Примечания

Глава шестая МИР КАК ГАРМОНИЯ. ПИФАГОР 1. В своем знаменитом труде Коперник прямо ссылается на пифагорейцев(Филолая и Экфанта) как на своих предшественников (Н. Коперник. О вращениинебесных сфер. М., 1964, с. 12). 2. Пифагор, по определению одного из историков религий, "единственныйоснователь религии, которого, поскольку нам известно, знает греческий мир"(А. Гольверд.- В кн. "Иллюстрированная история религий" Шантепи де лаСоссея, т. II, с. 265). 3. Геродот. История, I, 95. 4. Климент Александрийский. Строматы, I, 62. 5. А. Маковельский. Досократики, т. I, Пифагор, 4, 8, 11. 6. См.. F. Сорleston. А History of Philosophy. N. Y., 1962, v. I, р.45. В прошлом веке Л. Шредер пытался доказать, что Пифагор заимствовалосновы своей доктрины из Индии (см.: Л. Шредер. Пифагор и индийцы.ЖурналМинистерства Народного Просвещения, 1888, Э 10-11,с. 1-73.). Попытку Шредерамногие авторы считали неудавшейся (см. Э. Целлер. Очерки по историигреческой философии. М., 1913, с. 41). Однако в настоящее время естьнекоторая доля вероятности того, что индийские идеи могли проникнуть вВосточную Грецию через Иран (см.: А. С. Воиqet. Comparative Religion.London, 1955, р. 74-75, 129). 7. Порфирий. Vita Pythagoris, 9. 8. Овидий. Метаморфозы, XV, 61. Пер. С. Шервинского. 9. А. Маковельский. Досократики, т. I, Пифагор, 5. 10. Там же, 7. 11. Есть указание, что Пифагору принадлежит книга "Священное слово" (А.Маковельский. Досократики, т. I, 19). Но большинство древних авторов знаетПифагора лишь как устного учителя. См., напр.: Иосиф Флавий. Против Ариона,I, 63. 12. Овидий Метаморфозы, XV, 62-72. 13. Овидий. Метаморфозы, 252-258. 14. Порфирий. Vita Pythagoris, 19; см.: М. Еliade. Тhe Мyth of theEternal Return, 1965, р. 120. 15. Аристотель. Метафизика, I, 5, 986а, 15. 16. А. Маковельский. Досократики, т. I, с. 61. 17. Страбон. География, XV, 716, А. Маковельский. Досократики, т. I, 9;Овидий. XV, 75 cл. 18. Климент Александрийский. Строматы, V, 11. 19. Полибий. Всемирная история, II, 38, 10; Ямвлих. Vita Pythagoris,248. Глава седьмая ИОНИЙСКИЕ МУДРЕЦЫ Малая Азия, 650-540 гг. В греческой философии концепция универсального Порядка, управляющего природой, нашла наиболее полное выражение. Кр. Даусон Авангардом возрождавшейся после упадка греческой цивилизации были, какмы видим, ионийские города. Поэтому вполне естественно, что именно там былозаложено основание античной науки. Одним из главных центров умственной жизниИонии был Милет, основанный некогда предприимчивыми мореплавателями. В эпохуколонизации порт этот оказался на самом рубеже греческого мира и Востока.Финикийцы были партнерами и конкурентами милетских купцов, город имел тесныесвязи с Египтом и Персией. В гаванях Милета встречались люди многих племен,наречий и верований. В то время Восток переживал свой последний культурный расцвет. Седьмойвек ознаменовался созданием знаменитой Ниневийской библиотеки, возрождениемегипетского искусства, основанием медицинского училища в Египте изавершением энциклопедии Аменемипета. В шестом столетии при Навуходоносоревновь ожила вавилонская культура. Казалось, дряхлеющие цивилизации хотелиоглянуться назад и подвести итог своему многовековому развитию. Греки с жадностью набросились на сокровища иноземной мудрости и нестыдились называть себя "учениками". Мы уже видели, что орфики и пифагорейцымногим были обязаны восточным идеям. Но в такой же степени эти идеипослужили толчком для зарождения научно-философской мысли эллинов. Если у халдеев и египтян наука была еще достоянием жрецов, то в Грецииона приобрела уже вполне светский характер. В Милете совершилось первое вистории вычленение философии как чего-то самостоятельного. В отличие оттеософии и богословия ее можно определить как попытку познать и осмыслитьбытие Человека, природы и высшего Начала независимо от религиозногооткровения. Что означала эта веха в истории человечества? Шаг вперед? Освобождениеразума от зависимости? Прогресс знания высшего типа? Так думают одни. Другиеже, напротив, видят в появлении отвлеченной философии настоящее"грехопадение" разума, оторвавшегося от истоков подлинно духовногопостижения (1). Обе точки зрения справедливы лишь частично, и обе,по-видимому, следует принимать с большими оговорками. Прежде всего разделение науки и веры было необходимо для того, чтобыони могли созревать, не препятствуя друг другу. Это естественный этап вистории духа. Эмпирическое знание, изучение природы и отвлеченная мысльтребуют своих "правил игры", и вторжение в эту область религиозных доктрин,смешивающих два плана познания, сковывало науку. А с другой стороны, религияне зависит от науки, так как сфера ее по природе глубже научногоисследования. Эмансипация науки и философии от опеки богословских теорийрасчищала путь как для знания, так и для веры. При всем этом не следует забывать, что наука и метафизика не бываютабсолютно автономными. Человек, постигающий истину,- не гносеологическиймеханизм: в своих усилиях разрешить мировые загадки он всегда исходит изинтуиции, сродной вере. Пусть научное знание развивается поформально-логическим законам, постулатами его - сознает это человек или нет- являются некие недоказуемые утверждения, которые он принимает какочевидные для себя. Иными словами, отправной пункт науки связан с верой. Этоподтверждают в наше время даже столь точные дисциплины, как физика илиматематика (2). Достаточно напомнить имена Эйнштейна, Бора, Рассела. Разделение двух видов познания реальности во многом помогло уяснению ихграниц и природы. Но этой дифференциацией часто пренебрегали, рубежинарушались, и возникали конфликты. Теологи пытались навязать науке своитеории, а представители естествознания и философии, забывая об априорностинаучных посылок, неоправданно расширяли свои полномочия: они наделяли разумвсемогуществом, видя в нем единственный орган познания для всех измеренийбытия. Этот "рационализм" действительно можно назвать "первородным грехом"мышления. Его ошибка заключалась в том, что он объявлял разум высшим судьей,игнорировал все пласты реальности, кроме эмпирического и умопостигаемого.Рационализм рассекал живой познающий субъект - человека, сужая еговозможности. Он не замечал, насколько "научная" картина мира зависит отчего-то иного, нежели наблюдение и логика, а именно - от внутреннейустановки, ориентира мыслителя, его видения реальности - веры. На примере греческой философии все эти черты рационального познанияобнаруживаются уже достаточно ясно. В ней проявились и сила, и слабостьмышления, которое полагает себя независимым от веры.

X x x

После всего сказанного, быть может, покажется странным утверждение, чтоглавной целью греческой философии было искание Бога. Но в действительности кНему, как к первичной Реальности, были обращены умственные взоры величайшихумов античности. На их долю выпало занять в Греции место жрецов и пророков,возвыситься над народными верованиями. Начав с отрицания частных чертязычества, эллинские мудрецы в поисках цельного миросозерцания стремилисьвыработать идею высшего Единства. Вокруг этого вращались и античная наука, ифилософия (3). С самых первых своих шагов они отказались от служения толькопрактическим нуждам, а поставили на первое место бескорыстную жажду истины.О первом милетском философе и ученом Фалесе Плутарх говорил: "Он пошелдальше того, что нужно было для практических потребностей". Уверенность в существовании единого верховного Принципа для всейВселенной явилась стержневой интуицией греческой философии. Основать же этуинтуицию стоило величайшего напряжения сил. Нам, людям, выросшим в иныхрелигиозных и научных традициях (даже тем, кто стоит вне религии), мысль оединстве божественного Начала представляется более или менее естественной.Но для древних она была в высшей степени трудной. Вспомним хотя бы, с какойборьбой утверждался монотеизм в Израиле, вспомним, что идея многобожияоставалась господствующей в большинстве старых цивилизаций, и тогда мысможем оценить подвиг греческих философов и понять трудности, которые стоялина их пути. Интуиция Единства не имела для них той достоверности, какую даетОткровение, и тем напряженней должны были быть усилия интеллекта, строившегосвое незримое здание.

X x x

Эмпирическая наука, принесенная с Востока в Ионию, вызвала к жизнипервые попытки создать цельную картину мира и уяснить его происхождение.Фалес Милетский (638-548), с именем которого обычно связывают началогреческого естествознания, был человеком для своего времени энциклопедическиобразованным. Будучи купцом, он собрал во время путешествии множестворазнообразных сведений. В 585 году весь Милет был изумлен тем, что Фалессумел предсказать солнечное затмение. (Этому он научился в Египте.) Ему небыло равных в знании геометрии, метеорологии, сельского хозяйства.Впоследствии говорили даже, что именно он изобрел греческий календарь (4). Таких людей в этом торговом городе ценили, правители охотно приглашалиих на службу и хорошо им платили. Но Фалес, избравший независимую жизньмудреца, уклонялся от всех заманчивых предложений. Он целиком ушел в мирсвоих мыслей (5). Все, что он знал о светилах, растениях, математическихзаконах, побуждало его искать некую общую Первооснову - "архэ", из которойбы вытекало все сущее. Поглощенный этой проблемой, Фалес превратился втипичного ученого-чудака, не замечающего, что творится вокруг. О егорассеянности по городу ходило множество анекдотов. Так, рассказывают, чтооднажды он упал в колодец, заглядевшись на небо. В старости, когда Фалесстал плохо видеть, он все чаще говорил о своем равнодушии к житейской суете,о том, что нет границ между жизнью и смертью. Когда шутники спрашивали его,почему же он не умирает, он отвечал им такой же шуткой, что ему безразлично- жить или умереть. От Фалеса сохранились лишь отдельные изречения, которые, вероятно, былизаписаны не им самим. Наиболее достоверное из них касается именно тойтаинственной "архэ", которая породила Вселенную. Оно гласит: "Все происходитиз воды" (6). Аристотель считал это выводом, сделанным на основаниинаблюдений: он писал, что Фалес отождествил "архэ" с водной стихией,"вероятно, наблюдая, что все питается влагой и что сама теплота из неерождается и ею живет". Поэтому милетский философ был причислен Аристотелем ктем, кто видел "в материи единое начало всего" (7). (Это утверждение былопринято и защитниками того мнения, будто прогресс науки ведет кматериализму.) Между тем в свете всего, что мы знаем о Фалесе и древних космогониях,весьма сомнительно, чтобы к "водной" концепции Первоосновы философа привеланаучная эрудиция. Если мы вспомним о его знакомстве с Востоком, то вынужденыбудем признать, что Фалес, говоря: "Все - из воды", выступает не какестествоиспытатель, но как наследник мифологической традиции. Напомним, что еще вавилоняне, египтяне и финикийцы говорили обизначальном водном Хаосе. Точно так же и Гомер называл Океан праотцем всегосуществующего. Индийские мифы утверждали, что первоначально Вселенная была"лишь морем" (8). Эту же мысль мы находим и в Упанишадах, написанных вэпоху, близкую к временам Фалеса: "Земля, воздушное пространство, небо,горы, боги и люди, скот и птицы, деревья и трава, хищные звери вместе счервями, комары, муравьи - все это лишь облики вод" (9). Мифы о чудовищах водного Хаоса - вот источник Фалесовой космогонии(10). Но эти мифы были по крайней мере более логичными, нежели мысль, будтонеразумная стихия является Первоосновой космоса. Подобная мысль Фалесу былачужда. У Аристотеля мы читаем: "Некоторые также говорили, что душа разлитаво всем, быть может, в связи с этим и Фалес думал, что все полно богов"(11). Иными словами, "архэ" - не просто водная стихия или материя, ноодухотворенное Целое. В другом месте Аристотель приводит мнение Фалеса отом, что душа заключена в камнях. А согласно Аэцию, Фалес учил, что "всеодушевлено" (12). Только благодаря этому возможно все многообразие веществ,состояний, живых существ и духовных сил. Идея нерасчлененного живого Целого есть, в сущности, уже попыткаопределить природу Божества. Причем Фалес так же, как орфики и Пифагор,придерживается древнеязыческого учения о рождении (или истечении) мира изпраматеринского божественного Лона.

X x x

Вторым великим ученым Милета был Анаксимандр (610 - 546). Он один изпервых в истории предположил, что земля - это не остров, покоящийся на воде,а тело, свободно парящее в пространстве. Анаксимандра можно считать отцомэволюционизма, так как он думал, что человек произошел от живых существ,возникших в водной среде (13). Ученик Фалеса, Анаксимандр также был увлечен задачей найти Первоосновумира. Мифические "воды" в роли "архэ" его уже не удовлетворяли. Истокомвсего он мог признать только нечто отличное от всех известных природныхначал - Сущность, являющуюся "причиной самой себя". Для характеристики этойСущности философ, видимо, считал недостаточным любое позитивное определение.Поэтому в своей книге "О природе" он назвал ее Апейроном - Беспредельным. Сочинение Анаксимандра было утрачено рано, и поэтому уже древниеспорили о том, что крылось у мудреца за термином "Апейрон". Аристотель всвоей критике предшествующих систем склонен был видеть в Апейроне понятиекакой-то фантастической сверхстихии. Но он же, говоря, что Апейрон"бессмертен и непреходящ", называет его "божеством". Одно несомненно: употребив слово "Беспредельное", Анаксимандр хотелподчеркнуть неопределимость и безусловность космического Начала. Даже почисто логическим соображениям следовало признать, что оно превосходит всеконкретные облики мира. Негативное понятие об Апейроне напоминает учениебрахманов. Ведь и там утверждалось, что Абсолют не исчерпывается никакимиземными определениями и терминами. Концепцию Анаксимандра вполне можно былобы выразить словами Чхандогьи-упанишады: "Конечное заключено в Бесконечном"(14). Вспомним также, что и Лао-цзы называл Дао "туманным и неясным". Это сходство вряд ли можно считать случайным. Ведь Анаксимандр жил вэпоху расцвета орфического движения. Он мог познакомиться с ним и воспринятьот него черты, близкие к восточным учениям. В частности, на влияние орфизмауказывает мнение Анаксимандра, согласно которому миры "периодическивозникают и исчезают". Еще явственнее близость Анаксимандра к орфизму виднаиз его загадочного изречения, касающегося происхождения вещей: "Из чего всевещи получают свое рождение, в то же они и возвращаются, следуяНеобходимости. Все они в свое время наказывают друг друга занесправедливость" (15). Мы не будем здесь вдаваться в подробности спора,который продолжается и поныне. Но какой бы оттенок ни придавали этим словамфилософа, ясно, что он имеет в виду космический круговорот, в которомрожденные Абсолютом вещи возвращаются к Нему, и что судьба их определяется"справедливостью". Здесь налицо тождество с учением орфиков, которыеговорили о метемпсихозе и воздаянии. Итак, Анаксимандр сделал в сравнении с Фалесом еще один шаг вперед напути к идее о божественном Целом. Он поставил его выше стихий, провозгласилАбсолютное "всеобъемлющим и всеуправляющим", "единым", "вечным" (16).Соотношение же Абсолют - Природа он вообразил как повторяющийся процессрождения и поглощения. Однако, будучи естествоиспытателем, Анаксимандр не пошел дальше этихсамых общих утверждений. Он, по-видимому, не сделал никаких прямыхрелигиозных выводов из своего учения, которое осталось лишь отвлеченнойтеорией Но среди слушателей Анаксимандра находился странствующий певец, которыйпревратил осторожные догадки ученого в оружие, своим острием направленноепротив старых верований.

X x x

Имя этого певца Ксенофан. Он родился около 580 года в ионийском городеКолофоне. В Милет его привела любознательность, желание послушатьпрославленных мудрецов. С молодости беспокойный ум колофонца тревожилисомнения и вопросы. Все вызывало в нем жгучий интерес: тайны природы,происхождение мира, но главное, что влекло его, это проблема истинной веры.Профессия бродячего рапсода как нельзя больше соответствовала его натуре: онмог исколесить множество городов, узнать многообразные обычаи и нравы. "Вотуже шестьдесят лет,- говорил он на склоне дней,- как я со своими думаминошусь по греческой земле, а тогда мне было двадцать пять". Малую Азию онпринужден был покинуть с прочими греками-беженцами, которые спасались отперсов. Еще в 546 году персидский царь Кир подчинил себе Ионию, а в 496 годувосставший Милет был взят приступом и разрушен войсками Дария I. После этого Ксенофан много лет вел скитальческую жизнь, зарабатывая нахлеб игрой и пением. Всюду, где бы он ни был: в шумных гаванях, на лесистыхпобережьях, в горах,- он внимательно ко всему приглядывался, прислушивался,размышлял и делал выводы. В сиракузских каменоломнях он находил отпечаткиморских животных. Это привело его к догадке, что некогда здесь, на местесуши, шумели морские волны. Не было числа загадкам и удивительным вещам,которые подмечал острый взгляд Ксенофана. Еще больше пищи для размышлений давали люди. Чего только не довелосьповстречать рапсоду: разрушенные города, толпы переселенцев. Он рассматривалптицеглавых богов, вел беседы с жрецами, а также с матросами и купцами,ходившими в далекие земли. Он познакомился с разными религиями и обрядами имог сопоставить их. Первым его выводом было недоверие к человеческим мнениям. Посколькурелигии противоречат друг другу, следует признать, что знания людей о высшеммире относительны, если не ложны вовсе: Не было мужа такого и после не будет, кто знал бы Истину всю о богах и о всем, что теперь говорю я, Пусть даже кто-нибудь правду изрек бы: как мог бы узнать он, Правду иль ложь он сказал? Лишь призраки людям доступны. Однако на этих сомнениях Ксенофан не остановился. Он говорил: "Не отначала все открыли боги смертным, но постепенно, ища, люди находят лучшее".Это очень важное свидетельство о его взглядах. С одной стороны, онообнаруживает его веру в возможность приближения к истине, а с другой -убеждение, что это происходит постепенно. Тем самым мудрец преодолевал свойрелятивизм и побуждал людей к поискам истины. Около 540 года Ксенофан приехал в Южную Италию и поселился в приморскомгороде Элее. С Пифагором, который в то же время нашел вторую родину в"Великой Греции", он не был знаком, но завязал тесные связи с орфическимибратствами. Говорят даже, что, когда Ксенофан попал в плен к персам, орфикивыкупили его. Став постоянным жителем Элеи, рапсод в душе остался странником или,лучше сказать, вечным "чужеземцем". Он складывал поэмы, в которых любилподтрунивать над нравами, модами и суевериями сограждан. Излюбленной мишеньюего сатиры был распространенный в те дни культ физической силы. Для него жедостоинство человека оценивалось не крепостью мускулов, а его разумом. "Нашасила,- говорил Ксенофан,- гораздо лучше силы людей и лошадей". Он осуждалтиранов, но и без особого доверия относился к демократии, ироническиотзываясь о "мудрости большинства". Ксенофан вел скромную, почти бедную жизнь: он был врагом роскоши, хотяи не отвергал простых радостей жизни. Этот предтеча Сократа считал себя нетолько певцом, но и проповедником, учителем, моралистом. Шутками,каламбурами, едкой насмешкой он будоражил мысль, заставляя задуматься. Как иПифагор, он с отвращением говорил о гомеровской мифологии: Что среди смертных позором слывет и клеймится хулою, То на богов возвести наш Гомер с Гесиодом дерзнули: Красть, и прелюбы творить, и друг друга обманывать хитро. Мало того, он вообще пришел к убеждению, что все эти столбообразные,звероголовые и человекоподобные боги, на которых он насмотрелся в своихскитаниях,- не более чем простой вымысел людей: Если б руками владели быки, или львы, или кони, Если б писать, точно люди, умели они что угодно,- Кони коням бы богов уподобили, образ бычачий Дали б бессмертным быки; их наружностью каждый сравнил бы С тою породой, какой он и сам на земле сопричислен. Черными пишут богов и курносыми все эфиопы, Голубоокими их же и русыми пишут фракийцы. Но это не все, что хочет сказать поэт. Пусть человеческие суевериярождают богов по подобию людей, есть истина, которую постигают мудрые. К нейКсенофан пришел путем долгих размышлений, ее подсказали ему наблюдения надприродой, учение Анаксимандра и собственный разум. Поэт говорит о нейсловами, звучащими торжественно и вдохновенно, подобно пророческому речению:БОГ ЖЕ ЕДИН, меж смертных и между богов величайший. Смертному он не подобен ни видом своим, ни душою. Вот первое в Грецииоткрытое выступление против традиционной религии! По мановению бродячегорапсода блистающий Олимп меркнет и становится ничтожным и во всемоткрывается присутствие Единого... В то время как Фалес, Анаксимандр иПифагор в своем учении о мировой Субстанции соприкасались с индийскоймыслью, Ксенофан уже ближе к еврейским пророкам. Эта близость станет ещеочевиднее, если мы обратимся к стихам Ксенофана, посвященным призваниюпевца. Строки, пленившие Пушкина, который дал их в вольном переложении,рисуют картину праздничной трапезы. Она никогда не обходилась без человека сарфой. Но если прежние певцы прославляли "титанов, гигантов, кентавров", тоКсенофан отказывался воскрешать эти вредные "бредни" и не желает прославлятьстаринные войны. В песнопении он будет говорить об истинном Боге: Спервоначала должны славословить разумные мужи Бога - в напевах святых, в благоречивых словах. А возлиявши вина, сотворивши молитву, чтоб силу Дал нам он правду творить - это ведь лучший удел, Пить человеку не грех, лишь бы мог он домой возвратиться. Таким образом, праздничная трапеза должна, по мнению поэта, рождать вчеловеке светлые мысли и чувства; радуясь в кругу друзей, он обязан помнить,что Бог - источник жизни, что он помогает людям "творить правду". Это -лучшая жертва во славу Божества.

X x x

Отмечая этот "библейский" характер взглядов Ксенофана, следует тем неменее помнить, что сходство еще не означает тождества. Греческий мудрец,возвещая единство Божие, ставит других богов как бы на низших ступеняхнебесной иерархии, в то время как современник Ксенофана Исайя Второй знает,что над миром есть лишь один Бог и "нет иного" (Ис 45, 4). По-другому понимал Ксенофан и отношение Бога к природе. Мысль о высшемНачале для него неотделима от созерцания зримого небосвода, чей необъятныйпростор казался ему реальным Богоявлением. Отсюда учение о Боге как оСуществе Всеедином. Оно "срослось со всем" и объемлет вселенскую Сферу. "Всеедино и неизменяемо, и это есть Бог, никогда не рожденный, вечный,шаровидный". Эти слова вызывали впоследствии недоумение Аристотеля, которомумысль о телесности Божества казалась нелепой. Между тем учение Ксенофанабыло вполне последовательно. Признав, что Бог есть "все" ("ген кай пан"), онуже не мог увидеть различия между Ним и природой. В этом колофонец - верныйученик милетских натурфилософов и Пифагора, которые также не сознавали этогоразличия. Для Ксенофана Бог есть как бы душа мира: Видит он весь, весь мыслит, весь слышит, Но, без усилья, все потрясает он духом разумным, Вечно на месте одном неподвижно он пребывает, Двигаться с места на место ему непристойно. Итак, перед нами пантеистический монизм, свойственный Упанишадам, но стой лишь разницей, что брахманы рассматривали мир как временное воплощениетрансцендентного Бога, а для Ксенофана Высшее было целиком и навечновключено в бытие. Но как бы то ни было, учение греческого рапсода было смелым ирадикальным для того времени. Предшественники Ксенофана, отойдя от народнойрелигии, пришли лишь к мысли о некой единой Первооснове космоса. Ксенофан жесовершил "коперниканский переворот", признав эту Первооснову Божеством,которое надлежит чтить людям. Однако этот переворот оказал влияние лишь на "любителей мудрости", онне поколебал народных воззрений. Ни мистик Пифагор, ни рационалист Ксенофанне имели достаточной силы, чтобы изменить религиозное сознание греков. Этотразрыв между философией и популярными верованиями сохранился до самого концаантичности. Перебросить между ними мост не были в состоянии ни Оккультнаямистика, ни философские догадки. А пророков в библейском смысле Греция незнала. Поэтому дальнейшие судьбы религиозной мысли продолжали оставатьсясвязанными с тонким слоем интеллектуальной элиты. А это, в свою очередь,определило преимущественно теоретический, умозрительный характер греческихучений о Боге.