Англия в 1870–1900–х годах

С 1870-х годов (особенно со времени экономического кризиса 1878 – 1879 годов) начался процесс постепенной утраты Англией мирового промышленного первенства, мировой промышленной монополии. Англия постепенно утрачивала положение “мастерской мира”, мировой промышленной монополии, достигнутой страной в 1850–1870-х годах. Несмотря на это крайне неблагоприятное обстоятельство, Англия сохранила преобладающую роль в колониальной и морской политике, лидировала в страховом, банковском и торговом деле, которые по-прежнему приносили огромные прибыли. Тем не менее, быстрое развитие экономик Германии и Соединенных Штатов Америки серьезно подорвало монополию Англии на мировом рынке. Молодые промышленные страны быстро отгородились от английского конкурента высокими протекционистскими тарифами. Вытесняя Англию со своих внутренних рынков, они успешно конкурировали с английскими предпринимателями и на мировом рынке. Дни британского индустриального превосходства миновали. Общее промышленное производство Англии в 1870–1914 годах удвоилось, но в мире оно возросло вчетверо. На долю Англии в мировом промышленном производстве приходилась уже не треть, а только его одна седьмая часть. В начале 1880-х годов Англию перегнали Соединенные Штаты, а в начале ХХ века – Германия.

Изменения в социально – экономическом развитии. Англия стала утрачивать лидирующие позиции в мировой экономике еще задолго до 1870-х годов. Начиная с 1870-х годов стали замедляться темпы экономического развития. 1870-е годы Великобритания прожила под знаком “великой депрессии” – длительного и тяжелого кризиса, охватившего с 1873 года промышленность, сельское хозяйство, торговлю и финансы. Английский капитал все реже использовался на нужды собственной экономики и в значительной степени вывозился за пределы метрополии. Стоимость английского экспорта в течение последних двадцати пяти лет XIX века постоянно падала. В Соединенных Штатах Америки и, особенно, в Германии, она, наоборот, возрастала. Англия, как и Франция, все в б о льшей степени становилась страной экспорта капиталов. По подсчетам английских экономистов британский капитал, помещенный за границей и в колониях, в 1893 году составлял около 15 % (пятнадцати) процентов национального капитала.

В то же время в ряде европейских стран и в Соединенных Штатах Америки завершился промышленный переворот, происходивший позднее, чем в Англии. Благодаря тому, что промышленный переворот там происходил позднее, его удалось завершить на более высокой технической базе. Политика свободной торговли (фритредерства), принятая в середине XIX века в большинстве стран Европы, сменилась новой волной протекционизма, что сужало рынки сбыта для английских товаров и способствовало расширению объема производства промышленной продукции. В 1870–1880-х годах Англия еще сохраняла превосходство по общему объему производства и по абсолютному приросту продукции, но по темпам развития ее опережали Германия и Соединенные Штаты Америки.

Одной из главных причин замедления экономического развития Англии было то, что огромные капиталы уже давно были вложены в основной капитал, машинное оборудование фабрик и заводов Англии. В других странах крупная машинная промышленность была сравнительно молодой, новой отраслью экономики. Английские предприниматели не торопились со сменой основного капитала, не хотели рисковать и вкладывать в технологические нововведения. До какого-то времени английские капиталисты были уверены в своей гегемонии, надеялись на свои огромные колониальные владения с неисчерпаемыми рынками сырья и сбыта продукции, дешевой рабочей силой. Английские капиталисты могли получать сверхприбыли даже при низком уровне техники. К середине ХIХ века англичане привыкли почти к монопольному положению как на рынках сбыта, так и на рынках сырья в большинстве неевропейских стран, куда вообще допускались товары из Европы. Но углублявшееся с годами отставание в техническом оснащении и уровне технологий привело к падению объема производства. Соединенные Штаты обогнали Англию по производству чугуна, по добыче угля, а Германия серьезно обошла Англию в сфере торговли. Дешевые и качественные немецкие товары на внутреннем английском рынке и на английских колониальных рынках серьезно вытеснили английские товары.

С конца 1880-х годов английские консулы, коммерсанты и частные лица не переставали с самых отдаленных точек земного шара присылать сведения о все более растущей конкуренции Германии в самых разнообразных отраслях торговли и промышленности. Эта конкуренция давала себя чувствовать не только в иностранных государствах – в России, Китае, Японии, Италии, странах Южной Америки, на Балканах, в Малой Азии, но и кое-где в колониях самой Британии и даже в Лондоне. В общем, донесения сходились в констатации четырех основных фактов:

1) – германские товары по качеству уступали английским;

2) – германские товары значительно дешевле английских;

3) – немцы предоставляют оптовым покупателям часто очень льготные и долгосрочные кредиты;

4) – немецкий сбыт обслуживается несравненно лучше, чем английский, благодаря огромной армии коммивояжеров, изучавших потребности рынка, проникавших в самые глухие дебри рыночных отношений, благодаря чему, немецкое производство смогло адаптироваться к новым условиям и нуждам потребителей немецких товаров. К 1890-м годам конкуренция со стороны Германии стала угрожающей и в английских деловых кругах открыто заговорили об опасности, грозящей английскому благосостоянию. Число голосов противников немецких конкурентов стало резко увеличиваться. Осознав неблагоприятное положение в своей экономике, английская пресса забила тревогу. В 1896 году вышла в свет книга английского экономиста и публициста Э.Уильямса “Сделано в Германии”, автор которой с тревогой писал о том, что изделия с немецким клеймом все чаще заполняют английские рынки. “Германия, – писал английский экономист и публицист Э.Уильямс, – вступила в намеренное и смертельное соперничество с Англией и со всей силой ведет борьбу за уничтожение британского преобладания”. Английский текстиль еще лидировал на мировом рынке, но положение в металлургии и металлообрабатывающей промышленности было сильно подорвано американской и немецкой конкуренцией. Часть английской промышленной буржуазии, чьи капиталы были вложены в тяжелую промышленность, склонялась к отходу от политики свободной конкуренции и переходу к политике жесткого протекционизма и ориентации на рынки британской колониальной империи. Сторонником перехода к протекционизму в Англии был Джозеф Чемберлен, но его голос потонул в море сомнений. Три поколения англичан верили в принцип свободы торговли, фритредерства, и с ним связывали превращение Англии в “мастерскую мира”, поэтому сразу отказаться от него было невозможно.

Протекционизм был пригоден для молодого капитализма, располагающего “на месте” и сырьем, и продовольствием, и дешевой рабочей силой. Ни первого, ни второго, ни третьего в Англии не существовало. Переход к протекционистским пошлинам вполне реально мог привести к повышению цен, это серьезно тревожило потребителей и производителей-фабрикантов, вложивших деньги в производство. Многие экономисты полагали, что протекционизм уже не подходил для перезрелой английской экономики, как детские короткие штанишки не подходят для великовозрастного английского джентльмена.

В пылу дискуссии вокруг фритредерства спорившие упустили из внимания тот факт, что острота конкуренции между странами не сводилась к таможенной политике. Гораздо б о льшее значение приобретали концентрация производства, мощь финансового капитала, вывоз миллиардных сумм за рубеж. В 1902 году появилась книга Дж.Гобсона “Империализм”, пересматривавшая многие из поколениями в поколения англичан устоявшихся понятий и принципов. В книге говорилось, что Британия сильно отставала от соседей по степени концентрации производства, зато опережала их по финансовой мощи. На рынках сбыта Англия не уступала первенства Германии и США. Долю Англии в мировой внешней торговле в процентах иллюстрирует таблица:

Доля в мировой внешней торговле	1870 г.	1900 г.	1913 г.
Великобритания	22 %	19 %	15 %
Германия	13 %	13 %	13 %
США	8 %	12 %	11 %

Англия по-прежнему считалась самой “торговой” страной мира, поступления от зарубежных инвестиций за 1862–1900-е годы выросли со 150 (ста пятидесяти) миллионов фунтов стерлингов до двух миллиардов фунтов и впятеро превышали доход от внешней торговли (соответственно в 1862 году доход от внешней торговли составил восемнадцать миллионов фунтов, а в 1900 году – достиг ста миллионов фунтов стерлингов).

Промышленный кризис 1878–1879 годов по своей продолжительности, размерам и интенсивности был самым тяжелым из всех, которые когда-либо пришлось пережить Англии. За этими кризисными годами не последовало обычного подъема, а с конца 1882 года английская экономика снова втянулась в очередной кризис, который к следующему, 1883 году стал всеобщим. 1888-й и 1889-й годы прошли под знаком оживления и подъема экономики, но в 1890-м году последовал мировой финансовый кризис, и за ним – новый промышленный кризис в Англии, достигший наибольшей остроты в 1892–1893 годах. В 1894 году промышленный кризис перешел в депрессию. Даже в относительно благоприятном для роста экономики 1889-м году только в одном Лондоне официальная статистика относила к числу бедных один миллион триста тысяч человек.

Англию поразил тяжелейший аграрный кризис, который продолжался в течение двадцати лет (с 1875 по 1895 год), за двадцатилетие цены на сельхозпродукцию упали примерно вдвое. В итоге, миллионы мелких и средних фермеров разорились, доходы сельского населения резко сократились. Миллионные массы обнищавших сельских жителей хлынули на заработки в города, в городские трущобы и окраины, обостряя и без того нелегкое положение на рынке занятости. Лишь ко второй половине 1890-х годов аграрный кризис был преодолен, после того, как хозяевам земли – лендлордам – пришлось сократить земельную ренту на четверть. Зерновое хозяйство стало превращаться, перепрофилироваться в кормовую базу для развития высокоинтенсивного животноводства и птицеводства.

Все б о льшее значение для Англии приобретал вывоз капитала как важнейший источник получения прибыли, Вывоз капитала осуществлялся в разных формах и на разных направлениях: английские предприниматели строили шерстяные фабрики в Голландии, сталелитейные заводы в Бельгии, России и некоторых других странах европейского континента. Английские банкиры вкладывали свои капиталы в железнодорожное строительство в странах Европы. Английские компании субсидировали развитие морских торговых коммуникаций, получая высокие прибыли в виде фрахтов и страховых премий.

Наиб о льшее значение имел вывоз капиталов в колонии, а также в некоторые неевропейские страны, особенно, в Соединенные Штаты и Южную Америку. Одновременно, в самой Англии резко усилилось использование капиталов с помощью акционерных обществ. Правда, в основных отраслях промышленности, на которых покоилась промышленная гегемония Англии, этот процесс происходил медленно. Но уже в начале 1890-х годов отдельные акционерные общества начали превращаться в могущественные тресты и концерны. Монополизация экономики толкала ее к поискам новых рынков сырья, сбыта продукции, дешевой рабочей силы, захватам новых колоний.

В последние десятилетия XIX века техника и технология производства быстро двигались вперед. Совершенствовались станки и машины, доменные и мартеновские печи, внедрялись паровозы и пароходы. Разрабатывались и внедрялись новые технологии производства в металлургии, химической отрасли, возникли новые отрасли производства – электротехническая, автомобильная, производство неорганических удобрений, нефтеперера-батывающая и ряд других отраслей. Решение проблемы передачи электроэнергии на большие расстояния произвело настоящую революцию в энергетике.

Все эти структурные изменения впоследствии повлекли за собой существенные сдвиги в географии отдельных отраслей промышленности и хозяйства в целом, а также в территориальном разделении труда. Новые отрасли экономики в Англии того времени развивались крайне медленно, в первом десятилетии ХХ века их продукция составляла лишь 6,5 % от всей промышленной продукции страны. В мировом производстве электротехнических изделий доля Англии составила всего 13 %, а в Германии – почти 32 %. В 1913 году в Англии было произведено 34 тысячи автомобилей, а в Соединенных Штатах – почти полмиллиона. По этой причине в Англии еще не требовалось создания новых промышленных центров, и предприниматели размещали заводы в старых, традиционных центрах индустрии. Филиал американского гиганта – автомобильной компании Форда – появились в Мидленде, в Ковентри, в Манчестере – старых, традиционных промышленных центрах.

На рубеже ХIХ – ХХ столетий в Англии существенно изменилась география судостроения. Переход от деревянных судов к металлическим пароходам вызвал перемещение их производства в районы развития черной металлургии и имелись полноводные реки для строительства верфей и последующего спуска кораблей на воду. Некоторые старые центры английского судостроения – низовья Темзы (близ Лондона), Мерсея (близ Ливерпуля), Сев е рна (близ Бристоля), ориентированные на постройку деревянных судов, постепенно утратили свое значение, их продолжали использовать для ремонта старых кораблей. Почти 90 % пароходостроения сосредоточилось на северо-восточном побережье (в устьях рек Тайна, Уира и Тиса) и в средней Шотландии, на ее западном побережье (в устье реки Клайда). Суда, спущенные на Клайде и Тайне, не имели равных по своим мореходным качествам.

Британские станки охотно приобретались за границей, даже США далеко отставали от Англии по экспорту машин. Состоятельные европейцы и американцы одевались в изысканные шерстяные ткани из Лидса – это придавало солидность, да и платили за английский твид неплохо. Рос вывоз угля. Устарелость шахтного оборудования перевешивалась таким обстоятельством, как несравненное качество сорта “кардиффа” и удобство его залегания: угольные пласты располагались у самого побережья: бросай якорь и загружайся. За вторую половину ХIХ века экспорт угля из Англии вырос в пятнадцать раз и достиг пятидесяти восьми миллионов тонн. Водоизмещение торговых судов под флагом “Юнион Джека” впятеро превышало водоизмещение флота ближайшего торгового соперника (Германии). Даже США были вынуждены перевозить половину своих грузов на английских торговых судах, половину своих товаров, морских грузов на английских судах также перевозила Франция. Британская буржуазия не чувствовала себя “бедным родственником” рядом со своими молодыми конкурентами. Она по-прежнему управляла делами богатейшей страны мира. Ее национальное богатство составляло шестнадцать с половиной миллиардов фунтов стерлингов и превосходило достояние Германии.

Для развития новых и для технического перевооружения старых отраслей нужны были крупные капиталовложения со стороны английских предпринимателей. В подвалах лондонского делового квартала Сити вполне хватило бы золота на обновление английской промышленности, которая могла бы стать оснащенной по последнему слову техники. Но наличие огромной империи, могущественного флота, прочные позиции на международной арене обеспечивали в то время английским капиталистам практически неограниченные возможности размещения капиталов в колониях и других странах. Именно за пределы Англии в целях получения максимально большей прибыли и направлялось широким потоком золото Англии. Если в самом начале ХХ столетия английские капиталовложения за границей составляли два миллиарда фунтов стерлингов, то к 1913 году они достигли почти четырех миллиардов (удвоились!) и приносили предпринимателям двести миллионов фунтов годового дохода.

В итоге, Англия на рубеже ХIХ – ХХ веков отстала от Германии и Соединенных Штатов Америки сначала по темпам развития, а затем и по абсолютным показателям выпуска промышленной продукции. Уже в 1894 году Соединенные Штаты обогнали Англию по производству чугуна, а в 1899 году – по добыче каменного угля. Это означало, что Англия утратила положение ведущей промышленной державы мира. К 1913 году отставание Англии от по важнейшим видам продукции было весьма значительным. Стали Англия производила 7,7 миллионов тонн, тогда как Германия – 17,3 миллионов тонн, а США – 31,3 миллионов тонн.

Замедление темпов промышленного развития сразу сказалось на положении английского рабочего класса. Национальным бедствием страны стала безработица, в 1887 году специальным обследованием некоторых районов Лондона было установлено, что безработных среди рабочих доков 55 %; среди судостроителей – 44 %; а средний процент безработицы достиг 27 %. Социальные реформы, проводимые кабинетами либералов (во главе с Уильямом Гладстоном) и консерваторов (во главе с Бенджамином Дизраэли) стали ответом на социально-экономические перемены в стране. Нельзя сказать, что реформы ничего не дали низам в материальном плане. По подсчетам, рост номинальной заработной платы за последнюю четверть ХIХ века у текстильщиков, строителей, металлургов превысил десять процентов, а у шахтеров – превысил двадцать процентов. Еще более впечатляющей является картина движения реальных доходов, поскольку цены заметно снижались. Усовершенствование парового двигателя сделало прибыльной доставку зерна из Соединенных Штатов, Канады и Аргентины, где высокорентабельное зерновое хозяйство позволяло фермерам выращивать дешевую пшеницу. Зерновой поток из-за океана сбил цены не только на хлеб, но и на другие сельхозпродукты. Появились первые суда-рефрижераторы, что позволило Австралии, Новой Зеландии поставлять миллионы замороженных бараньих туш. Развилась консервная промышленность, на столах небогатых европейцев скромного достатка появился маргарин. В целом, потребительская “корзина” из сорока пяти продуктов питания упала в цена за те же двадцать пять лет на сорок процентов. Что касается роста доходов населения, то более или менее объективно можно оценить уровень рабочих – членов профсоюзов, а они составляли меньшинство от всего рабочего класса. Если брать уровень доходов населения 1850-го года за сто процентов, то за полвека, к 1900-му году он возрос до ста восьмидесяти трех процентов. Но эта статистика применима к мужчинам, занятым в крупной промышленности, а бок о бок с ними по-прежнему трудились женщины и дети. Рабочий класс все более расслаивался. Его высококвалифицированная верхушка достигла жизненного благосостояния, хорошо питалась, носила добротную одежду, имела собственный дом с неизменным палисадником перед крыльцом, подкапливала денег на старость – словом, все это стало обыденным и привычным для верхушки рабочего класса. В конце ХIХ века известный филантроп Чарльз Бутс выпустил девятитомное издание “Жизнь и труд населения Лондона”. Бутс пришел к выводу, что около трети Лондона так и находились за чертой бедности и нищеты. Лондонский Ист-Энд с его кварталами бедняков являл собой картину убогости, скученности; узенькие грязные улочки, покосившиеся дома, в них – грязь, убогая мебель, бездомные, ночевавшие на лестничных клетках, туалеты и умывальники – на заднем дворе, по одному на несколько семей. Так описывала свои впечатления от посещения Шелтон-стрит известная своими трудами по статистике и фабианскому социализму писательница Беатриса Вебб. Причины, порождавшие взрывы возмущения, особенно в годы тяжелой безработицы, отнюдь не исчезли, и в движение пришла огромная масса ранее неорганизованных трудящихся.

Социалистическое и рабочее движение. На рубеже 1870-1880-х годов в Западной Европе резко вырос интерес к идеям социализма, особенно в период депрессии, сильно ударившей по положению рабочего класса. Реформаторский потенциал либерала Уильяма Гладстона и консерватора Бенджамина Дизраэли к этому времени истощился. К.Маркс и Ф.Энгельс б о льшую часть своей жизни прожили в Лондоне, хорошо знали Британию и британский капитализм, и при разработке теоретических положений марксизма оба опирались, прежде всего, на явления из политической и хозяйственной истории Британии. Устойчивой популярностью пользовалась деятельность Фабианского общества. Его образовали в самом начале 1884 года двенадцать молодых англичан и назвали по имени римского полководца Фабия Максима “Кунктатора” (“Медлителя”), известного своей выжидательной тактикой в войне с карфагенским полководцем Ганнибалом. Эта медленная, изматывающая стратегия выжидания и истощения карфагенян принесла римлянам победу в Пунических войнах. Среди членов Фабианского общества – фабианцев первого поклонения – были такие люди, как знаменитый писатель, драматург Джордж Бернард Шоу, теоретики тред-юнионизма супруги Беатриса и Сидней Вебб, писатель-фантаст Герберт Уэллс, искренне сочувствовавшие тяжелой судьбе низших слоев британского общества. Супруги Веббы представляли правое крыло социалистического движения и стали позже основателями школы историков, занимавшихся изучением истории английского рабочего движения.

Фабианцы исходили из реформистских идей, фабианская идеология опиралась на философские идеи позитивиста Спенсера, сравнившего человеческое общество с живым организмом, развитию которого противны всякие резкие перемены. Провозгласив свою приверженность социализму, фабианцы мыслили достижение своей цели только путем эволюции, путем давления на парламент. Никаких революций – фабианцы шли к социализму эволюционным путем: через предоставление избирательных прав все б о льшему числу граждан, расширение функций муниципалитетов и передача им отдельных отраслей хозяйства, распространение всякого рода коммунальных учреждений и в особенности мероприятий государств по упорядочению отношений между трудом и капиталом. Все это фабианцы считали “социализмом в действии”. Они пропагандировали принцип “малых дел”, или “осиных укусов”, т.е. обнажение язв современного общества с помощью обследований, памфлетов и публичных выступлений, рассчитанных на то, чтобы побуждать, подталкивать государство к дальнейшим реформам. Через государственное вмешательство в экономику и социальные отношения фабианцы всерьез рассчитывали добиться повышения жизненного уровня народа. Реформизм фабианцев скрывал их страх перед революцией, ничего реально социалистического в их учении не было. Отсюда и родилась их тактика “пропитывания” консервативной и либеральной партий идеями фабианского социализма. В итоге, им не удалось “пропитать” буржуазное общество идеями фабианского социализма, на деле они “пропитали” рабочий класс буржуазной либеральной идеологией.

Фабианцы наладили выпуск памфлетов, в которых разоблачали пороки капиталистического строя, кричащую роскошь и богатство одних и вопиющую нищету других. Апеллируя к нравственности и совести, фабианцы доказывали, что чрезмерное богатство, достигнутое за счет лишения “низов” самого необходимого аморально и безнравственно. В “Трактате для миллионеров” Бернард Шоу писал, о бессмысленности обладания толстым кошельком: его владелец не может посетить два спектакля в один вечер, надеть на себя сразу два костюма и съесть за обедом больше своей прислуги. Острие фабианской критики было направлено против землевладельцев, взимавших обильную дань (земельную ренту) с каждого домовладельца и квартиросъемщика. От такого произвола лендлордов-монополистов страдали не только низы, но и предприниматели, купцы, ремесленники. В обществе, считали фабианцы, идет борьба не между трудом и капиталом, как полагали марксисты, а между подавляющим большинством населения и горсткой присваивателей ренты, Общество должно обходиться без лендлордов и капиталистов и само будет управлять страной.

Система взглядов фабианцев получила название муниципального социализма. Всякий переход собственности к государству или муниципалитету они считали явлением социалистическим. Через местные органы власти, считали фабианцы, каждый демократически настроенный избиратель получит доступ к управлению жилищным хозяйством, снабжению населения потребительскими товарами. В конкуренции с частным капиталом все преимущества будут на стороне муниципалитетов, поскольку они окажутся в наиболее благоприятном положении в строительстве жилья, линий городского транспорта, проведении дорог, снабжении населения электрической энергией. Налоги на земельную ренту дадут муниципалитетам источник доходов, необходимые средства, и тогда, по словам Бернарда Шоу, “лендлорд превратится в муниципальную дойную корову”. Постепенно, в муниципальную собственность перейдут земля и промышленность всего города, и социализация всего общества будет достигнута, считал Джордж Бернард Шоу. Способствуя распространению идей реформистского социализма, фабианское общество завоевало немало мест в городских учреждениях, в муниципалитетах, и развернуло в них полезную работу по улучшению нелегкой жизни обездоленной части населения. Тем не менее, фабианское общество продолжало оставаться весьма замкнутым, элитарным по духу и составу, насчитывало всего несколько сотен представителей английской интеллектуальной элиты.

В период кризиса 1885–1886 годов впервые за долгие десятилетия началось активное движение английского пролетариата. Оно началось с массовых демонстраций безработных. Толпы людей, которые многие месяцы так и не смогли найти работы, стали собираться на окраинах Лондона, делиться своими горестями и бедами, слушать местных ораторов, в том числе и социалистических агитаторов, пытавшихся разъяснить массам причины их бедственного положения и призвать их к активной борьбе. Массовое движение безработных, а также тех пролетариев, которые имели работу, переплетались с возрождением социалистических организаций в Англии. В 1881 году группа радикальных интеллигентов в Лондоне создала Демократическую федерацию, которая просуществовала три года. В 1884 году Демократическая федерация была переименована в Социал-демократическую федерацию (СДФ). Основателем этой организации был Генри Майерс Гайндман – выходец из крупнобуржуазной семьи, типичный представитель английской буржуазной интеллигенции. СДФ объявила, что разделяет идеи К.Маркса, клеймила язвы капитализма, неустанно пропагандировала его свержение, разоблачала в своей газете “Justice” – “Справедливость” “потогонную систему на предприятиях и трущобы; зловонные лачуги, в которых задыхаются рабочие; фабрики, где их отравляют”. В программу СДФ входили требования введения восьмичасового рабочего дня, национализация банков и железных дорог, введения прогрессивного подоходного налога, государственного обеспечения безработных. СДФ возглавила в 1887 году несколько крупных митингов и манифестаций. В целях пропаганды своих идей социалисты в 1880-е годы принимали активное участие в деятельности рабочих клубов (только в Лондоне их насчитывалось до двухсот). После крупнейшей демонстрации на Трафальгар-сквере 13 ноября 1887 года рабочие клубы Социал-демократической федерации и Фабианское общество (создано в начале 1884 года) создали Лигу защиты закона и свободы. Лига должна была стать независимой, самостоятельной парламентской партией рабочих, стоявшей независимо от консерваторов и либералов. Эту идею поддержали и независимые тред-юнионы. Но в целом, глубокого, серьезного влияния на общественную жизнь Англии организации социалистической ориентации не оказывали. Гораздо б о льших успехов в борьбе за права английского рабочего класса добивались профсоюзы, именно при их участии было достигнуто расширение избирательного права как в 1867 году, так и в 1884 году.

СДФ страдала догматизмом в теории и сектантством в тактике. “Нищета революционна сама по себе”, – отмечал ее лидер Г.М.Гайндман. Он считал английское общество уже подготовленным к революции, и СДФ только ждала толчка к ее свершению. Генри Майерс Гайндман даже намечал дату начала социалистической революции в Англии, приурочивая ее к столетию Великой Французской революции 1789 года. Отсюда следовало пренебрежительное отношение к профсоюзам, копавшимся вокруг “мелочной” прибавки какого-то шиллинга к зарплате, недооценка организационной работы, отрицание парламентского пути переустройства общества и презрения к реформаторской деятельности. Все это отрезало СДЛФ от масс, и она оставалась группой революционно настроенных интеллигентов.

К массовым организациям английского рабочего класса – тред-юнионам – Генри Гайндман относился пренебрежительно, считая, что коль скоро они не стоят за свержение капитализма, то социал-демократам не следует иметь с ними ничего общего. Гайндман обрекал Социал-демократическую федерацию на превращение в изолированную от трудящихся масс секту, оторванную от пролетариата. Внутри СДФ было немало людей, которые сыграли значительную роль в развитии английского рабочего движения. В Федерацию вступали не только представители радикальной интеллигенции, но и передовые рабочие, такие, как Гарри Квелч, Джон Бернс, Том Манн, тесно связанные с широкими массами пролетариев. Они активно работали в тред-юнионах, противопоставляя сектантству Генри Гайндмана свое чувство свое чувство классовой солидарности.

Среди членов Федерации были такие люди, которые расходились с Гайндманом по многим коренным вопросам стратегии и тактики. Наиболее крупным представителем этой группировки был Уильям Моррис. Приняв активное участие в политической борьбе в конце 1870-х годов, Уильям Моррис прошел через радикализм к социалистическому движению. Фр.Энгельс называл Морриса “социалистом чувства”, подчеркивая теоретическую слабость Морриса. Главное расхождение между Уильямом Моррисом и Генри Гайндманом заключалось в том, что Моррис считал необходимым отказаться от чрезмерного внимания к парламентской борьбе, полагая, что этот путь может лишь отвлечь лучших деятелей рабочего движения от подлинно революционной борьбы.

Группа Уильяма Морриса, в которую входили такие выдающиеся деятели как Б.Бакс, супруги Элеонора и Эдуард Эвелинги, на рубеже 1884–1885 годов вышла из СДФ и создала свою организацию под названием “Социалистическая лига”. Но и Социалистическая лига осталась всего лишь сектой, так как ее руководители были так же далеки от действительно классового движения, как и группа Генри Гайндмана.

Но в Социалистической лиге была одна, правда небольшая, группировка, которая сыграла особую роль в английском социалистическом движении тех лет. Это была группировка, возглавлявшаяся Элеонорой Маркс-Эвелинг и ее супругом Эдуардом Эвелингом. Тесно связанная с тред-юнионами, сама участвовавшая в создании ряда союзов, великолепно марксистски образованная, отличный оратор и полемист, Элеонора Маркс была видной представительницей левого революционного направления. Каждый шаг внутри Социалистической лиги и в других организациях супруги Эвелинги согласовывали с Фридрихом Энгельсом, который был подлинным вдохновителем деятельности этой небольшой группы социалистов.

На почве всеобщего подъема массового движения и возрождения социалистической пропаганды с 1885 года стали возникать так называемые новые тред-юнионы. Это были организации неквалифицированных либо малоквалифицированных рабочих – докеров, рабочих газовых заводов, спичечных фабрик и т.п. Оставаясь на почве тред-юнионизма, новые союзы превращались в активную силу левого течения английского рабочего движения.

Большинство новых тред-юнионов начинало свою деятельность с проведения стачки. Великая депрессия привела в движение массы ранее стоявших в стороне от рабочего движения неквалифицированных рабочих. Очагом острого недовольства стала “страна доков” – тянувшиеся вдоль набережной Темзы пристани, причалы, доки и окружавшие их узкие улочки, застроенные трущобными домами. Здесь жили лондонские “низы” – разорившиеся ремесленники, батраки, поденщики, опустившиеся клерки, отставные солдаты – все они скапливались по утрам в доках в поисках временной работы. Утром в доки приходили подрядчики с заветными жетонами в руках, толпа безработных устремлялась к ним, начиналась жуткая давка, переходившая в драку и потасовку. “Счастливчики”, заполучившие жетоны, устремлялись на суда, а вечером сразу же получали расчет за рабочий день. Утром все повторялось снова. Иногда таким поденщикам ничего не платили, просто кормили обедом, за этот обед они и отрабатывали свой рабочий день. За такую каторжную работу в доках поденщикам платили максимум шесть пенсов в час днем, а ночью – восемь пенсов в час. В августе 1889-го года терпению этих “низов” пришел конец, разразилась “великая стачка докеров”.

Выдающееся значение имела победоносная “великая стачка лондонских докеров”, проведенная летом 1889-го года. Рабочие из разных концов Англии и даже из далекой Австралии присылали деньги в фонд стачки. На эти собранные деньги было организовано питание забастовщиков и их семей. Ежедневно проводились митинги и демонстрации на улицах Лондона. Самый богатый порт мира, которым так гордилась английская буржуазия, замер. Требования были весьма скромными: оплата по указанному выше максимуму (шесть пенсов в час днем и восемь пенсов в час в ночное время); найм не ниже, чем на четыре часа; отказ от системы подряда. Хозяева попытались привлечь штрейкбрехеров с целью вынудить докеров уступить, тогда к забастовке присоединились “стивдоры” – физически крепкие и здоровые члены профсоюза, имевшие постоянное место работы в доках. Они занимались размещением грузов на судах, что требовало большой силы, умения и сноровки. Простые докеры почтительно именовали стивдоров “королями”, они были портовой элитой. Затем к забастовке примкнули рабочие мелких предприятий, число забастовщиков достигло ста тысяч. Ежедневно собирались многодневные митинги в поддержку “великой забастовки докеров”, по воскресеньям устраивались шествия по центральным улицам Лондона в Гайд-парк. Впереди шествовали знаменосцы тред-юнионов, затем – барабанщики, далее шли колонны манифестантов с оркестрами. В моде была политическая карикатура: на плакатах изображались толстые, обожравшиеся пирожными, буржуи и их дети, худые, изможденные, бледные дети докеров. Надписи гласили: “Никакой квартплаты в Ист-Энде, пока докер не получит свой шестипенсовик!” Предпринимателей, “потовыжимателей” называли не иначе как “Джеками-Потрошителями от финансов”. Работа лондонского порта прекратилась: на пристанях лежали штабелями неразгруженные товары, подъездные железнодорожные пути были забиты вагонами. На газовые заводы Лондона перестал поступать уголь – газовыми баллонами освещали вечерний Лондон, столица погрузилась в темноту. В трюмах судов-рефрижераторов скопилось сто тысяч бараньих туш. Предприниматели были вынуждены сдаться и удовлетворить основные требования забастовщиков-докеров.

Стачка докеров 1889 года дала толчок дальнейшему развитию “нового тред-юнионизма” и привела к активизации левых сил в старых тред-юнионах. В обстановке подъема рабочие глубже оценили значение классовой солидарности. В “новые тред-юнионы” потянулись малооплачиваемые, неквалифицированные рабочие, ранее стоявшие в стороне от профсоюзного движения. Волна “нового тред-юнионизма” охватила портовиков, транспортников, швейников, электриков, в новые профсоюзы стали вступать ирландцы. Возросшая в разы численность профсоюзов затрудняла достижение компромисса с работодателями обычным путем повышения зарплаты. Именно “новые тред-юнионы” стали колыбелью независимого рабочего и профсоюзного движения, добились своего независимого представительства в парламенте.

Необыкновенную популярность приобрел лозунг восьмичасового рабочего дня, подхваченный учредительным конгрессом Второго Интернационала в 1889 году. Очень многие депутаты – и консерваторы, и либералы считали его “социалистическим” и откладывали принятие закона о восьмичасовом рабочем дне в палате общин. Наконец, через пятнадцать лет после его второго чтения (в 1894 году) этот закон был принят в крайне урезанном виде и касался только горняков-углекопов, занятых на подземных работах. Стремление английского пролетариата к лучшим переменам в жизни выразила грандиозная многотысячная первомайская демонстрация 1890-го года в Гайд-парке. Очередное падение производства, массовые локауты (увольнения рабочих), сокращение зарплаты, взрыв стачечного движения в стране подорвали веру англичан в либеральные намерения Гладстона и Дизраэли. Оба лидера уже ушли с политической арены, реформы остановились, что вынуждало трудовой народ искать новые пути решения насущных проблем, без посредничества либералов и консерваторов.

Быстро росли советы тред-юнионов, и в их руководстве видную роль начали играть социалисты. На Пл и мутском конгрессе тред-юнионов в 1899 году раздавались гневные речи о том, как жизненно необходимые рабочим законопроекты вышвыриваются либералами и консерваторами из “августейшей ассамблеи”, т.е. парламента. В феврале 1900-го года в лондонском Мемориал-Холле представители более чем полумиллионной профсоюзной массы и трех социалистических партий (СДФ, НРП и Фабианского общества смогли образовать Комитет рабочего представительства (КРП) – зародыш первой рабочей партии (Лейбористской).

Вместе с тем росло и чувство интернационализма, стремление объединиться с рабочим движением других стран. Главной задачей английского рабочего класса в условиях подъема массового движения было создание своей политической партии. При этом Энгельс подчеркивал, что в английских условиях нельзя рассчитывать на то, что такая массовая партия с самого начала будет стоять на последовательных, революционных марксистских позициях. Задача английских социалистов и заключалась в том, чтобы, преодолев сектантство, покончив с беспринципными интригами, добиться создания такой партии, а затем продолжать борьбу за превращение ее в марксистскую социалистическую партию. Идеи создания самостоятельной партии стали подниматься и снизу, из самих глубин рабочего движения.

В начале 1893 года в атмосфере острой борьбы между революционными и оппортунистическими элементами в рабочем движении родилась Независимая рабочая партия (НРП) во главе с Джеймсом Кейр Гарди, выступавшим против подчинения рабочего движения либералам. Джеймс Кейр Гарди добился избрания в палату общин, где он завоевал репутацию “депутата от безработных”. Джеймс Гарди считал себя социалистом, исходя из таких нравственных устоев: бедняк является рабом нищеты, богач – рабом богатства. Миссия социализма – избавить обоих от лежащих на них бремени рабства. “Социализм в основе своей есть вопрос этики и морали”, – говорил Джеймс Гарди. Только общественное мнение, созревшее до поддержки социализма, способно сломить стены эгоизма и проложить путь в светлое социалистическое будущее. Рабочие составляют подавляющее большинство общества и потенциально являются “господами парламента”. Надо лишь просветить их. В принятой на съезде Независимой рабочей партии (НРП) программе целью партии провозглашалось установление коллективной собственности на средства производства, введение восьмичасового рабочего дня, запрещение использования труда детей и подростков до четырнадцати лет, бесплатное обучение на всех уровнях, включая университетский. Политические требования НРП включали достижение всеобщего избирательного права, ликвидацию монархии и палаты лордов. Ф.Энгельс подчеркивал, что программа НРП в основном совпадала с марксистской (Соч., 2 изд., т.39, с.7). НРП стремилась действовать в гуще рабочего движения, активно готовила и проводила массовые стачки, ее публицисты защищали интересы народа в печати, а ораторы – на митингах. В парламенте НРП имела двух депутатов, и им приходилось идти на деловое сотрудничество то с либералами, то с консерваторами, то с радикалами.

Однако вскоре НРП попала под влияние реформистских идей. Ее лидер – Джеймс Кейр Гарди – оставил большой след в истории английского рабочего движения. Он происходил из семьи пролетариев-углекопов, в их среде он провел свое детство и юность. По своему мировоззрению он был типичным эклектиком, т.е. в его взглядах переплетались морально-этические представления из работ целого ряда буржуазных социологов, экономистов, религиозных проповедников. Оставаясь на почве реформизма, Джеймс Кейр Гарди повел руководимую им Независимую рабочую партию по пути подчинения либералам и фактически отказался от социалистических идеалов.

Еще в большей степени эта оппортунистическая тенденция проявилась в деятельности лидера НРП Д.Р.Макдональда. Циничный и осторожный карьерист, Д.Р.Макдональд искал в рабочем движение только путей для своей политической карьеры. Под его руководством НРП так и не стала подлинно социалистической партией рабочего класса. В.И.Ленин справедливо подметил, что НРП была “независима от социализма, а от либерализма была очень зависима” (ПСС, т.22, с.122).

К политическим делам обращалась и церковь. Даже архиепископ Йоркский заметил, что “высокая мудрость заключается в признании того факта, что многое в нынешней социальной системе требует реформы”. Примас (глава) католической церкви Англии, кардинал Г.Мэннинг выступал в роли посредника между предпринимателями и забастовщиками во время “великой стачки докеров”, организовал фонд помощи бастовавшим докерам. Лорд-епископ Даремский Б.Весткорт опубликовал статью “Церковь и социализм”, в которой доказывал, что социализм “не связан ни с насильственными действиями, ни с экспроприацией, ни с эгоистическими классовыми устремлениями”. Главное, чтобы имущие помнили, что “всякая собственность и вызываемое ею могущество даны нам не для личной пользы, а являются даром Творца…”. Это прямо смыкалось с основополагающим тезисом Бенджамина Дизраэли: обладание собственностью любого вида налагает обязанности перед обществом.

Широкое распространение в Англии конца ХIХ века получил христианский социализм разных политических оттенков. Его поборники говорили о торжестве принципов христианства и социализма, приводя в доказательство творения отцов церкви и черпая вдохновения в Нагорной проповеди Иисуса Христа. Поэтому, обществу надо “возродить дух Христа и развеять царящее вокруг зло”. Христианские социалисты полагали, что путь к спасению не только небесному, но и земному, лежит через веру и школу. Когда появится поколение образованных людей, их духовному взору откроются язвы существующего строя, и тогда “законную, упорядоченную революцию … не удастся отложить надолго”. В Англии открылись десятки “рабочих церквей”, в которых проповеди чередовались с лекциями на просветительские темы, а пение псалмов сменялось чтением стихов Лонгфелло, Теннисона или Карпентера.

Почти все профсоюзные лидеры получили религиозное воспитание. Приходская церковь и воскресная школа при ней, сектантская молельня, чтение Евангелия в кругу семьи, тихий Рождественский вечер за праздничным столом с традиционной индейкой – все это накладывало печать на мировоззрение профсоюзных лидеров. По словам основателя НРП Джеймса Кейра Гарди, он черпал вдохновение не в материалистических трудах Маркса, а в Библии; что коммунизм в его истинном толковании близок к Нагорной проповеди Христа. Высказывания подобного рода встречаются у других английских социалистов той поры. Христианская мораль продолжала оказывать большое влияние на общество, включая рабочую среду, отвлекая ее от идеи сокрушения существующего строя до основания и склоняя к мысли о поисках более спокойных реформистских путей в будущее.

Таким образом, 1890-е годы были очень сложным периодом в истории английского рабочего движения. Ослабление позиций английской буржуазии на мировых рынках толкало ее на все более активное наступление на позиции рабочего класса. Английские капиталисты снижали заработную плату, провоцируя рабочих на длительные, изнуряющие стачки. Почти полгода бастовали машиностроители, но проиграли: стачка закончилась победой предпринимателей. Неудачу потерпели углекопы Южного Уэльса. Постепенно английский рабочий класс начал разочаровываться в традиционных тред-юнионистских методах борьбы за свои права. В среде передовых рабочих рос интерес к социалистическим идеям, осознанию порочности капиталистического строя. Под давлением социалистов, конгресс английских тред-юнионов в 1898 году провозгласил: “рабочий вопрос может быть разрешен только тогда, когда земля и все средства производства, распределения и обмена станут общественной собственностью”, и рекомендовал профсоюзам оказывать помощь и поддержку партиям социалистического направления. На это указал В.И.Ленин: “Английские тред-юнионы стали подходить к социализму, хотя и неловко, непоследовательно, криво… Социализм опять становится в Англии массовым движением..”. (ПСС, т.17, с.239).

Образование и первые шаги Лейбористской партии. Перед угрозой подъема социалистического движения реформистские лидеры тред-юнионов, правые социалисты в НРП, члены Фабианского общества взяли дело создания новой партии рабочего класса в свои руки. По их замыслу, новая, независимая рабочая партия стояла бы на либерально-реформистских рельсах. В 1899 году Британский конгресс тред-юнионов постановил созвать конференцию кооперативных, социалистических и тред-юнионистских организаций с целью проведения в парламент наибольшего числа депутатов от рабочих на ближайших выборах. Предложения о включении в программу новой партии социалистических лозунгов была проигнорирована лидерами Британского конгресса тред-юнионов вопреки мнению подавляющего большинства депутатов конгресса.

В феврале 1900-го года в лондонском Мемориал-Холле состоялась учредительная конференция представителей полумиллионной массы английских профсоюзов и было принято решение о создании новой рабочей партии, которая вначале получила название Комитет рабочего представительства (КРП). Сначала дела у новой партии шли неважно, новая партия проиграла выборы консерваторам в 1900 году. Шла позорная англо-бурская война, которая до крайности всем надоела. Народ был возмущен варварскими актами английской военщины в Африке. Вскоре параллельно названию КРП в пролетарской печати и в устных выступлениях новую партию стали называть “рабочей” (“лейбористской”) партией. С 1906-го года название “Лейбористская партия” было принято официально.

Первоначально, в новую партию вошли три социалистические организации – СДФ, НРП и Фабианское общество, а также ряд профсоюзов, причем, индивидуальное членство не допускалось. В момент формирования лейбористской партии в ее составе было триста семьдесят шесть тысяч членов, но ряды новой партии быстро росли. Уже к 1904 году численность рядов лейбористов приблизилась к миллиону человек. Рост рядов новой партии говорил о серьезных намерениях английского рабочего класса выйти за узкие рамки профсоюзной борьбы и использовать новую тактику политической борьбы в парламенте. Рождение лейборизма как политического течения можно считать ответной реакцией английского рабочего класса на развернутое по всему фронту наступление буржуазии на права трудящихся на рубеже ХIХ – ХХ веков. В атмосфере травли тред-юнионов английская реакция решилась посягнуть на давно завоеванное тред-юнионами право на организацию и проведение стачек. В 1900 году одна железнодорожная компания потребовала от профсоюза через суд возместить ей ущерб (убытки от простоев) от стачки железнодорожников в долине реки Тафф в графстве Уэльс. Стачечники-железнодорожники потребовали восстановить на работе уволенных товарищей, сократить продолжительность рабочих смен и повысить зарплату. По суду тред-юнион должен был из своих фондов заплатить железнодорожной компании двадцать три тысячи фунтов стерлингов. Палата лордов санкционировала это решение суда. Так был создан судебный прецедент, на основе которого другие суды стали приговаривать профсоюзы стачечников и забастовщиков к уплате компенсации за нанесенные предпринимателям убытки. По существу, рабочих лишили права на стачку и забастовку. Наступление на завоеванные еще в годы чартизма права, вынудило рабочих добиваться отмены этого решения и защищать свои права при помощи политической, в первую очередь, парламентской борьбы. “Дело Таффской долины” взволновало и встревожило всю Англию. Тред-юнионы возмутились и обратились в палату общин. Голосами консерваторов резолюция с требованием оградить рабочих от судебного произвола была провалена в палате общин. Но популярность КРП (Комитета рабочего представительства) в пролетарской среде стала быстро расти. В КРП вступали все новые и новые профсоюзные организации и на всеобщих выборах в 1905 году Комитету рабочего представительства удалось завоевать двадцать девять мест. В следующем 1906 году на шестой конференции делегаты Комитета рабочего представительства приняли решение о преобразовании Комитета РП в Лейбористскую партию. Так родилась одна из современных политических партий Великобритании. Вскоре лейбористам удалось добиться отмены решения по “делу Таффской долины”. Даже новый глава либерального кабинета, премьер-министр Г.Кэмпбелл-Баннерман (1905–1908 годы) упомянул в своей речи о “великих заслугах профсоюзов” в “предотвращении конфликтов между трудом и капиталом”. С новой партией были вынуждены считаться: либералы добились права профсоюзов на мирное пикетирование и отныне не разрешали возбуждать судебные иски против профсоюзов и их должностных лиц (за исключением уголовных дел). Со временем, лейбористы зарекомендовали себя как фракция реформаторов левее либералов, поддерживавшая действующий кабинет министров.

Лейбористская партия имела двойное членство: индивидуальное (очень незначительное) и коллективное: если на собрании какого-либо тред-юниона половина его членов плюс один голос выступала за вхождение в Лейбористскую партию, считалось, что данный профсоюз является ее коллективным членом. При этом каждый был волен голосовать на выборах по своим наклонностям и политическим симпатиям, а вовсе не за кандидата-лейбориста. Парламентская фракция не была подчинена партийному исполкому, а решения ежегодных конференций имели для нее рекомендательный характер. Долгое время у лейбористов отсутствовала политическая программа: они опасались отпугнуть от себя сторонников “крайностями” во взглядах, да в вопросах “теории” были не особенно сильны. Среди лейбористов насчитывалось немало сторонников социализма. Часто на многих конференциях принимались явно социалистические по духу резолюции, требование обобществления средств производства. Но такие революционные, наполненные духом социализма резолюции имели для членов парламента от Лейбористской партии (“MP” – “Members of Parliament”) необязательный, рекомендательный характер и оставались благим пожеланием.

Рождение новой фракции было встречено в палате общин подчеркнуто благожелательно. Было сделано все, чтобы ее члены почувствовали себя “как дома” в “лучшем клубе Лондона”. Никто, никогда и ни по какому поводу не позволил себе хоть намеком подчеркнуть свое превосходство в образованности и культуре над вчерашним рабочим, ткачом или литейщиком. Лейбористских членов парламента отличали демократизм, равенство в отношениях с законодателями, уважение к традициям (обычай низкого поклона спикеру парламента после закрытия дебатов и прений в палате).

Итак, впервые за всю историю Англии со времен чартизма, рабочий класс Англии создал самостоятельную, независимую политическую партию, состоящую почти исключительно из рабочих. Самый факт появления Лейбористской партии означал серьезный сдвиг в английском рабочем движении. Но правооппортунистическое руководство лейбористов свернуло новую партию на буржуазно-либеральный путь. Вскоре СДФ вышла из Лейбористской партии (в политическую программу лейбористов не был включен пункт об обобществлении средств производства, распределения и обмена). Поскольку руководители СДФ отказались считать лейбористов социалистической партией, они справедливо расстались с членством в ее рядах. Тем самым, английские социал-демократы изолировали себя от сотен тысяч рабочих; отказались воздействовать на лейбористское движение изнутри, находясь в его рядах; отказались от борьбы за превращение лейбористской партии в подлинно социалистическую, рабочую партию.

Борьба политических партий: либералы (Уильям Гладстон) и консерваторы (Бенджамин Дизраэли). Социально-экономические перемены в стране требовали реформ. Обе ведущие политические партии Великобритании – либеральная и консервативная – каждая по-своему стремились соответствовать велениям времени. С 1868 по 1874 годы у власти в Англии стояла либеральная партия. Ее лидер – Уильям Гладстон, выходец из семьи крупных ливерпульских торговцев, в течение нескольких десятилетий был вождем и идеологом английского либерализма. Либералы строили свою внутреннюю политику, исходя из предположения о незыблемости английского экономического лидерства. Они считали, что и в международной политике Англия как единственная крупная промышленная держава будет несомненно играть решающую роль. Из этого следовало, что Англия не должна заключать длительные союзы или вступать в какие-либо блоки с другими державами. Такая внешняя политика впоследствии получила название политики “блестящей изоляции”.

Во внутренней политике кабинет либералов под руководством Уильяма Гладстона реорганизовал систему начального образования (1870 год), прежде весьма несовершенную. Была создана сеть приходских школ за счет местных налогов и некоторого государственного финансирования. В следующем году была проведена реорганизация армии, срок службы наемников-добровольцев в ней сокращен с двенадцати до шести лет, что позволило создать значительный воинский резерв. Либералам удалось покончить с давно отжившим средневековым обычаем покупки офицерских должностей. Прежде за офицерский патент в элитных гвардейских полках – Гренадерском, Коулдстримском, Черной стражи – платили целые состояния и продвижение по службе определялось не воинским дарованием, а туго набитым кошельком. При поступлении на государственную службу правительственным указом надлежало сдавать экзамен, чтобы закрыть путь проникновению неучей на государственные должности и в местные администрации. Кабинет либералов Уильяма Гладстона добился того, что голосование на выборах всех уровней, в первую очередь, парламентских, стало тайным, что резко снизило возможность подкупа избирателей, предвыборных махинаций, фальсификаций результатов выборов.

Наконец, актом 1871 года были узаконены тред-юнионы; они получили права юридического лица, могли открывать банковские счета и защищать в суде свои интересы. Однако возможности забастовки были ограничены запретом применять “запугивания” при пикетировании и позволяли прибегать к услугам штрейкбрехеров. Однако тот же Уильям Гладстон воспротивился введению девятичасового рабочего дня горняков, что представлялось ему недопустимым вмешательством в дела части подданных короны, коими являлись шахтовладельцы.

Неудача постигла либерала У.Гладстона в борьбе с пристрастием англичан к пиву и спиртному. В английском парламенте были хорошо представлены винокуры и пивовары, вне зависимости от их партийной принадлежности, все они грудью встали на защиту права каждого англичанина употреблять эти напитки по своему усмотрению. С большим трудом правительству Гладстона удалось добиться небольшого ограничения в часах работы английских “пабов” (пивных). По распространенному тогда мнению, антиалкогольная кампания Гладстона оттолкнула от либеральной партии много избирателей и привела к поражению на выборах 1874 года. Сам “великий старец” утверждал, что политический оппонент либералов – лидер консервативной партии Б е нджамин Дизраэли “потопил своих либералов-оппонентов в потоках пива и джина”.

Обуреваемый ненавистью к сопернику он, конечно же, упрощал политическую ситуацию. Дело было в том, что в лагерь консерваторов перешла наиболее умеренная часть либеральной буржуазии вместе с поддерживающим ее электоратом Эти благообразные буржуа были давно недовольны “реформаторскими излишествами” либерала Гладстона. Лендлорды и сквайры по-прежнему украшали своим пребыванием ряды партии консерваторов-тори, но теперь они не только занимались сельским хозяйством, а вошли в правления акционерных обществ. В свою очередь, “нувориши” “смыкались” с сельской Англией. Обладание манором (поместьем), титулом придавало вес в обществе, помогало проникать во власть, в правящие круги Великобритании. Перед владельцем манора открывались все двери в политический истеблишмент – во власть, к доходным должностям, в правления акционерных обществ и контор. После хорошего и плотного обеда в период уик-энда, в сельском доме, за бокалом вина и сигарой предварительно совершались масштабные финансовые сделки и принимались важные политические решения, которые затем переносились в парламент и кабинет министров.

Консервативная партия Бенджамина Дизраэли умело раздавала электорату обещания. В своей речи в Кристальном дворце в 1872 году Дизраэли представил партию тори как общенациональную партию в отличие от космополитов-либералов, сокрушающих своими реформами традиционные устои английского общества. К таким вековым, консервативным устоям Дизраэли отнес уважение к религии, к монархии, традиционным британским институтам – Дизраэли добавил новую ценность – улучшение условий жизни народа. Лидер консерваторов польстил рабочему классу, назвав его “английским до мозга костей” и преисполненным желания поддержать величие страны и империи. Тем не менее, это не укрепило позиции консерваторов в среде рабочего класса, английские пролетарии всегда были отрицательно настроены к консерваторам. Успех консерваторов на выборах 1874 года был вызван “поправением” значительной части буржуазии, осуждавшей чрезмерную склонность либерала Гладстона к реформам и отдавших свои голоса более сдержанному в реформах и “здравомыслящему” консерватору Дизраэли.

Бенджамин Дизраэли, ставший новым премьер-министром, был одной из самых колоритных личностей, когда-либо стоявших у британского правительственного руля. “Дизззи”, как звали мальчика в детстве, родился в состоятельной и образованной еврейской семье в 1894 году, его отец – Исаак Дизраэли слыл вольтерьянцем, книголюбом, увлекался историей английской литературы и все свое свободное время проводил в домашней библиотеке. Иудейская община, как и все “иноверцы” в Британии, тогда подвергалась гонениям и не пользовалась политическими правами. Исаак Дизраэли уже после рождения сына, приобрел дом по соседству с Британским музеем, в котором, по словам биографа, “и похоронил себя”. Будучи совершенно равнодушным к религии, Исаак редко появлялся в синагоге, за что иудейская община наложила на него штраф. Разобидевшись на нее, Исаак Дизраэли вышел из общины и в 1817 году по совету друзей и ради жизненных удобств крестил детей по англиканскому образцу.

В пятнадцать лет юный Бенджамин закончил школу, далее в течение двух лет получал домашнее образование, изучая жизнеописания великих исторических личностей. Отец хотел приобщить его к юриспруденции, отправив в адвокатскую контору. Но копаться в бесчисленных пыльных фолиантах и постигать тонкости английского права не нравилось Бенджамину, это не соответствовало его живому темпераменту. Молодой Дизраэли жаждал признания и славы.

В молодости Дизраэли слыл большим оригиналом: отпустил длинные, до плеч волосы, носил невообразимо яркие, пестрые жилеты, обвешивался многочисленными цепочками и заработал репутацию чудака. Он понял, что добиться настоящего признания можно было не погружением в безбрежное море судебных прецедентов и не оригинальными нарядами, а с помощью пера и парламентской трибуны.

В традицию воспитания британца той поры входило обязательное зарубежное путешествие. В двадцать лет Бенджамин вместе с отцом совершил поездку по Европе. Свои впечатления он излагал в письмах к любимой сестре Сарре. Описания древних городов, великолепной природы, торжественных богослужений в храмах, восторги по поводу изысканной кухни и вин чередовались друг с другом. Но не только созерцаниям и винным дегустациям предавался молодой Бенджамин. Проплывая на пароходе по Рейну, он пришел к выводу: чтобы сделать большую карьеру, ему были необходимы три вещи – голубая кровь, миллион фунтов стерлингов и гениальность. В наличии, по мнению Дизраэли, имелось только третье – гениальность.

Возвратившись в Лондон, он решил заняться реализацией второго условия (“миллион фунтов стерлингов”) и пустился в биржевые спекуляции. В иные времена будущий премьер-министр Великобритании неделями не высовывал носа из дому – прятался от наседавших на него кредиторов. Финансовое положение молодого Дизраэли было настолько плачевным, что вдова члена парламента Мэри-Энн Виндхэм-Льюис, к которой он посватался, заподозрила его в корыстных намерениях. На это были основания: она была на двенадцать лет старше жениха и не отличалась ни умом, ни красотой. Но Дизраэли опроверг ее нехорошие подозрения: их брак оказался долгим и счастливым. Уже много лет спустя, в старости, Дизраэли, знаменитого политика, спросили, что же его удерживало и привязывало к его чудаковатой старушке? Дизраэли ответил: “То, что вам не ведомо – признательность”.

Убедившись, что коммерция и бизнес – не его призвание, молодой Дизраэли взял в руки перо – благо кредиторы обрекали его на домашний образ жизни. В тот самый день, когда ему исполнился двадцать один год, он завершил свой первый роман “Вивиан Грей”. Современный читатель считает литературные творения Дизраэли чересчур скучными, растянутыми, излишне нравоучительными, назидательными, но современники автора смотрели на них иначе. В романе “Вивиан Грей” Дизраэли вывел образ честолюбца, удовлетворяющего свою страсть не служением Отечеству, а ради достижения карьеры. В этом смысле идеалом для Дизраэли был Наполеон Бонапарт. Произведения Дизраэли содержали критику существовавших в Британии острых противоречий между бедностью и богатством. Самым значительным романом, где тема представлена бедности и богатства, считается роман “Сибилла или две нации”, вышедшем в 1845 году. Именно этот роман со своих страниц подарил публицистам крылатое выражение “две нации в рамках одной”. Многие читатели относили молодого Дизраэли к радикалам и последователям Байрона (о чем он сам громко заявлял). Но это было далеко от истины. Душой и телом Бенджамин Дизраэли принадлежал к буржуазному сословию, к аристократии и идеализировал обычаи и нравы “веселой, старой, доброй Англии”. Разоблачение зла в произведениях Дизраэли было и поверхностным и демагогическим.

Вернувшись из заграничного, европейского путешествия, Дизраэли вступил на стез ю политики и на собственном опыте убедился, что взобраться на ее Олимп (или в английском варианте – занять переднюю скамью в палате общин, где сидело правительство) очень-очень непросто для начинающего политика-одиночки. Одного желания и непомерных амбиций для этого явно не хватало. Уже на выборах 1832 года Дизраэли впервые выступил как независимый кандидат и провалился. Понадобились четыре провала на выборах, чтобы осознать необходимость поддержки крупной партии. В 1835 году Дизраэли примкнул к консерваторам, представив записку под названием “В защиту английской конституции”, в которой воспевал “мудрость наших предков”, значение традиций, выступил против радикализма. На Дизраэли смотрели как на глашатая сельской, т.е. помещичьей партии. Важное место в системе взглядов Дизраэли занимала англиканская церковь – “часть нашей истории, часть нашей жизни”, хранительница обычаев и устоев. Новое положение в партии и обществе изменили имидж Дизраэли. Он навсегда отказался от чудачеств в одежде, кричащие разноцветные жилеты, цепи и браслеты исчезли из его гардероба. Он навсегда отдал предпочтение солидному и респектабельному черному цвету костюмов, жена погасила долги Бенджамина на кругленькую сумму в тринадцать тысяч фунтов стерлингов, а отец ссудил его десятью тысячами фунтов на покупку нового поместья. После этого Дизраэли стал сквайром в графстве Бекингемпшир.

Казалось, молодой политик так и остался бы на всю оставшуюся жизнь “заднескамеечником” и воспевателем добродетелей старины. Но на деле все сложилось иначе. Дизраэли обнаружил способность быстро реагировать на настроение избирателей. Тогдашние избиратели были небольшой, узкоэлитарной прослойкой имущих англичан. Дизраэли умело уловил их настроения как в масштабе своего избирательного округа, так и в масштабах всей страны. Дизраэли развернул знамя “торийского демократизма” (сохранение традиционных институтов, консолидация империи, улучшение жизни народа). Лендлорды, менее связанные с пролетариатом, нежели промышленная буржуазия, могли позволить себе роскошь законодательных уступок в пользу рабочих. В 1867 году, будучи канцлером казначейства, Дизраэли смог убедить своих коллег по кабинету о необходимости проведения избирательной реформы. Тогда, в 1867 году, право голоса получили домовладельцы и квартиросъемщики в городах. Число избирателей выросло втрое.

В 1874 году на пороге своего семидесятилетия, Бенджамин Дизраэли наконец-то стал премьер-министром. Из романтически выглядевшего юноши он превратился в дряхлого старца, сотрясаемого приступами астмы, страдающего от ревматизма. Давным-давно прошли те времена, когда он в своих письмах к сестре Сарре смаковал прелести французской кухни, теперь он был на ст