Примечания

Глава девятая ОТ РАЗУМНОГО МИРА К МИРОВОМУ РАЗУМУ. АНАКСАГОР 1. Первоисточники жизнеописания Анаксагора приведены у А. Маковельского(Досократики, т. III). Новые переводы этих текстов даны (в порядке,установленном Дильсом) как приложение к книге И. Рожанского "Анаксагор. Уистоков античной науки" (М., 1972). По этому изданию даются дальнейшиессылки. 2. См.: Ксенофонт. Сократические сочинения, 1935, с. 175. 3. Анаксагор, А, 29, 30. 4. Фукидид. История, II, 37 сл. 5. См.: И. Дворецкий. Древнегреческо-русский словарь, т. II, с. 1138. 6. Анаксагор, Б, 12. 7. Там же. А, 40. 8. Там же. Б, 12. 9. Аристотель. Физика, 4, 203а, 19; Анаксагор, Б, 12. Нус, по словам С.Трубецкого, "есть все еще физическое начало: оно несомненно невещественно иопределяется по противоположности веществу; но Анаксагор не находит ещетерминов, чтобы выразить эту мысль" (С. Трубецкой. История древнейфилософии, I, с. 145). 10. Анаксагор, А, 48, 49. 11. Анаксагор, А, 42. 12. Аристотель. Метафизика, I, 4, 985а, 18. 13. См.: А. Бергер. Анаксагор и афинская демократия.- Вестник ДревнейИстории, 1960, Э 3. 14. Попытки восстановить ход "дела Анаксагора" изложены у И. Рожанского(Анаксагор, с. 277 сл.). 15. Платон. Федон, 97 а, b. 16. Аристотель. Метафизика, I, 4, 985а, 18. Часть III НА РАСПУТЬЕ Глава десятая ПРОВИДЕНИЕ ИЛИ РОК? ЭСХИЛ Афины, 525-456 гг. Жизнь без начала и конца. Нас всех подстерегает случай. Над нами сумрак неминучий Иль ясность Божьего лица? А. Блок До Сократа Афины не имели своей философской школы. Но это не значит,что афиняне пребывали в интеллектуальной спячке. Идейным средоточием городав годы расцвета стала сцена. Афинские трагики занимают в развитии человеческой мысли, пожалуй, неменьшее место, чем философы. Они отважились поставить вопросы, которыхнатурфилософы либо не поднимали, либо ставили не во всей остроте. В центревнимания греческой драмы было не мироздание, а человек. О его участи трагикиговорили не в отвлеченных трактатах, предназначенных для узкого круга людей,но перед лицом сотен зрителей. Они знали, что для греков театр означал ихрам, и трибуну, и книгу и что языком драмы можно говорить о самых трудныхжизненных проблемах. Подлинным создателем античной трагедии может считаться элевсинец Эсхил(525-456). Сын аристократа, он тем не менее был страстным приверженцемнародовластия. Участник великих сражений против персов, Эсхил мыслил этувойну как борьбу за свободу против деспотии. Отец поэта был пифагорейцем, асам он прошел через посвящение в таинства Деметры. В Элевсине отеческаярелигия предстала перед ним со своей сокровенной мистической стороны ивнушала Эсхилу благоговение перед идеалом "праведной жизни". Эсхила-художника влекла архаическая грандиозность мифов; его натуребыли близки образы несокрушимых героев и грозных богов. Но сквозь восхищениеэтим первобытным миром у него то и дело прорывалось тревожное вопрошание.Острая мысль поэта проникала в толщу мифологии, разрубая ее и формируя изстарых глыб уже совсем иные изваяния. Многим тогда казалось, что трагедииЭсхила - это кощунство, подрыв древних верований. Пророчили, что драматургумрет, сраженный небесным ударом. Однажды, когда весь театр, затаив дыхание,следил за действием, рухнули деревянные скамьи и все побежали в ужасе,думая, что вот-вот грянет карающий гром... Но если Эсхила и можно назвать богоборцем, то никогда еще не былобогоборца столь благочестивого. Не свергнуть богов стремился он, но найти вних подлинно божественное. Поэтому прав был немецкий историк Эдуард Мейер,когда говорил, что "все драмы Эсхила - настоящие теодицеи".

X x x

В центре творчества Эсхила стоит трилогия о Прометее. Древнее сказаниео титане было созвучно поэтическому темпераменту великого трагика. Ноподобно тому как средневековая космология послужила Данте лишь канвой дляэпопеи восхождения из тьмы к свету, так и легенда о сопернике Зевсаподсказала греческому драматургу только форму, в которую он вложил своисамые сокровенные думы. До нас не дошла завязка драмы - первая часть трилогии, но известно, чтов ней говорилось о том, как Зевс лишил людей огня, главного благацивилизации. Единственным из богов, кто сжалился над смертными, оказалсятитан Прометей, дерзнувший похитить для них огонь у Громовержца. Разгневанный Зевс не мог убить Прометея - смерть не властна надтитаном, но он приговорил его к вечной пытке. С этого момента начинаетсятрагедия "Прикованный Прометей" - вторая часть трилогии. Бездушные исполнители царской воли - Власть и Сила - приводят великанак скале: Гефест, хотя всем сердцем состраждет ему, не в состоянии ослушатьсяЗевса. Острое лезвие пронзает грудь Прометея, руки его накрепкопритягиваются цепями к камням; и другу людей, как бы распятому над шумящимморем, остается лишь ждать, когда спустится орел Зевса терзать его. Пока грохотали удары молота, пока палачи совершали свое дело, Прометейхранил молчание. Но едва они уходят, как титан разражается громкими воплямии укорами. Высокой, истинно эсхиловской патетикой дышат обвинительные словаПрометея. Он зовет весь мир в свидетели, взывает к Матери-Земле, к Эфиру, кбыстрокрылым ветрам, рекам и волнам: "Смотрите, что ныне, бог, терплю я отбогов!" (1) На зов страдальца откликается хор морских океанид; они уговариваютПрометея подчиниться. А добродушный Океан говорит: "Не лезь ты на рожон, незабывай, что правит никому не подотчетный царь" (2). Но не таков Прометей, он знает, что терпит за доброе дело, и несобирается отрекаться от него. Он заранее предвидел свою участь, но тем неменее пошел на нее во имя "человеколюбия" (3). Он тверд, как скала, окоторую у ног его тщетно бьются волны. "Ты не трепещешь гневного Зевса!" - вужасе восклицает хор. На уговоры Гермеса, которого подсылает Зевс выведатьизвестную лишь Прометею тайну будущего, титан отвечает: Не думай, что из страха перед Зевсом Я стану бабой, буду умолять, Как женщина, заламывая руки, Чтоб тот, кого я ненавижу, снял С меня оковы. Не бывать тому! (4) Судьбу Олимпа, о которой поведала Земля Прометею, он не откроет своемумучителю. В трагедии все как бы сосредоточено на том, чтобы показать царя боговмстительным тираном. Появление на сцене безумной девушки Ио - еще однойжертвы Зевсовых прихотей - дополняет портрет деспота. Прометей кричит, чтоон ненавидит всех богов, что у Зевса "справедливостью служит произвол", чторасправа над заступником людей - всемирный позор владыки Олимпа. В заключение трагедии Зевс исполняет свою угрозу - и скала с казнимым,среди воя и блеска молний, проваливается в Тартар. С этого представления зрители уходили, вероятно, глубоко взволнованнымии смущенными. Им, воспитанным на идеях свободы и человеческого достоинства,приходилось делать выбор, и, естественно, симпатии всех склонялись кблагородному Прометею. Эсхил добился этого еще и тем, что вплел в трагедиюнемало политических намеков. В репликах титана некоторые узнавали речиполитических вождей, направленные против тирании, а это был лучший способзаставить публику воспринять старый миф как нечто злободневное. Но еслиафинянам приходилось признать Прометея правым, то как же могли они примиритьэто с почитанием Зевса? Можно лн было согласиться с тем, что верховный богэллинов - лишь грубый деспот, чей чудовищный образ дан в трагедии во всейсвоей наготе? Вновь всплывала старая догадка, которая с давних врементревожила человека: а что если Божество в действительности злое? Что еслиЗевс - не хранитель мира и промыслитель, а страшный палач? (Ведь некоторыенароды свыклись с такой мыслью, о чем, например, свидетельствует культМолоха или индийской Кали.) Однако здоровый религиозный инстинкт Эсхила помогает ему одолеть этоискушение. Он еще не говорит прямо, что Божество и Добро едины, но взывает квольнолюбию и мужеству греков, к их чувству человеческого достоинства. ЕслиЗевс таков, как повествует о нем мифология,- против него нужно восстать воимя добра и свободы, во имя человека, как то сделал Прометей. "Прикованный Прометей" - это смертный приговор богу-деспоту. В трагедиипредсказывается день, когда он будет сброшен со своего престола. А ореолпоистине божественный окружает того, кто отдает себя за людей, кто, подобноДионису, стал жертвой ради их спасения. Не случайно, что в скале Прометеяиногда усматривали античный прообраз креста Христова. Третья (ныне утраченная) часть - "Освобожденный Прометей" - посвященапримирению богов. Зевс сохранил свой трон, но лишь потому, что отказался отзла, изменил саму свою природу. Так решила Судьба, и это уже не простослепое течение событий, а торжество Правды: Судьба требует того же, что инравственное чувство человека. У Эсхила она перестает быть враждебнымначалом, а является принципом нравственного Миропорядка. Верховный Бог вединении с Мойрой олицетворяет Провидение. Этому Провидению Эсхил усвояетпрежнее имя - Зевса. Он не хотел вводить новую религию, но стремилсяобновить старую. Его исповедание веры сводится к тому, что не тирания темныхи злых сил господствует во вселенной, но божественная Правда. В "Орестее" - последней драме Эсхила - это исповедание выражено всловах, исполненных религиозного вдохновения: Кто бы ни был ты, великий Бог, Если по сердцу тебе Имя Зевса, "Зевсом" зовись. Нет на свете ничего, Что сравнилось бы с тобой, Ты один лишь от напрасной боли Душу мне освободишь (5). Божество всеобъемлюще, оно есть альфа и омега жизни - Промыслитель иСоздатель мира: Зевс изначальный - причина всему, Все от него, чрез него, для него, Что смертному дано без воли Зевса? Что на земле не Богом свершено? (6) Так Эсхил становится прямым продолжателем Ксенофана, орфиков,Гераклита; сцена театра превращается в кафедру, с которой звучит проповедь оВысшем Божестве, утверждающем справедливость в мире. Но в той же "Орестее" мы находим и других богов: Аполлона, Афину,Эриний. Была ли то дань народным верованиям или Эсхил действительно чтилОлимпийцев? Второе более вероятно, хотя нам теперь трудно понять, как этосочеталось с учением о "великом Боге" (7). Но гораздо важнее, что "Орестея",как и "Прометей", ставит вопрос о Дике, небесной Правде, которая должназаменить Мойру. Поэт обращается к легенде о царском роде, отягощенномпроклятием. Трагедия пытается раскрыть смысл бедствий, которые преследуютсемью Атридов, но не в плане фатализма, а через понятие о воздаянии. Микенский царь Атрей, мстя своему брату, заколол его детей и накормилего их мясом. Брат проклял Атрея. Но проклятие возымело действие немагическим образом, а через грехи Атридов. Желая укротить бурю, мешавшуюначать троянский поход, сын Атрея Агамемнон принес в жертву свою дочьИфигению. Это возбудило против него ненависть его жены Клитемнестры, котораявместе со своим любовником Эгистом убила царя, когда тот, едва вернувшись изТрои, переступил порог дома. Но дети Агамемнона Электра и Орест уготовилимщение преступной матери. Сам Аполлон потребовал от юноши, чтобы он, поборовжалость, покарал Клитемнестру. Цепь смертей, цепь убийств, душевные муки исуровый закон возмездия - что это? Судьба? Нет, у Эсхила это - зло,порожденное самими людьми Много родит земля Гадов, страшилищ злых, Воды кишмя кишат Чудовищами морскими... Но все, что высоко парит в облаках, Все, что ползает по земле, Трепещет пред бешенством вихрей бурных Кто бы измерить мог Дерзость мужских затей? Кто б указал предел Дерзостной страсти женской, Ужасом и проклятьем Павшей на род людской? Любовь, если можно любовью назвать Безумной похоти женской власть, Опасней чудовищ, страшнее бури (8). Эта неудержимая лавина страстей влечет за собой нагромождениепреступлений, и как ответ приходит отмщение. Вонзив жертвенный нож в телосвоей дочери, Агамемнон своими руками уготовил себе то, что индийцы назвалибы Кармой. Грех рождает грех, одно возмездие - другое: Я говорю от дурного дела Плодится множество дел дурных, И все с изначальной виною схожи (9) Напрасно Клитемнестра удалила сына из дома. Орест возвращается, чтобыстать судьей и палачом: В дом Агамемнона правда сегодня вошла Львом двухголовым, убийством двойным (10) Велика ответственность человека. Посягая на закон Правды, он вызываетиз тьмы разрушительные силы, которые, как буря, врываются в его жизнь. Вотгде разгадка зловещей летописи дома Атридов: в их судьбе правит не произвол,а совершается законный приговор: Небо сурово, но справедливо. Но когда настанет конец этой драме мщения? Ведь едва Орест - орудиебогов - нанес удар, как из окровавленного тела матери, подобно дыму,поднимаются духи мести - эринии - и устремляются вслед за убийцей.Обезумевший от страха и душевных терзаний, Орест бежит от них и ищет защитыу алтаря Аполлона. И тут Эсхил делает попытку найти выход из замкнутого круга, на первыйвзгляд довольно неожиданный. Он переносит зрителей из мрачного мира древнихпреступлений на афинскую площадь. Столица Паллады уже одной своей атмосферойчеловечности должна лишить призраков их силы. В восторженных стихах Эсхилазвучит его неподдельная любовь к отчизне, рожденная в годы освободительныхвойн. И - о чудо! - сами боги - Аполлон и Афина - предоставляют решить спорОреста с эриниями гражданскому суду - Ареопагу. Это чисто "афинский" подходк коллизии. Как Орест в храме светлого Аполлона ищет спасения от эринии, таки Эсхил в своих гражданских идеалах, в эллинской демократии и культуре, втом, что теперь назвали бы "прогрессом", надеется найти защиту от страшныхтеней прошлого, от трагичности жизни, от всего тревожного и непонятного вмире. Сама Афина голосует наравне с членами Ареопага, и ее голос определяетсудьбу Ореста. Чтобы смягчить гнев эриний, им обещают построить в Афинаххрам, и отныне они будут не злобными фуриями, но - "благими", эвменидами.Призраки ночи усмирены. Драма кончается гимном: Мир эвменидам, богиням благим Края Паллады! Так порешили Вечная Мойра, всевидящий Зевс. Итак, по Эсхилу, человеческаясправедливость есть отражение справедливости небесной; люди должны верить вверховную Дике и помнить, что никакое зло в мире не остается без воздаяния.Это почти библейский взгляд на вещи. Различие здесь главным образом лишь втой высокой роли, которую в драме отводил Эсхил чисто человеческомугражданскому началу.