2015-07-14
817
Самое же начало концептуализации воли теряется во мгле человеческой предыстории. Воля, таким образом, двояка: она ориентирована вовне (проактивная воля) и обращена внутрь, в себя (воля инактивная). Однако исходно эти две стороны слиты и неразрывны. Можно предположить, что усложнение языка и мышления и обретение субъектом самосознания, а подлежащим — именительного падежа повлекло растроение воли.
поволение (повеление) = он велит кому-то (проактивная воля),
воление = ему волится (медиальная воля),
веление (воление) = кто-то велит (волит) ему (пассивная воля-надежда).
Возникающие в данной перспективе логические и концептные возможности прекрасно осознаются в связи с т.н. парадоксом свободы воли, который заключается в том, что воля свободна тогда, когда человек «делает все то и только то, что хочет».
Чем дальше продвигается процесс перехода к полисной организации, тем большей эрозии подвергается медиальная воля. проявляется тенденция, становящаяся господствующей в полисные времена, когда начинают доминировать две воли: личная и горняя.
Полисный человек перестает столь непосредственно и органично переживать союзничество с богами и родство с соплеменниками, хотя и не утрачивает подобного самоощущения окончательно. Формализация полисного гражданства и официальные полисные культы делают гражданина значительно более автономным и самовольным в своем выборе.
В результате полисного развития воля все больше индивидуализируется и начинает интерпретироваться как преимущественно человеческая.
Имперская эпоха связана с установлением иерархии воль и, главное, крайних пределов этого континуума — индивидуального своеволия и универсальной божественной воли. В конечном счете благодаря различению причин своеобычной природы и масштабов стоики пришли к пониманию возможности соединения судьбы со свободой воли.
В эпоху Возрождения получило развитие античное представление о срединности человека как полисного животного. Уклонение от этих крайностей, т.е. срединность, творит из человека «полисное животное».
Отождествление воли с характером вообще, а затем более конкретно — с доблестью (virtus) не просто расширяло, но в значительной мере универсализовало волю: для римлян скорее связана с благом.
для древних славян воля была крайне важным началом и связывалась не только с желанием, но и с тем, что желалось — обилием, богатством. Отсюда и семантическое развитие в великость и величину, с одной стороны, а также ярко выраженная сакрализация — с другой. Семантическое и этимологическое родство слов Бог и богатство подсказывают, что для славян-язычников обилие и щедрость были проявлениями святости.
Первоначальная цельность воли скоро нарушается. Появляются и все новые образы воли: ненасильственная, свободная (непринужденная), неслучайная и т.п. От первоначальной благости, а тем самым сакральности воли через контрапункт воли и блага осуществляется переход к неблагой воле, понятой как вполне профанная основа повелевания одного человека другим, т.е. как основа активно принуждающих, пассивно принужденных и медиально принудительных действий. Отсюда развивается вполне конкретная политическая ипостась воли как обязанности служения, а также некоего пространства для такого служения: воля дается и принимается, можно стать на чью-то волю, жить на своей или чужой воле, даваться в чью-то волю и т.п.
Как воле деспота была противопоставлена воля казака, так и воле российского императора бунтари противопоставили волю народа.
Дальнейшее развитие концепта воли заключалось в его мощном укреплении, включая большую рационализацию и универсализацию. Воля партии стала ключом буквально ко всякому политическому и не только политическому делу.
