Анафема

В переводе с греческого слова «анафема» означает приношение, дар, посвящение богу какого-либо предмета, который в силу этого становился в греческом культе священным, неприкосновенным, отчужденным.

В смысле отлучения от церкви, исключения из общины верующих и проклятия анафема стала применяться христианской церковью с IV века соборами и папами. Сущность ее состояла в отчуждении от «тела церкви», и так как вне церкви не мыслилось спасения, то анафема была равносильна осуждению на вечные муки, если грешник не откажется от своих заблуждений. В средние века анафема означала великое отлучение в отличие от экскоммуникации, или малого отлучения, то есть временного, на какой-то ограниченный срок.

Анафема – орудие религиозного террора, применяющееся церковниками многих вероисповеданий для запугивания верующих и разжига­ния религиозного фанатизма, достижения определенных политических целей, для борьбы с наукой и передовой общественной мыслью.

Особенно широко анафема практикуется католической церковью. Например, на Ватиканском соборе 1870 года были осуждены материализм, рационализм, атеизм и преданы анафеме все не признающие догмата о непогрешимости папы. Коммунизм был осужден Ватиканом еще в 1846 году, и с тех пор это осуждение неоднократно возобновлялось. После второй мировой войны папство прибегло к анафеме, чтобы внести замешательство в ряды верующих, примыкающих к международному движению за мир, активно строящих социализм в странах народной демократии. В июле 1949 года папа Пий XII отлучил от церкви в католическом мире всех ком­мунистов и сочувствующих им, т. е. сотни миллионов католиков.

Более тысячи лет назад – в 942 году – в Византийской империи на Константинопольском соборе был установлен обряд, именуемый «чином торжества православия» первоначально в память восстановления иконопочитания, отвер­гавшегося до того в течение 216 лет иконоборцами. Положивший начало борьбе с иконопочитанием император Византии Лев III и его последо­ватели были преданы проклятию.

В дальнейшем этот «чин» получил более ши­рокое значение, так как не ограничивался проклятием только иконоборцев, а был распространен и на другие ереси и заблуждения.

Из Византии «чин торжества православия» пришел в русскую церковь вместе с прочими обрядами и распространился на русских еретиков, расколоучителей и государственных преступников, таких, как протопоп Аввакум «новый еретик Гришка Отрепьев», который «яко пес на царский престол Великия России вскочи», «вор и изменник и клятвопреступник, и душегубец Стенька Разин с единомышленниками своими»; бывший гетман Иван Мазепа, вожди народного восстания Иван Болотников и Емельян Пугачев и многие другие вольнодумцы, дерзнувшие посягнуть на незыблемость догм господствующей церкви и основы царской власти.

Впоследствии на обряд анафематствования стали смотреть как на пережиток старины, как на действо, приемлемое в силу некоей своей театральности, однако в 1918 году патриарх Тихон вновь прибег к анафеме, пытаясь с ее помощью восстановить против Советской власти отсталые слои населения.

«Чин торжества православия» совершается в первое воскресенье великого поста в «неделю православия» в соборных храмах. После молебствия протодьякон с возвышенного места читает «Символ веры», затем возглашает анафему, повторяемую хором певчих.

В старину этот обряд совершался с подчеркнутой торжественностью. Цари Михаил Федорович и Алексей Михайлович слушали «чин» в Московском Успенском соборе в полном царском одеянии, со всеми регалиями...

* * *

Толстой, не признававший и осуждавший обрядность, до последнего года жизни не интересовался вопросом, был ли он предан церковному проклятию. Только однажды, как об этом свидетельствует приведенный ниже диалог с его секретарем Булгаковым, он случайно, по ассоциации, коснулся этой темы.

...«Лев Николаевич, зашедший в «ремингтонную» * (* Одна из комнат яснополянского дома была отведена специально для перепечатки рукописей на пишущей машинке «Ремингтон». Отсюда и название комнаты), стал просматривать лежавшую на столе брошюру, его «Ответ синоду». Когда я вернулся, он спросил:

— А что, мне «анафему» провозглашали?

— Кажется, нет.

— Почему же нет? Надо было провозглашать... Ведь как будто это нужно?

— Возможно, что и провозглашали. Не знаю. А вы чувствовали это, Лев Николаевич?

– Нет, – ответил он и засмеялся».

По причине, не зависящей от инициаторов отлучения, Толстой не был предан анафеме: как уже было сказано, анафематствование производилось один раз в году – в первое воскресенье великого поста; в 1901 году этот день приходился на 18 февраля, а определение синода было опубликовано «Церковными ведомостями» 24 февраля и поэтому просто не могло быть получено епархиями раньше понедельника 26-го.

Совершить же этот обряд над Толстым через год, в 1902 году, после столь бурной реакции общества на его отлучение, ни синод, ни Победоносцев, понятно, решиться не могли.

В связи с этим можно сказать, что рассказ А. И. Куприна «Анафема» представляет собой не документальное повествование, а политически заостренный художественный вымысел автора, направленный против самодержавия и церкви. Смерть Толстого потрясла Куприна, питавшего огромное уважение к писателю и благоговение перед его великим талантом. И вот, в феврале 1913 года в журнале «Аргус» появился его рассказ «Анафема», в котором дьякон вместо «анафемы» провозгласил: «Болярину Льву многая лета!»

Несмотря на то, что сюжет рассказа не соответствовал истине, правительство, понимая, как сильно отзовется он в умах и сердцах народа, недавно похоронившего Толстого, приняло меры к тому, чтобы воспрепятствовать выходу в свет этого произведения.

Весь тираж журнала «Аргус» был конфискован и сожжен. Второй вариант рассказа, написанный писателем позже, также был уничтожен.

ТОЛСТОЙ – ОБЛИЧИТЕЛЬ САМОДЕРЖАВИЯ И ЦЕРКВИ

О Толстом как о борце с пороками современного общества В. И. Ленин писал в 1910 году: «Толстой с огромной силой и искренностью бичевал господствующие классы, с великой наглядностью разоблачал внутреннюю ложь всех тех учреждений, при помощи которых держится со­временное общество: церковь, суд, милитаризм, «законный» брак, буржуазную науку».

Обличительная борьба Толстого с пороками и злодеяниями правящих верхов требовала от него величайшего напряжения, упорства и смелости, так как всякое открытое выступление с осуждением правительства и церкви неизбежно влекло за собой самую недвусмысленную угрозу расправы.

Однако Толстой не отступал и, невзирая ни на увещевания, ни на угрозы, смело и энергично обличал все то, что считал причиной бедственного положения народа. В своих письмах Александру III, а затем Николаю II Толстой решительно и бесстрашно протестовал против всяче­ских проявлений произвола и насилия, характе­ризовавших самодержавный режим.

Духовный рост Толстого был сложным и противоречивым. Принадлежа по рождению и воспитанию к титулованной Дворянско-помещичьей знати, он – не без колебаний и сомнений – постепенно все же пришел к сознанию социальной ненужности существования своего класса и самодержавия, как общественной и политической опоры существования дворянства.

Нужды и чаяния крестьянства были близки Толстому, с самых юных лет жившему в общении с крестьянством. Позднее, в 80-х годах, он обратил внимание на невыносимые условия жизни и городских рабочих. Однако основой становления мировоззрения Толстого все же было его превосходное знание деревенской России, быта помещика и крестьянина.

В начале 1856 года - на 5 лет раньше царского манифеста - Толстой предпринял шаги к освобождению своих яснополянских крестьян от крепостной зависимости и этим восстановил против себя соседей-помещиков и губернскую бюрократию.

В 1861 году, стремясь помочь крестьянам, только что освобожденным от крепостной зависимости, Толстой принял должность мирового посредника, но через год должен был оставить ее ввиду крайне враждебного отношения к нему дворян, негодовавших на него за то, что он в своей деятельности руководствовался только инте­ресами крестьянства.

В 90-х годах Толстой, принимая активное участие в помощи голодающим крестьянам, писал статьи о способах борьбы с голодом, в кото­рых ставил тяжелые народные бедствия в тесную связь со всем государственным и общественным строем современной ему России и сурово осуждал этот строй.

Газета «Московские ведомости» писала по поводу этих статей Толстого: «Письма графа Толстого... являются открытой пропагандой к ниспровержению всего существующего во всем мире социального и экономического строя. Пропаганда графа есть пропаганда самого крайнего, самого разнузданного социализма, перед которой бледнеет даже наша подпольная пропаганда».

Непримиримость с существующим государственным строем, негодующий протест против насилий чинимых царизмом, проходят красной нитью через все творчество Толстого, как и глубокое уважение и любовь к народу, униженному и забитому царизмом.

«Его горячий, страстный, нередко беспощадно-резкий протест против государства и полицейско-казенной церкви, –писал В. И. Ленин, – передает настроение примитивной крестьянской демократии, в которой века крепостного права, чиновничьего произвола и грабежа, церковного иезуитизма, обмана и мошенничества накопили горы злобы и ненависти».

Еще в ранней юности Толстой утратил веру в бога и с шестнадцати лет перестал ходить в церковь, исполнять религиозные обряды. В период своего духовного кризиса (1877–1879 гг.) Толстой снова обращается к религии в поисках ответа на вопрос «как жить» и вновь порывает с церковью уже окончательно, убедившись в ее реакционной сущности.

К 80-м годам прошлого века у Толстого вполне созрел тот перелом во взглядах на жизнь, на ее нравственные основы, на религию, на общественные отношения, который позднее лишь углублялся, находя отражение во всем том, что писал Толстой в то время.

В 80-е годы из-под его пера вышли такие сочинения, как «Исповедь», «В чем моя вера?», «Так что же нам делать?»; в 90-е годы – «Царство божие внутри вас».

В «Исследовании догматического богословия» (1880—1884 гг.) Толстой писал: «Православная церковь! Я теперь с этим словом не могу уже соединить никакого другого понятия, как несколько нестриженных людей, очень самоуверенных, заблудших и малообразованных, в шелку и бархате, с панагиями бриллиантовыми, называемых архиереями и митрополитами, и тысячи других нестриженных людей, находящихся в самой дикой, рабской покорности у этих десятков, занятых тем, чтобы под видом совершения каких-то таинств обманывать и обирать на­род».

Во всех сочинениях он пересматривал и свои собственные нравственные, религиозные и общественные взгляды и все то, чем жило современное ему общество и что усердно охранял социальный и государственный строй царской России.

Начав с отрицания церковной веры, Толстой все более проникался отрицательным отношением к официальной православной церкви и к современному ему государственному строю. Ему внушали глубокое отвращение лицемерие правящей церковной верхушки и особенно мрачная фигура Победоносцева, представлявшего в синоде интересы «царствующего дома»; этот вдохновитель политической реакции и религиозного мракобесия, в течение двадцати пяти лет службы в качестве обер-прокурора святейшего синода приложил немало усилий к тому, чтобы даже от призрачных либеральных реформ времен царствования Александра II в скором времени не осталось и воспоминания.

С гневом и презрением писал о нем Толстой в письме царю в начале декабря 1900 года: «Из всех этих преступных дел самые гадкие и возмущающие душу всякого честного человека, это дела, творимые отвратительным, бессердечным, бессовестным советчиком вашим по религиозным делам, злодеем, имя которого, как образцового злодея, перейдет в историю – Победоносцевым».

Страстным протестом против устоев самодержавия явился роман «Воскресение». Обличительная сила романа была так велика, что текст его, печатавшийся в петербургском журнале «Нива» А. Ф. Маркса за 1899 год, подвергся большому количеству цензурных исправлений.

Это крупное, злободневное произведение, по­казавшее во всей своей неприглядности современную русскую действительность, – обнищавшее крестьянство, тюремные этапы, уголовный мир, сектантство, сибирскую ссылку, содержащий в себе беспощадное обличение суда, церкви, администрации, аристократической верхушки русского общества и всего государственного и общественного строя царской России.

Толстой широко изобразил кричащие социальные противоречия русской жизни, взяв прототипами многих персонажей романа реальных лиц из числа высокопоставленных сановников.

Толстой связывает лицемерие и ложь цер­ковных обрядов с ложью и лицемерием всего уклада жизни самодержавной России.

«Воскресение» - новый в творчестве Толстого до предела насыщенный публицистикой роман. В нем со всей силой обнаруживается одна из главных особенностей произведений последнего периода творчества Толстого, в котором он «обрушился со страстной критикой на все современные государственные, церковные, общественные, экономические порядки, основанные на порабощении масс, на нищете их, на разорении крестьян и мелких хозяев вообще, на насилии и лицемерии, которые сверху донизу пропитывают всю современную жизнь» * (* В. И. Ленин. Соч., т. 16, стр. 301).

Появление романа вызвало огромный общественный резонанс. Либерально-буржуазные критики стремились ослабить его значение, загладить, затушевать его социальную заостренность, отводя социальным картинам лишь роль фона, на котором развертывается история Нехлюдова и Масловой. Реакционная печать видела в романе «нечто вроде карикатуры на существующий порядок и общество».

В драме «Живой труп» (1900 г.), опубликованной после смерти Толстого, писатель, изображая представителей буржуазно-дворянского об­щества, сорвал с них маски, и они предстали пе­ред читателем со всей своей фальшью, фарисейством, эгоизмом. Герой драмы Федор Протасов определенно говорит о том, что выход из тупика лишь один: «разрушать эту пакость» - разрушать собственнический, несправедливый общественный строй, обрекающий людей на невыносимые муки и горе. Рисуя трагическую судьбу Протасова, Толстой объективно звал не к примирению, а к разрушению буржуазно-полицейского государства с его законами, моралью, религией – всей фальшью общественных и семейных отношений. С гневом и страстностью устами Феди Протасова в сцене допроса судебным следователем Толстой обличает гнусность и ничтожество бездушных царских чиновников.

Обличительная сила драмы привела в ярость реакционную критику, увидевшую в «Живом трупе» «ниспровержение основ» государства.

* * *

И царская власть, охранявшая незыблемость религиозных догматов церкви, и церковь, утверждавшая самодержавие, вооружились против Толстого, поставив себе единую цель – сломить его упорство и любой ценой, не стесняясь в выборе средств, добиться хотя бы видимости согласия Толстого возвратиться в «лоно церкви», отказаться от «заблуждений» всей своей жизни. На это церковники и царские чиновники безуспешно потратили девять лет, последовавших с момента публикации «определения» синода до смерти писателя, но не сломили волю великого старца.