молоко!

Домовой подпрыгнул от неожиданности и шустро юркнул в сторону, но тут же сообразил, что пугаться нечего, вернулся к мисочке и нагло подбоченился.

– А ты кто такой, чтобы мне в моём доме указывать?

– Дом, может, и твой, – ответил Котенок, – а молоко – моё! Не смей лакать!

– Да нам, домовым, тысячу лет молоко ставят! А тебе, малявка, самому от силы месяц!

Котенок подумал немножко, потом выгнул спину и зашипел. Домовой попятился.

– Ну ты чего, чего?..

– А того! Моё молоко, и всё тут.

Домовой раздраженно засопел.

– Не положено тебе молока. Ты кошка, твое дело мышей ловить, вот ими и питайся.

– У нас нет мышей.

– А раз нет мышей, значит, и кошка не нужна! От тебя никакой пользы в доме.

– От меня в доме уют, – пояснил Котенок. – Меня для уюта и брали. И я его о‑бес‑пе‑чи‑ваю. А от вас, домовых, какая польза?

– А мы это… ну… – домовой смутился. – Вообще‑то, мы гривы лошадям расчесываем.

Котенок фыркнул.

– Вот и найди себе какую‑нибудь лошадь. А пока не найдешь – никакой пользы от тебя нет!

Домовой обиженно засопел.

– А еще, – произнес он с угрозой, – мы можем лошадям на хвост репьев насажать, если хозяин себя плохо ведет и молоком нас не потчует.

Котенок покосился на свой хвостик и поспешно убрал его под себя.

– Слушай… а ты только лошади можешь гриву расчесать? Или кому угодно?

– В смысле? – не понял домовой.

– Ну вот, например, если есть кошка…

– Нет! – домовой резко вскинул подбородок. – Так низко я еще не пал!

– Ну и ходи тогда голодный.

Котенок присел возле мисочки и принялся лакать молоко. Домовой посопел некоторое время в сторонке, вздохнул и подошел к Котенку, на ходу доставая из кармана гребешок.

– Откуда начинать?

– С хвоста, – ответил Котенок и подвинулся.

…

– Ой, какой у вас котик пушистый, лоснящийся!

– Молока много жрет потому что.

* * *

У одной старой почтенной утки родился гадкий утенок. Утка им страшно гордилась, всем показывала и говорила: «Вот, смотрите! Из него вырастет прекрасный лебедь!» Время шло – и из утенка выросла гадкая утка. Отвратительная просто.

Потому что только в жизни из гадких утят вырастают прекрасные лебеди. А в сказках им сперва надо удрать с птичьего двора и год проскитаться на чужбине, мучаясь и страдая.

А это ведь была сказка, не так ли?