То, что было ранее

То, что я рассказывала в предыдущей главе, случилось в последний вечер моего пребывания в санатории. То же, о чем я буду говорить сейчас, произошло в первые дни. То есть, по логике вещей и хронологии я должна была написать об этом раньше. Но, наверное, существует какая-то особая логика повествования. Мне хочется расположить события, произошедшие во время той своей поездки в «Славянский», именно в такой последовательности.

Была в моей судьбе еще одна мимолетная любовь, которая промелькнула, как метеор по небосклону моей жизни и сгорела в плотных слоях атмосферы почти без следа, но, тем не менее, успела очень сильно меня опалить. В сущности, это была моя первая любовь, если, конечно, все, что тогда случилось и происходило в моей душе, можно так назвать.

Тима. Тимофей… Если мне не изменяет память, я впервые его увидела издали буквально в первый, или во второй день своего пребывания в санатории. Он сразу же привлек к себе мое внимание тем, что мы были чем-то похожи. Удивительно, но мы тогда даже прически одинаковые носили. Не знаю, задержался ли тогда его взгляд на мне. Не скажу точно, какой у этого парня был диагноз – по-моему, тоже ДЦП, только в легкой форме. Вроде бы, он даже ходил самостоятельно, но, в то же время, и ездил на коляске, не знаю почему.

Буквально в тот же день, или на следующий, мы встретились в умывальнике. Встретились глазами! И между нами как будто бы промелькнула какая-то искорка. Маленькая, почти не ощутимая, но все-таки промелькнула. Потом мы увидились снова, и он пригласил меня на свидание – погулять после ужина по парку.

Вечером мы встретились на улице. Теперь он сам ко мне подошел и пригласил поехать покататься. Уже темнело. Тимофей завёз меня в какое-то темное, достаточно уединенное местечко. Начал что-то говорить. А я, откровенно признаться, вначале не понимала, что происходит. Для меня все это было очень неожиданно. Но еще более неожиданным стало то, что мой спутник очень быстро от слов попытался перейти к действиям. А вот к такому развитию событий я была вообще совершенно не готова! Ведь это был мой первый опыт общения с представителем противоположного пола соответствующего возраста и положения. Естественно, я сразу же дала ему это понять. Реакция Тимофея стала для меня еще более неожиданной. Он жутко обиделся, психанул и уехал на своей коляске, оставив меня в совершено незнакомом месте, в темноте, довольно далеко от санатория и людей.

В то время я еще практически не могла самостоятельно передвигаться в своей коляске. С большими усилиями я стала пробовать вертеть ее колеса, но у меня ничего не получалось. Потом я попыталась позвать кого-нибудь на помощь, но меня никто так и не услышал. Какими-то невероятными усилиями мне все-таки удалось начать потихоньку двигать коляску. Но когда я таким образом добралась до корпуса, то почувствовала, что буквально надорвалась. По всей видимости, произошло какое-то повреждение в ребрах - они потом очень долго и сильно болели. Но главное, я была совершенно потрясена и ошеломлена случившимся. Я просто не могла понять, чем так расстроила и обидела Тимофея.

Мне очень хотелось все выяснить и понять причины такого странного поведения моего неудавшегося кавалера, поэтому я написала ему записку. Не помню точно всех ее деталей и подробностей. Но кроме всего прочего там были слова о том, что я готова его очень сильно полюбить, если он даст мне немного времени. Я попросила передать Тимофею эту записку одну из санитарок, которая показалась мне наиболее понимающей женщиной.

На следующее утро я спросила ее о реакции молодого человека на мое письмо и его ответе. То, что я услышала из ее уст, поразило меня до глубины души. Оказалось, что после прочтения моей записки Тимофей рано на рассвете собрал все вещи и уехал из санатория. Уехал насовсем.

После этих слов я буквально умерла, выпала из жизни, попала в самый настоящий ад. Если честно, я до сих пор до конца не могу понять причины такой болезненной своей реакции на этот, достаточно странный, поступок Тимофея. Неужели я настолько сильно успела влюбиться в этого парня?! Не знаю. Наверное, это была какая-то совершенно непередаваемая, ужасная смесь абсолютно разных, противоположных по своей природе чувств: любовь, обида, непонимание, недоумение, оскорблённая гордость, уязвленное самолюбие. Я буквально чувствовала всем своим телом, как внутри меня полыхал адский огонь страданий, которого до этого, при всех мучениях и переживаниях, у меня никогда еще не было. У меня было такое ощущение, что мне как бы сделали очень ценный подарок, а может быть, даже отдали то, что давно по праву мне принадлежит, и тут же безжалостно и грубо это отняли.

После разговора с санитаркой я легла пластом на кровать, и пролежала так трое суток. Я не ела, не пила, даже почти не спала. Просто лежала и чувствовала, как внутри меня полыхает адский огонь, а из глаз катятся слезы. Нет, я не рыдала, со мной не было истерики, как обычно. Я страдала и изживала из себя эту боль молча. Слава Богу, что со мной в тот момент не было мамы. Иначе все бы было намного сложнее и драматичнее.

Ко мне никто не подходил, как будто меня в той палате вообще не было. Окружающим меня людям было абсолютно безразлично, что рядом с ними, на занавешенной покрывалом кровати, лежит и очень сильно страдает больная, беспомощная девушка.

Через трое суток проходил обход, на котором меня должен был осмотреть врач. Мне волей-неволей пришлось встать и привести себя в порядок. К счастью, трех дней мне хватило, чтобы хоть как-то вылить из себя слезами эту ужасную боль и погасить сжигавший меня изнутри огонь преисподни.

Жизнь вроде бы потекла своим чередом. Начались процедуры, занятия лечебной физкультурой, ванны. Я стала проводить много времени в тренажерном зале, рисовать, познакомилась с Людой и другими девочками. В общем, днем все было более-менее сносно и терпимо. А вот ночью…

Дело в том, что тогда в санатории я оказалась в положении монашки, которая почти всю жизнь провела в монастыре, и вдруг, нежданно-негаданно, попала в публичный дом. Помню, как-то в детстве моя двоюродная сестра Лариса переняла у короля из доброго советского фильма «Золушка» его знаменитую фразу: «Все! Ухожу в монастырь!», и употребляла ее при любом удобном случае. Я же, в свою очередь, собезьянничала эти слова у Ларисы и тоже, чуть что, в шутку заявляла маме: «Все! Ухожу в монастырь!», пока однажды она с горечью не заметила: «Ну, где ты ещё найдешь монастырь монастырнее нашего?!»

В общем, очень скоро я поняла, что в санаторий большинство людей приезжает не только затем, чтобы подлечиться, но и чтобы, так сказать, развлечься и оттянуться от души. Можно ли судить за это?! Не знаю, кто как, а я лично думаю, что если уж без этого не могут обходиться здоровые мужчины и женщины, то уж тем более это крайне необходимо тяжелобольным людям, которые большую часть своей жизни вынуждены проводить в четырех стенах своих квартир и домов. Поэтому я все это, конечно же, понимала и принимала, но готовой к этому абсолютно не была. Да, я отдыхала до этого еще при Советском Союзе в Крымских санаториях, но там порядки были более строгими, и ничего подобного, по крайней мере, в палатах, не происходило.

В «Славянском» же царили более свободные нравы, а в нашей палате – так особенно. Нет, я нисколько не осуждаю своих соседок, а, наоборот, до сих пор вспоминаю их с большой нежностью и благодарностью. Но, Господи, какая же это все-таки невыносимая мука – переживать ночами свое одиночество и жажду любви, когда с обеих сторон вокруг тебя она, так сказать, цветет пышным цветом.

В нашей палате было пять человек. Моя кровать стояла в дальнем левом углу. Напротив меня лежала Ира – очень интересная девушка, обладавшая необычайным, потрясающим обаянием, против которого просто невозможно устоять. И это при том, что красавицей она далеко не была. Без краски и грима ее лицо выглядело каким-то бледненьким и совершенно невыразительным. Поэтому каждое утро она вынуждена была изводить тонну краски, чтобы придать своим глазам желаемую выразительность. Обычно это выглядит вульгарно. Но в данном случае обладательнице столь яркого макияжа это шло. Ира была очень общительным, контактным, остроумным человеком – в общем, как она сама себя называла, настоящий солнечный лев.

У нее была дочка и муж, с которым, как я поняла, она то жила, то не жила. Но, самое главное, этой Ире ничего не стоило затащить к себе в постель практически любого мужика, чем она, в общем-то, и пользовалась. Не могу сказать, чтобы это было каждый день, но достаточно часто. И все это - буквально в метре напротив меня!

Дальше, за моей кроватью, находилась кровать очень красивой девушки с не менее красивым именем Лилия, которая приехала в санаторий вместе со своим законным мужем. Эта сладкая парочка вела себя намного сдержаннее, почти ничего не позволяла себе на людях, но, тем не менее, он тоже иногда оставался на ночь в нашей палате.

С третьей стороны от меня, если мне не изменяет память, еще что-то такое происходило. В общем, я была, что называется, окружена атмосферой любви в буквальном смысле этого выражения. Да, кровати, на которых мы спали, были с поручнями, и девочки, конечно же, завешивались покрывалами. Но звуки ведь все равно доносились. Да и мне, волей-неволей, по ночам приходилось вставать и сталкиваться со всем этим, так сказать, вплотную.

Мне, только что пережившей это потрясение с Тимофеем, мне, тоже находившейся в самом рассвете всех своих лет и сил, было, конечно же, все это необычайно тяжело.

***

Потом я стала ходить на ванны и увидела там Сергея. Эта любовь ознаменовалась тем, что в ней вообще не было сказано ни единого слова. Любовь-наблюдение, любовь-ощущение, любовь-мечта. Я обратила на этого человека свое внимание, так сказать, по эффекту контраста, по тому, что он значительно отличался от всех остальных.

Сергей был санитаром. В его обязанности входило сажать больных в ванны и вытаскивать обратно, вытирать их полотенцами и усаживать в коляски. Там были и другие люди, мужчины и женщины, которые выполняли такую же работу. Но все они делали это очень грубо, как будто перед ними были не живые люди, а куски мяса, или мешки с картошкой. Сергей же обращался со всеми нами очень осторожно, бережно, деликатно, я бы даже сказала, нежно. Причем, подчеркиваю, абсолютно со всеми. Ему было не важно, кто перед ним: красивая молоденькая девушка, старенькая и, естественно, уже не очень красивая бабушка, или же вообще грузный мужик. Правда, его обращения с последними я не видела, но, думаю, оно было таким же бережным и заботливым. Одним словом, ласковые руки этого человека сразили меня наповал.

Меня пронзила мысль о том, что если Сергей так заботливо обращается со всеми, то с какой же тогда нежностью и заботой он обращается с теми, кого любит?! И это помогло мне окончательно понять, что на самом деле меня привлекает в мужчинах больше всего. Я постоянно мечтала попасть к нему, чтобы снова ощущать его прикосновения. Но когда это вдруг осуществлялось, я жутко боялась, и в тоже время пыталась вложить в свой взгляд, направленный на него, все свое естество, всю свою боль, тоску, все ощущения и желания… И очень хотела, чтобы он все это заметил. Буквально умоляла его взглядом хотя бы улыбнуться мне в ответ, хоть как-то дать понять, что он заметил и все понял. Меня настолько сильно тянуло к Сергею, что я боялась, что в какой-то момент не выдержу, вскачу с носилок и вцеплюсь в его шею. Но, конечно же, я ничего такого не сделала, и не сделала бы.

Сергей тоже далеко не был красавцем. У него была нордическая внешность истинного арийца. Чем-то очень отдаленно он мне напоминал Олега Янковского, когда тот играл немца в знаменитом фильме «Щит и меч», но с тем различием, что Янковский был потрясающим красавцем, а Сергей, как я уже сказала, нет. У него было сухое, маловыразительное лицо, на котором не выражалось никаких особых чувств, никакой доброты, а наоборот, один холод истинного арийца. Кстати, Алексей отдаленно был чем-то похож на Сергея, но у него была более славянская внешность. Они оба подходили под описание: мужчина в самом расцвете лет, блондин с голубыми глазами.

Не знаю, сможет ли кто-нибудь до конца понять и представить себе, на каком адском огне я поджаривалась все эти полтора месяца в «Славянском». Но поверьте, это было просто невыносимо! Невыносимо до той безумной душевной боли, которая охватила меня в тот последний вечер. Вот поэтому-то одного легкого прикосновения Алексея к моим волосам оказалось достаточно, чтобы я, что называется, пропала.