Лекция девятая

Оксфорд, 22 августа 1922 года

Сегодня мы рассмотрим некоторые, уже известные нам истины так, что они могут быть объединены и даны для более широкого круга ан­тропософов. Вы, может быть, знакомы с тем способом изображения, который я применил в своей книге «Теософия» при описании тех миров, которые человек проходит между смертью и новым рождением. Сегодня же я хочу дать вам некоторые описания этих миров с несколь­ко иной точки зрения, чем это сделано в той книге.

В той книге применяются по большей части имагинации для изобра­жения того душевного и духовного мира, через который человек про­ходит после прохождения им врат смерти, чтобы развиваться дальше, готовясь к новой земной жизни. Сегодня же я хочу прибегнуть для описания этого, становясь не столько на имагинативную точку зрения, а более с точки зрения, открывающейся для инспирации. И тут, для того чтобы мы вообще могли бы получить возможность понимания, мы будем исходить из рассмотрения тех переживаний, которые мы имеем в земной жизни.

Вот мы стоим в какой-нибудь момент нашей жизни между рождением и смертью, мы находимся в нашем физическом теле и противостоим внешнему миру. И мы называем всё то, что заключено внутри нашей кожи, внутри нашего физического тела, мы называем это нашим человеком, нашим человеческим существом. Мы допускаем, что в этом человеческом существе сокрыты не только физиологические и анатомичес­кие процессы, но что там внутри как-то разыгрываются также и душевные и духовные процессы. Но когда мы говорим о себе самих, то мы имеем при этом в виду то, что заключено внутри нашей кожи. И мы глядим на мир, мир находится вокруг нас, и мы это называем внешним миром. Мы знаем, что мы образуем представления об этом внешнем мире, и эти образы затем живут в нас. Так что мы имеем вокруг нас внешний мир, а внутри нас как бы некоторые образы, отражающие этот внешний мир.

Когда же мы находимся в жизни между смертью и новым рождением, то мы находимся уже внутри того мира, который есть наш внешний мир здесь на Земле. Всё то, что вы можете явственно видеть как внешний мир, или только предчувствовать во внешнем мире, всё это теперь (после смерти) становится вашим внутренним миром. О нём вы говорите тогда — это моё «Я». Так же, как вы сейчас рассматриваете свои лёгкие как принадлежащие себе, своему «Я», так во время между смертью и новым рождением вы воспринимаете Солнце и Луну как свои органы, как то, что находится внутри вас. И единственным вне­шним миром, который вы тогда имеете, являетесь вы сами, в том виде, как вы существовали на Земле: ваши земные органы.

Если мы здесь, на Земле говорим: внутри нас лёгкие, внутри нас сердце, а вне нас Солнце, вне нас Луна, вне нас созвездия Зодиака, то теперь, во время между смертью и новым рождением: в нас созвездия Зодиака, в нас Солнце, в нас Луна, а вне нас лёгкие, вне нас сердце.

Всё то, что мы сейчас несём внутри нашей кожи, всё это между смертью и новым рождением становится всё более и более нашим внешним миром, нашей Вселенной, нашим Космосом. Взгляд на отношение между миром и человеком претерпевает полное превращение во время нашей жизни между смертью и новым рождением.

Когда мы переживаем смерть, когда мы проходим через врата смерти, то мы вначале имеем ясную картину того, что было, как мы были на Земле, но только картину, только образ. Вы должны себе представить, что этот образ производит на вас впечатление вашего мира. Сначала вы имеете эту картину как некое видение в себе. И после смерти вы имеете вначале ещё сознание о том, чем вы были здесь на Земле, как человек, имеете это в образе земных воспоминаний и земных картин.

Но они постепенно ослабевают и вы всё более и более претерпеваете превращение во взгляде на человеческую природу: «Я», мир, — Вселенная, человек. Это усиливается всё более и более. Но только вы не должны представлять себе, что тогда лёгкое будет выглядеть так, как оно выглядит сейчас; но то, что будет тогда лёгкими, или сердцем — это будет чем-то гораздо более величественным, гораздо более могущественным, чем Солнце и Луна, какими они являются сейчас человеческому глазу.

Из этого, таким способом, мы получаем действительное представление о том, что же такое есть, в сущности, майя. Люди говорят о майе, о великом обмане, которым является здешняя земная жизнь, но они не очень-то этому верят; люди всё же потихонечку думают, что всё оно такое же, как оно выглядит перед нашими земными глазами. Но это не так. Лёгкое — это только обманчивый образ, сердце — это только обманчивый образ. В действительности, наше лёгкое, это некая количественная часть нашего Космоса. А наше сердце — тем более. Ибо наше сердце, в его истинном виде, — это нечто гораздо более грандиозное, чем Солнце.

Мы действительно видим постепенное восхождение грандиозного космического мира, о котором когда мы говорим о нём, нам приходится сказать: внизу находится небо. Мы имеем при этом в виду, что внизу находится то, что подготовляет человеческую голову для будущего воплощения: наверху же, говорим мы, находится нижнее. Всё претерпевает обратное превращение. Там находятся все те силы, ко­торые подготовляют человека для его нисхождения на Землю, чтобы он смог всё время своей последующей земной жизни стоять на своих обеих ногах.

Это мы можем кратко выразить следующими словами: чем больше мы приближаемся к новой земной жизни, тем более для нас как бы стягивается, сжимается эта Вселенная — человек (космический человек). Мы постепенно замечаем, как эта, вначале столь величественная, — а особенно величественной она является в середине периода между смертью и новым рождением, как эта величественная Вселенная как бы сморщивается, как из планет, которые мы несём в себе, из процессов, совершающихся в этих планетах, становится то, что потом вибрирует, пульсирует в человеческом эфирном теле; как из того, что является неподвижными звёздами Зодиака, становится то, что образует жизнь наших нервов и органов чувств. Всё это сжимается, сморщивается, формируется, становится сначала духовным, а затем эфирным телом. И только после того как оно стало совсем маленьким, оно может быть воспринято материнским лоном и облечено земной материей.

И тогда наступает мгновение, когда мы приближаемся к земной жизни, когда мы чувствуем как бы исчезновение той Вселенной, которую мы прежде имели. Она съёживается, становится меньше. И это вызывает в нас страстное желание опять спуститься на Землю, снова связать себя с физическим телом, ибо эта Вселенная как бы отступает перед духовным взором. При этом мы должны считаться с совсем другими масштабами времени. Время между смертью и новым рождением продолжается в течение нескольких столетий. И если человек рождается в двадцатом столетии, то его нисхождение на Землю подготовляется постепенно уже приблизительно с XVI столетия. И в этот период человек, известным образом, воздействует на совершающиеся внизу на Земле процессы, на земную обстановку.

Ваш некий прапрадед в XVI столетии влюбился в вашу прапрабабушку; они почувствовали друг к другу взаимное влечение. На это взаимное влечение вы уже оказывали влияние из духовного мира. И взаимное влечение вы уже оказывали влияние из духовного мира. И когда в XVII столетии ваш менее отдалённый прадед полюбил вашу менее отдалённую прабабушку, то вы опять-таки были, до известной степени, здесь посредником. Вы подыскивали себе всю родословную, для того, чтобы, наконец, образовалось то, чем стали ваша мать и ваш отец.

И в том таинственном и неопределённом, что заложено в земных обстоятельствах, связанных с любовью, участвуют и те силы, исходящие от тех, кто ищет будущих инкарнаций. Поэтому никогда нельзя говорить о полной свободе и полном сознании во всём том, что способствует внешней встрече соответствующих мужчин и женщин. Это вещи, которые сегодня находятся полностью вне всякого понимания людей.

И то, что мы называем сегодня историей, — это нечто чисто внешнее. Об истории душ людей мы имеем сегодня во внешнем мире очень мало представления. О том, что в XII, XIII столетии души людей чувствовали ещё совсем иначе, об этом современные люди ничего не знают. Люди X, XI, XII столетия знали ещё, хотя и не так отчётливо, как это я, например, сейчас высказываю, а более смутно, о тех таинственных силах, которые воздействовали из духовного мира, а именно, исходивших от человеческих душ. В западных странах не много говорилось о повторных земных жизнях, о реинкарнации. Но всюду были люди, которые знали об этих вещах. Лишь церкви всё время боролись со всеми этими взглядами о повторных земных жизнях, предавая их проклятью. Но вам следует иметь в виду, что много людей в Европе вплоть до XII, XIII столетия знали ещё о повторности земных жизней человека.

Но затем наступило время, когда западное человечество должно было пройти через развитие интеллектуальности. Человек должен был постепенно приобрести свободу. В древности, когда ещё существовало смутное ясновидение, свободы не существовало. Не существует свободы также и при тех человеческих отношениях, — самое большее существует только вера в свободу, — при тех отношениях, о который я упомянул выше, как об отношениях обуянных земной любовью. Тут всегда участвуют интересы стремящихся спуститься на землю душ.

Но человечество должно в ходе земного развития становиться всё более и более свободным. Ибо Земля только тогда достигнет цели своего развития, когда человечество станет всё более и более свободным. Но для этого нужна была в определённую эпоху интеллектуальность. Этой эпохой и является наша. Ибо, если вы взглянёте на прежние времена, когда люди обладали ещё смутным ясновидением, то в этом смутном ясновидении обитали ещё духовные существа. Человек не мог тогда сказать: я имею в голове мысли. Это было бы неверно. Он должен был бы в эти старые времена сказать: в моей голове я имею жизнь ангельских существ. А затем, несколько позднее, он должен был бы сказать: в своей голове я имею жизнь элементарных существ. Но вот наступило XV столетие, и теперь — в XIX столетии, XX столетии человек уже не имеет в своей голове ничего от духовного,— он имеет в голове лишь мысли, только мысли.

И вследствие того, что он более не имел в себе ничего от высшего духовного, а только мысли, он был в состоянии создавать в себе образы внешнего мира. Но мог ли человек быть свободным в то время, когда в нём жили духовные существа? Он не мог этого. Они вполне управляли им, дирижировали им. Человек смог сделаться свободным лишь тогда, когда им не управляли никакие духовные существа, когда он имел только мыслеобразы, отображение мыслей. (Не живые мысли, а их отображения.)

Такие мыслительные образы не смогут ни к чему принуждать (не имеют сил принуждения). Если вы стоите перед зеркалом, то отражающиеся в нём образы даже и самых злых людей не смогут дать вам пощёчины. Они не смогут ударить, т.к. они не обладают реальностью, т.к. они лишь отображения. Если я на что-нибудь решусь, то следствие этого я могу сделать видимым в зеркале. Само же зеркальное отражение, сам же зеркальный образ не может принять какого бы то ни было решения.

В ту эпоху, когда интеллектуальность в состоянии лишь воспроизводить в нашей голове мысли, может возникнуть свобода, ибо мысли не могут принуждать. Если мы сделаем так, что наши моральные импульсы будут оставаться лишь чистыми мыслями, так как я описал это в моей книге «Философия свободы», то мы сможем в наше время достигнуть свободы. Поэтому должна была наступить эпоха интеллектуализма.

Это может прозвучать странно, но это так: в основном уже миновало то время, в которое люди имели право развивать лишь интеллектуальность, лишь отвлечённое мышление. Это прекратилось с окончанием XIX столетия. И если теперь люди будут продолжать развивать только отвлечённое мышление, то мысли подпадут ариманическим силам, тогда ариманические силы найдут доступ к человеку, тогда человек опять потеряет свободу, за счёт ариманических сил. И человечество стоит в настоящее время перед этой опасностью.

Человечество стоит в настоящее время перед выбором, или понять спиритуальную жизнь, понять, что реальностью является то, о чём я говорил сегодня в начале лекции, или отрицать это. Но если это теперь станут отрицать, то уже не смогут более свободно думать, а тогда начнёт в человеке думать Ариман, начнут думать в нём ариманические существа. И тогда всё развитие человечества пойдёт по нисходящей линии.

Так что в высшей степени нужно, чтобы всё большее и большее число людей поняли бы, что необходимо опять вернуться обратно к спиритуальной жизни. И это чувство, что необходимо опять вернуться к спиритуалыюй жизни,— это то, что люди сегодня должны искать в себе. Если они этого не будут искать в себе, то человечество подпадёт Ариману.

Настолько серьёзно сейчас положение земных людей, если взглянуть на это с некоторой высшей точки зрения. И эту мысль следует поставить перед собой на первый план, предпочтительно перед всеми другими мыслями; все остальные мысли рассматривать в свете этой мысли.

Это хотел я дать вам в качестве первой части для сегодняшнего рассмотрения.

(Может быть теперь господин Кауфман будет так любезен, что переведёт первую часть, а затем я продолжу).

Благодаря таким описаниям, может быть, станет наглядным, что та жизнь, которую мы проделываем в духовном мире, между смертью и новым рождением, коренным образом отличается от того, что мы проделываем здесь во время между рождением и смертью. Поэтому и все образы, взятые из земной жизни, как бы ни были они остроумны, непригодны для того, чтобы охарактеризовать сущностную духовную жизнь человека; можно лишь медленно и постепенно прийти к пониманию того, что является реальностью в духовном мире. Приведу этому некоторые примеры.

Предположим, что человек покидает здесь своё земное тело и переходит со своей духовно-душевной жизнью в духовно-душевный мир. И предположим, что здесь кому-нибудь, приобретшему интимные познания, благодаря посвящению, стало бы возможным проследить в дальнейшем посмертную жизнь душ. Для этого требуется большая подготовка, для этого требуется определённая карма, связующая здешнего человека с потусторонним человеком. Надо, чтобы установилась возможность взаимопонимания с умершим. Я говорю вам, при этом, о необычайно трудных духовных переживаниях, ибо вообще гораздо легче описать духовный мир, чем, хоть слегка, приблизиться к умершему. Люди думают, что это легко, достигнуть общения с умершим, но это действительно гораздо труднее приблизиться к yмepшему, чем достигнуть вообще духовных познаний.

Я хотел бы привести вам некоторые данные об особенностях возможности общения с умершими. Прежде всего, для того чтобы иметь общение с умершими, нужно учесть их возможности воспринимать физический мир. У умерших есть ещё некоторый отзвук воспоминания человеческого языка, и даже того именно языка, на котором они, в основном, говорили здесь на Земле. Но при этом, их отношение к речи меняется. Так, например, когда начнут общаться с умершим, заметят, что он вскоре же потеряет всякое понимание имён существительных; для имён существительных у него не остаётся ни малейшего понятия. Когда живущий здесь на земле, обращаясь к умершему, употребляет имена существительные, то умерший их как бы вовсе не слышит (если я могу употреблять такое выражение). Тогда как по отношению к глаголам, к словам связанным с действием, умерший сохраняет понимание ещё довольно долго.

Вы можете достигнуть общения с умершим, только если вы научитесь правильно ставить им вопросы. К этим вопросам надо подходить так, что накануне днём, по возможности в полном покое, концентрируют своё внимание на умершем, переживая вместе с ним что-нибудь вполне конкретное,— ибо образы он удерживает в своей душе после смерти более, чем абстрактные мысли,— следовательно, надо сконцентрировать своё внимание на каком-нибудь реальном конкретном переживании, которое было приятным ему здесь на Земле. Тогда можно постепенно приблизиться к умершему.

Обычно, как правило, не получают сразу ответа. Часто это приходит только после сна, иногда после нескольких ночей, и только через несколько дней получают ответ. Но никогда не получают от умершего ответа, если ставят вопрос, употребляя имена существительные. Нужно пытаться все имена существительные облекать в формы глаголов. Такая подготовка совершенно необходима. Лучше всего умерший понимает глаголы, которым придаётся особенно наглядная форма. Следовательно, умерший никогда но поймёт, например, слова «стол». Если же кому-либо удастся живо представить ту деятельность, которая применяется для того, чтобы образовался стол, т.е. самый процесс становления, то можно постепенно сделать понятным для умершего наш вопрос, и получить от него ответ. Эти ответы носят форму глаголов, но очень часто имеют даже не вербальную форму, а такую, которую принято называть на Земле междометиями, словами, выражающими чувство.

В особенности часто умершие говорят, составляя своеобразные соединения из букв и звуков. И чем больше после смерти умерший пребывает в духовном мире, тем больше он приходит к тому, что начинает говорить на таком языке, который можно усвоить себе, если достигают способности различения звуков земной речи, когда вникают в содержание ощущения, получаемого от различных звуков.

Я уже говорил об этом в своих лекциях о воспитании: при звуке «А» мы испытываем нечто вроде удивления. Когда мы говорим не просто «А», но «Ах», то мы то удивление как бы принимаем в свою душу, т.е. «А» = я удивляюсь, и это удивление проникает в меня = X /сh/. И если я теперь предпошлю этому ещё букву «M» /m/, и скажу «mach», то я могу проследить за тем, что привело меня к удивлению, что подошло ко мне как бы шагами «m», и теперь я полностью в нём. В этом звуковом понимании часто приходят ответы умерших. Они говорят ни по-английски, ни по-русски, ни по-немецки, они говорят так, что это может понять только душа и сердце, если душа и сердце объединятся с ушами.

Я перед этим сказал вам: сердце есть нечто более величественное, чем Солнце. По земным представлениям сердце — это нечто, находящееся где-то там внутри, и если бы мы прибегли к анатомии и вырезали бы его, то оно не представляло бы какого-либо приятного зрелища. В действительности же сердце находится во всём человеке, пронизывает все прочие органы, находится также и в ухе. И мы должны всё более привыкать к этой «речи сердцем», если можно так выразиться. Этому мы научаемся, если мы постепенно будем отказываться от применения имён существительных, заменяя их глаголами. Деятельность, становление — это умерший понимает ещё довольно долго после смерти. А позднее он понимает только такой язык, который собственно не есть уже какой-либо язык. То, что мы тогда воспринимаем от умерших, нам приходится переводить обратно на земной язык.

Так человек вырастает из своего тела и врастает постепенно в духовный мир, причём вся его душевная жизнь становится иной. А затем, когда постепенно приближается то время, когда человек должен спуститься на Землю, ему приходится опять изменять всю свою душевную жизнь, ибо тогда всё более и более приближается тот момент, когда он станет перед громадной задачей, построения астральной, а затем эфирной формы будущего стоящего на Земле физического человека.

На Земле мы совершаем внешнюю работу. Наши руки заняты работой над чем-то происходящим вовне. Когда же мы находимся между смертью и новым рождением, то наша душа занята тем, чтобы подготовить образование нашего тела. То, что человек возникает благодаря наследственности — это лишь жалкая иллюзия. Через наследственность он облекается лишь внешней физической оболочкой, а затем даже самые формы своих органов человек должен сам развить для себя. Я хочу привести вам пример. Но для этого я попрошу дать мне перчатку.

Когда человек приближается к земной жизни, то он имеет ещё в себе и Солнце и Луну. Но постепенно Солнце и Луна как бы съёживаются. Вы воспринимаете это тогда так, точно вы чувствуете, как в вас образуются, съёживаясь из них, оба крыла лёгких. Так чувст­вуете вы тогда ваше космическое бытие, чувствуете, как сморщиваются ваш солнечный и лунный орган. А затем нечто отделяется от Солнца и Луны. Прежде мы имели в себе Солнце и Луну, теперь же вместо этого имеется нечто, являющееся лишь неким отображением Солнца и Луны. Теперь мы имеем перед собой два спящих, сверкающих гигантских шара, из которых один шар — это духовной аспект Солнца, а другой — духовный аспект Луны. Один из этих шаров, сияющий ярким светом, а другой — как бы тлеющий, с тепловатым огнём, с теплом внутри и как бы эгоистически задерживающий в себе свет.

Эти два шара, отделяющиеся от космического человека, — от этого существующего ещё до сих пор Адама Кадмона, эти два шара, отделившись, приближаются всё более и более. И тогда, когда спускаются на Землю, говорят: Солнце и Луна соединились в одно. И это есть то, что ведёт каждого, ведёт, начиная от прапрабабушки, прабабушки, бабушки и т.д., приводит, наконец, к той матери, которая должна его родить. Тут ведут его Солнце и Луна, которые при этом всё более и более сближаются.

И тут становится видимой стоящая перед ним задача. Становится видимым, как бы сосредоточенным в одной точке, то, что находится ещё в отдалении, в человеческом эмбрионе. И видят, как образовавшееся из Солнца и Луны некое единство приближается к матери. Но тут видят стоящую перед собой задачу, которую я мог бы охарактеризовать следующим образом.

Представьте себе, что вот эта перчатка есть то, что предстаёт перед нами, как объединённое Солнце и Луна, и при этой знают: как только твоё космическое сознание совершенно исчезнет, как только ты пройдёшь через тьму,— а это произойдёт при зачатии, когда человек погружается в эмбрион,— то тебе придётся всё бывшее подвергнуть инверсии, повернуть наизнанку, так что всё, бывшее внутри, станет наружным. То, что было Солнцем и Луной, это ты должен вывернуть наизнанку. При этом образуется небольшое отверстие, через которое ты должен проникнуть вместе со своим «Я»; из этого и возникает образ твоего земного человеческого тела.

Вот взгляните: здесь зрачок человеческого глаза. Из того, что здесь едино, образуются два; возникают, как бы, два зеркальных отображения. Это — оба человеческих глаза, которые прежде были соединены, как объединённые Солнце и Луна, а затем здесь являются в обращённом виде.

Эта задача и предстоит перед человеком, которую он выполняет бессознательно: нужно всё это инверсировать, перевернуть, внутренне вывернуть во вне, и войти внутрь сквозь небольшое отверстие. И тогда это раздвигается: в эмбриональном состоянии образуются два физических отражения. Ибо физические эмбриональные глаза — это два отображения: того, что возникло из Солнца и Луны.

И так работают, собравши всё, что пережили как всю Вселенную, придавая этому определённую форму, формируя отдельные органы человеческого организма, которые лишь одеваются пластическим материалом, и пронизываются материей. Её лишь принимают, но силы, — их образуют из всего Космоса, из всей Вселенной.

Если, например, во время между смертью и новым рождением проходят через Солнце так, что Солнце стоит в знаке Льва,— это не обязательно должно быть при рождении, это может быть и раньше,— то в это время не образуют себе глаза из Солнца и Луны, — это происходит в другое время, а в это время соединяются с внутренним Солнцем. Это внутреннее Солнца, если бы в него вступили, выглядело бы совершенно иначе, чем это сегодня представляют себе физики.

В этих представлениях физиков нет даже ни малейшего предчувствия об истине. Внутреннее Солнца не есть газовый шар, но оно нечто, что есть менее чем пространство, где пространство даже устранено. Если представить себе пространство как нечто протяжённое, оказывающее давление, то внутренность Солнца надо представить себе, как нечто всасывающее, как отрицательное пространство, как более пустое, чем пространство. Очень мало людей приходит к адекватному (правильному) представлению. Если пройти через это, тогда переживают нечто, что может быть в дальнейшем сформировано, например, может принять форму человеческого сердца.

Так что из Солнца и Луны образуется не только форма глаза, но из Солнца образуется также и форма сердца, но только тогда, когда Солнце содержит в себе силы, исходящие из созвездия Льва.

Так человек действительно строит весь свой организм из движений и констелляций звёзд Вселенной. Человеческий организм является отображением звёздного мира, и значительная часть работы, совершаемой между смертью и новым рождением, состоит в том, что мы вырабатываем из Вселенной наше тело.

Человеческое существо так, как оно стоит на Земле — это Вселенная, но сморщенная (коагулированная) Вселенная. А естествознание так наивно, что считает, что человек возникает лишь из физического человеческого зародыша! Это так же наивно, как при взгляде на магнитную стрелку, показывающую всегда одним концом на север и другим на юг, искать причину этого, искать те силы, которые устанавливают её таким образом, заключёнными лишь внутри магнитной стрелки, а не видеть того, что вся Земля является магнитом. То же самое и здесь, когда кто-нибудь говорит: человек возникает из физического человеческого зародыша. Он (человек) возникает отнюдь не из физического человеческого зародыша, а из всей Вселенной. И его духовно-душевное между смертью и новым рождением соучаствует в формировании его «сверх­чувственной эфирно-душевной формы» человека, которая в дальнейшем настолько сжимается, что может быть облечена физической материей. Человек, действительно,— только арена того, что Вселенная и сам он, со своими инвертированными, обращёнными силами, осуществляет в процессе формирования своего физического.

Итак, человек развивается постепенно. Вначале (после смерти) он прекращает пользоваться в своей речи именами существительными, и переходит к пользованию некой особой «глагольной» речью. А затем переходит от речи к внутреннему созерцанию звёздного мира, а потом к жизни в этом звёздном мире. И здесь он начинает отчленять от мира звёзд и формировать из него то, чем он станет, чем он будет в предстоящей инкарнации. Так совершается переход из физического, через стадию преобразования речи, в духовное; и так совершается переход из духовного обратно, через преобразование Вселенной, в человека. И действительно, лишь если поймут, как духовно-душевное, заключённое в речи, становится единым с миром звёзд, а затем опять возвращается (выделяясь из мира звёзд), лишь тогда поймут весь жизненный круг человека между смертью и его новым рождением.

Эти вещи были ещё очевидными для многих людей в те времена, когда на Земле совершалась Мистерия на Голгофе. Тогда, в сущности, никогда и не возникало того взгляда, что Христос Иисус — это в основном существо, развившееся на Земле; но тогда придерживались того воззрения, что Христос Иисус находился прежде в мире, к которому принадлежали и сами во время между смертью и новым рождением, — и тогда размышляли о том, как Он спустился оттуда и низошёл к Земле.

Наука посвящения была прямо-таки искоренена римским миром; допускалось только сохранение старых догм. Особая корпорация, существовавшая в Италии в IV-м столетии нашей эры, после Мистерии Голгофы, употребляла все усилия для того, чтобы не дать возможность древним методам посвящения превратиться в новые. Людям должна была быть предоставлена лишь возможность познавания внешнего физического мира, а о сверхчувственных мирах должны были вещать лишь старые догмы, которые люди должны были постепенно воспринимать только своим интеллектом в виде понятий, и в дальнейшем, даже не понимать их, а только верить им.

И таким образом, существовавшее ранее знание, было разорвано: на знание о земном мире и на веру в некий другой мир; и эта вера затем стала настолько съёжившейся, что для одних она сделалась только суммой некоторых догм, которые уже больше не понимались ими, и для других стала вообще лишь некой отправной точкой опоры для возможности верить.

Ибо во что верит современный человек, не придерживающийся больше догмы троичности? Он верит во что-то неопределённое, во что-то вообще духовное.

Но мы должны прийти опять к действительному созерцанию, при котором мы сможем вжиться в духовное. То есть нам опять нужна наука, исходящая из посвящения, наука, которая говорила бы нам о таких тонких вещах, как: подивись на человеческий глаз, ведь это целый особый мир. Это не просто образ, а это реальность. Что это реаль­но, вы можете понять из того, что я вам сегодня уже сказал. Ибо этот глаз был сначала, во время между смертью и новым рождением неким единством, и это единство было, в сущности, слиянием обликов Солнца и Луны. И по этой причине мы имеем два глаза, потому что, если нам было суждено иметь только один глаз (как у циклопов), то мы не смогли бы развить «Я» в видимом мире. Мы развили бы его только в мире чувствований.

Хаен Келлер имеет иной мир чувств, иной мир представлений, чем все прочие лица. Она может объясняться лишь потому, что ей уяснили возможность изъясняться с помощью речи. Без этого мы не смогли бы развить «Я»-представление». Мы развиваем его через то, что мы можем положить правую руку на левую и вообще, когда мы скрещиваем симметрически расположенные члены тела. Таким же образом мы развиваем и тонкое представление о «Я», вследствие того, что мы при взгляде обоими глазами скрещиваем оси зрения обоих глаз. Точно так же, как мы скрещиваем руки, так скрещиваем мы и оси зрения обоих глаз. Всегда, когда мы смотрим на что-нибудь, мы скрещиваем глаза.

Два материальных глаза — в духовном едины. И этот один глаз, это духовный глаз, он помещается здесь, позади основания носа; он отображается, и превращается в два глаза. Вследствие того, что человек может стать правым и левым человеком, он и может почувствовать себя человеком. Если бы он был только правым или левым, а не симметрическим существом, то все его представления улетучились бы во Вселенную: тогда нельзя было бы прийти к замкнутому «Я».

И поскольку мы соединяем воедино оба отображения, как от Солнца, так и от Луны, мы подготовляем себя к становлению в будущей инкарнации. Мы говорим себе: ты же не можешь распасться и рассеяться по всей Вселенной; ты не можешь стать только солнечным человеком, и иметь рядом с собой лунного человека. Ты должен быть единым. Поэтому, чтобы почувствовать это единство, и возникает опять этот единый солнечно-лунный глаз человека. Солнечно-лунный человеческий глаз это превращение в образе того, что мы несём в себе затем как глаз, и наши два глаза суть в сущности отображения единого солнечно-лунного глаза.

***

Вот, мои дорогие друзья, это то, что я хотел вам сегодня сказать о тех восприятиях и переживаниях, которые мы имеем когда находимся в духовном мире, о совсем иного рода познаниях и переживаниях, чем здесь в физическом мире. И всё же эти вещи связаны друг с другом. Но они связаны друг с другом таким образом, что мы при этом подвергаемся полной инверсии. Коли мы сможем здесь так «вывернуть наизнанку», так «инвертировать» человека, что его внутреннее мы вывернем наружу, например, так, что его внутреннее, его сердце, сделалось бы внешним у человека, он, конечно, при этом не смог бы жить как физический человек, это ясно, но если бы возможно было бы таким образом инвертировать, вывернуть как перчатку наизнанку всё внутреннее его сердца, то он не остался бы таким человеком, какой он здесь,— тогда он расширился бы до всей Вселенной. Ибо, если сконцентрируют себя в одной точке в сердце, и затем обладают способностью инвертировать самого себя в духе, тогда становятся тем миром, который обычно переживают между смертью и новым рождением. В этом состоит тайна внутреннего человека; в физическом мире оно, конечно, не может быть инвертировано наружу.

Но человеческое сердце всё же есть инвертированная Вселенная; и таким образом физический земной мир опять же связан с духовным миром. Мы должны привыкнуть к этому процессу инвертирования. Если мы к этому не привыкнем, то мы никогда не достигаем истинного представления о том, как относится внешний физический мир к миру духовному.