Стр. 54

удобство. Вольно или невольно я начинаю наблюдать за собой. Бо­лезненно-острое внимание к собственному поведению на сцене за­ставляет меня прислушиваться к звукам собственного голоса и следить за жестикуляцией. Я с ужасом чувствовал, как немеют мышцы и к щекам приливает кровь. Само собой, ни о какой орга­нике не могло быть и речи». И дальше:

«Мне кажется, что, выходя на сцену, актер не может оставаться самим собой, потому что в таком публичном откровении он бы дол­жен существовать бесконтрольно. Но в актерской профессии, без­условно, должен существовать контроль. Момент обнажения своих индивидуальных черт характера не может быть до конца искрен­ним. Мне думается, что самый умный, непосредственный, органич­ный актер не сумел бы оставаться на сцене точно таким, какой он в жизни. Актер на сцене очень напоминает самого себя в жизни, но происходит какое-то смещение его человеческих категорий в ак­терскую категорию; смещение, которое, казалось бы, неуловимо простым глазом. И актер начинает играть самого себя, причем ста­рательно затушевывая те свои индивидуальные черточки, которые ему самому не по душе...

Мне пришлось играть этюд, который назывался „Отъезд на це­лину". Педагоги предложили бесхитростную ситуацию: ребята, до­говариваются отправиться на целину, и в то время, когда все уло¹ жено, один из них строптиво заявляет, что он не поедет, потому что ему хочется учиться в институте и вообще у него больна мать. Итак, мне пришлось играть самого себя в заведомо скверном про­явлении. Я пытался напрячь всю фантазию в поисках неотразимых доводов, чтобы оказаться правым, и я бы, наверное, победил, если бы сюжетная канва этюда не предусматривала мой проигрыш. Я сдавался без видимых причин, и мне было стыдно за ту псевдо­органику, которой я пытался замазать свой ничем не обоснованный лроигрыш.

Я чувствовал, что тот человек, которого я только что показал, был куда умнее и смелее, но почему-то старательно прикидывался дурачком, и это у него плохо выходило. Тот сценический „я¹' и „я" настоящий — мы не только в чем-то отличались друг от друга, но были просто-напросто принципиально разными людьми. Я втиски­вал себя в эту ситуацию, мне удавалось добиться некоторой орга­ники, и все бы, наверное, было очень неплохо, но тот, сценический,,я" все время натягивал на себя масочку, чтобы стать „почти" миой, но только не мной...

Итак, появилась характерность. Она явно спасла положение! Оказывается, достаточно прикинуться только что виденным на ули­це старичком, чтобы свалить на него всю алогичность своего сце­нического поведения. И никто не скажет тебе: а почему, дескать, этот старичок сделал так, а не этак? На подобные вопросы надо искать ответы в дремучей логике этого старика.

Выходить на сцену в чужом обличье я могу безболезненно. Чу­жой характер позволяет мне делать на сцене то, что мне хочется...