Лекция седьмая

Дорнах, 9 августа 1922 года

Автор, произведение которого я обсуждал здесь в последний раз, должен действительно дать много пищи для ума тем самым людям, которые считают себя принадлежащими к Антропософскому движению; ибо Освальд Шпенглер, это личность, владеющая научным мастерством в большей части того, что известно сегодня. Можно сказать, что он полностью владеет огромным разнообразием мыслей, ставших присущими цивилизованному человечеству в течение последних столетий. Шпенглера можно рассматривать как человека, усвоившего большое количество наук, или, по крайней мере, идей в них содержащихся.

Сочетание мыслей, которых он достигает, иногда ослепительно. Он в высшей степени является тем, что в Средней Европе может быть названо блестящим человеком — не во Франции, но в Центральной Европе; мысли Освальда Шпенглера слишком тяжелы и компактны для западного — то есть французского — гения; но как было сказано, для центрально-европейского сознания его несомненно можно рассматривать как блестящего мыслителя. Вряд ли его можно назвать изящным, элегантным мыслителем в лучшем значении этого слова, так как внешняя форма его мыслей, невзирая на весь его ум, безусловно на редкость педантична. И можно даже увидеть, как в различных местах из сети фраз этого одарённого человека несомненно выглядывает око обывателя (филистёра). Во всяком случае, есть нечто неотшлифованное в самих его мыслях.

Ну, это пожалуй скорее эстетическое рассмотрение идей; важно же в этом вот что: перед нами личность, обладающая мыслями, и они соответствуют духу времени, хотя сам он очень невысокого мнения о мышлении вообще. Ведь Освальд Шпенглер рассматривает как решающий момент для оценки реальных событий, происходящих в мире не то, что является результатом мышления, но решающими факторами по его мнению являются более инстинктивные жизненные импульсы. Поэтому для него мышление действительно проплывает как бы поверх жизни, как нечто излишне роскошное и с его точки зрения — мыслители — это люди, размышляющие над жизнью, из чьих размышлений, однако, ничего не притекает в жизнь. Жизнь уже существует, когда появляются мыслители, готовые размышлять над ней. И в этой связи совершенно правильно будет сказать, что в тот момент мировой истории, когда мыслитель овладевает специальной формой современных мыслей с оттенком универсальности, в этот самый момент он чувствует их действительную стерильность и неплодотворность. Он оборачивается к чему-то иному, чем эти бесплодные мысли, к тому, что бьёт ключом в инстинктивной жизни и вооружённый такой точкой зрения он видит современную цивилизацию. И она, поистине, является ему в таком образе, что он говорит: Всё, что принесла эта цивилизация, находится на пути к гибели. Можно только надеяться, что всплывёт снова нечто инстинктивное из того, что Шпенглер называет «кровь», что не будет иметь ничего общего с тем, что составляет современную цивилизацию, даже сокрушит её и поставит на её место огромную мощь, возникающую только из инстинктивной области.

Освальд Шпенглер видит, что люди современной цивилизации постепенно становятся рабами механической жизни; но он упускает из виду, что человеческая свобода именно благодаря реакции может воспоследовать из этой механической жизни — то есть из технической науки вообще — и именно потому, что она полностью лишена духа. Он не имеет об этом представления; но почему это так?

Вы знаете, что в последней лекции я цитировал отрывок, в котором Шпенглер говорит: Государственный деятель, практический человек, торговец и т.д., все действуют исходя из импульсов иных, чем импульсы, достигающиеся путём мышления; и я сказал более или менее шутя: Освальд Шпенглер кажется никогда не замечает, что существуют отцы-исповедники и другие люди в подобном же положении. Никогда также не наблюдал Шпенглер точно того, в отношении чего связь с отцами-исповедниками представляет только упадочный побочный выход, с точки зрения мировой истории.

Если мы проследим назад человеческую эволюцию, мы везде обнаружим что, так называемые люди действия, люди, совершающие внешние поступки в мире, обращаются — в поздние времена к оракулам, в более ранние — к тому, что давалось в мистериях как указания духовного мира. Стоит только понаблюдать древнюю Египетскую культуру, чтобы увидеть, как лица, изучавшие в мистериях веления духовного мира, передавали затем, открываемое ими посредством духовных путей, тем людям, которые имели намерение стать людьми действия. Так что стоит только взглянуть назад в историю эволюции человечества, чтобы найти, что именно из духовного мира, а не из крови — потому что вся эта теория крови как нельзя более туманна — поэтому-то не из тёмных глубин крови проистекали те импульсы, которые вошли в былые деяния, но из духа. В известном смысле, так называемые люди действия прошлых времён, были инструментами для великих духовных созиданий, направления которых изучались в духовных исследованиях мистерий. И я могу сказать, что мистерии, эхо которых мы встречаем повсюду в Греческой истории, играли роль и в Римской истории и оно может быть также безошибочно найдено в раннем периоде Средних веков. Я привлекал, например, ваше внимание к тому факту, что легенда о Лоэнгрине может быть понята только в том случае, если знают как проследить её назад от внешнего физического мира в замок Грааля, в раннем или правильнее сказать в среднем периоде Средних веков.

И поэтому полным непониманием истинного прогресса человеческой эволюции звучит предположение Освальда Шпенглера о том, что события мировой истории имеют начало, каким-то путём, в крови и что всё, изобретаемое человеческим существом посредством мышления, не имеет ничего общего с этими событиями. Оглядываясь на древние времена, мы найдём, что когда перед народами стояла необходимость выполнения какой-либо задачи, они в значительной степени зависели от исследований, проводимых в духовном мире. Должны были быть раскрыты намерения Богов, если можно так выразиться. И эта зависимость от Богов, существовавшая в древнее время, делала человеческое существо того времени несвободным. Человеческие мысли были полностью направлены к тому, чтобы служить сосудом, в котором Боги как бы вливали свою субстанцию — духовную субстанцию, под влиянием которой человек и действовал.

Для того чтобы человек стал свободным, это излияние божественной субстанции в человеческие мысли должно было прекратиться; в результате этого человеческие мысли становились всё более и более образными. Мысли человечества прежних времён были в значительно большей степени реальностями; и то, что Освальд Шпенглер приписывает крови, является этими самыми реальностями, скрыто лежавшими в мыслях древнего человечества, теми божественными субстанциями, что действовали посредством людей и в Средние века.

Затем наступило современное время. Мысли людей потеряли их божественно реальное содержание. Они стали просто абстрактными мысле-образами. Но только мысли такого рода не стесняют, не принуждают; только живя в таких мысле-образах человек становится свободным.

В период последних столетий, также как и в двадцатом столетии, вряд ли в современном человеке органично присутствуют более чем предрасположение к образованию мысле-образов. Это является воспитанием в человеке свободы. Он не имеет теперь атавистических имагинаций и инспираций древних времён; он переживает только мысле-образы, и в них он может становиться всё более и более свободным, так как эти образы не принуждают. Если наши моральные импульсы проявляются в образах, эти образы не принуждают нас более, как это было раньше, когда они лежали в древней субстанции мыслей. Они действовали на человеческие существа тех времён, как силы природы; тогда как современные мысле-образы не воздействуют более таким путём. Чтобы они могли иметь всё же какое-то содержание, человеческое существо должно, с одной стороны, наполнить их тем, что содержится в естественных науках и известным путём обычного чувственного наблюдения, или же, с другой стороны, в тайных обществах, в обрядах или иным путём развивать нечто, что извлекается из более или менее древних времён путём традиции. При помощи чувственного наблюдения человек овладевает наукой, наполняющей его мысли извне, но эти мысли всё более и более отбрасывают нечто изнутри; и потому, чтобы мысли человека имели какое-то внутреннее содержание, он принуждён обращаться к древним традициям, передававшимся потомству в религиозных вероисповеданиях или в различных тайных обществах, которые процветали тогда по всей Земле. Огромная масса человечества была охвачена различными религиозными вероисповеданиями, дававшими людям нечто, содержание чего извлекалось из древних времён, когда мысли имели ещё некоторое содержание. Таким образом человек наполнял свои мысли извне содержанием чувственного наблюдения, и изнутри — древними импульсами, превращавшимися в догму и традицию.

Необходимость в этом наступила в шестнадцатом столетии и вплоть до последней трети девятнадцатого; ибо в течение этого времени повсеместно в цивилизованных странах человеческое сообщество всё ещё находилось под влиянием духовного принципа, который можно назвать принципом Архангела Гавриила, если мы хотим употребить древнее имя (это только терминология; я имею в виду указать духовную Силу); эта Сущность влияла тогда на человеческие души, хотя в наше время бессознательно. Человеческие существа сами не имели внутреннего содержания и так как они просто принимали в свою духовно-душевную жизнь традиционное содержание, то они не были в состоянии ощущать присутствие или влияние этой Сущности.

Первым, кто отдал себе полный отчёт в таком абсолютном отсутствии духовного содержания в своей духовной жизни был Фридрих Ницше; но он был не в состоянии достичь переживания новой духовности. И действительно, каждый его импульс к нахождению духовно-душевного содержания терпел неудачу и потому он искал как импульсы нечто по возможности неопределённое, такое, например, как импульс силы и тому подобное.

Люди нуждаются не просто в духовном содержании, которое они могут затем облечь в абстрактные мысли, но они нуждаются в полном внутреннем тепле, которое может быть вызвано присутствием этого внутреннего содержания. Это духовное тепло чрезвычайно важно. Оно приходило к большинству людей через посредство различных ритуалов и подобных церемоний, практиковавшихся в религиозных вероисповеданиях; это тепло вливалось в души также и в тайных обществах в сравнительно недавнее время.

Это было возможно во время влияния Гавриила, потому что практически везде на Земле присутствовали стихийные существа, оставшиеся ещё от Средних веков. Чем дальше продвигалось девятнадцатое столетие, тем всё более невозможным становилось — а в двадцатом столетии стало совершенно невозможным — для этих стихийных существ, которые пребывали во всех природных явлениях, делаться как бы паразитами в общественной человеческой жизни. В недавние времена существовало многое, что бессознательно противостояло этому.

Когда в тайных обществах, следовавших древним традициям — поистине невероятно, какими «древними» и «священными» предполагались ритуалы этих обществ — но когда ритуалы устанавливались и учения преподавались в смысле древних традиций, когда нечто открывалось в этих обществах, в чём отражалось как бы эхо древних мистерий, хотя и не понимаемых более — тогда и создавались подходящие условия для некоторых стихийных существ. Ибо когда люди проходят через различного рода ритуальные действия, — например, присутствуют при совершении мессы, хотя ничего в ней не понимая, — тогда люди находятся в присутствии чего-то, исполненного великой мудрости; они присутствуют, но не понимают ничего из того, что они видят, хотя понимание и было бы возможно. В такую ситуацию проникают стихийные существа, и когда люди присутствуя, не думают о мессе, стихийные духи начинают мыслить при помощи неиспользуемого человеческого разума. Люди развивают всё более и более свободный интеллект, но они не используют его. Они предпочитают сидеть и наблюдать происходящее перед ними, исходящее из традиций. Люди не думают. Хотя обстоятельства полностью изменились, всё же верно, что люди современности могли бы мыслить в широких масштабах, если бы хотели использовать свой разум; но они не имеют желания делать это; они не чувствуют склонности к ясному мышлению. Вместо того они говорят: «О, это требует слишком больших усилий; это требует внутренней активности».

Если бы люди имели желание мыслить, они не наслаждались бы столь посещениями всевозможных кинокартин; ведь там нет никакой необходимости мыслить; всё там плавно течет мимо. И даже та крохотная доля мышления, которая необходима, преподносится написанной на огромных полотнищах, чтобы и её можно было просто прочесть. И это верно, что отсутствие склонности к активному внутреннему мышлению, медленно и постепенно развивалось в ходе современности и теперь люди почти полностью перестали мыслить. Если где-либо читается лекция, не иллюстрируемая на экране и предполагается, что слушая её люди кое-что должны мыслить, то они предпочитают в это время немного поспать. Быть может они и посещают лекции, но спят во время их — потому что активное мышление не пользуется особей благосклонностью в наши дни.

Именно благодаря этому нежеланию мыслить, развившуюся за последние столетия, приспосабливалась к современным условиям практика разнообразных тайных обществ. И при экспериментах, происходивших в алхимических лабораториях, присутствовал тот же вид стихийных существ, которые общались с человеческими существами в первой половине Средних веков, когда экспериментаторы прекрасно сознавали, что эти духовные существа работали вместе с ними. Эти духовные существа присутствовали ещё и в более поздние времена; они присутствовали повсюду. И почему бы им было не пользоваться предоставляющейся хорошей возможностью?

За последние столетия человеческий мозг развился постепенно до возможности хорошо мыслить, но люди не желали мыслить. И тогда эти стихийные существа сказали себе: «Если человек сам не желает использовать свой мозг, мы можем его использовать». И в этих тайных обществах, которые лелеяли лишь традиции и придавали особое значение всему древнему, эти стихийные духи приближались к людям и использовали их мозги для мышления. Начиная с шестнадцатого столетия, было использовано стихийными существами огромное количество мозговой субстанции.

Многое вошло в человеческую эволюцию без сотрудничества человека, — даже хорошие идеи, в особенности относящиеся к человеческой общественной жизни. Если вы взглянёте на современных людей, стремящихся быть осведомлёнными в различных вопросах цивилизации, вы найдёте, что их занимает важный вопрос о том, что же в действительности действует от человека к человеку? Это было важным вопросом, например, для Гёте, и именно имея в виду этот вопрос, он написал «Вильгельма Мейстера». В этой повести ваше внимание постоянно привлекается всякого рода смутными взаимоотношениями, которых люди не замечают и которые тем не менее имеют место, бессознательно подхватываются то теми, то другими и так распространяются. Переплетаются различные нити; Гёте старается их найти. Он ищет их, и то, что находит, стремится описать в своей повести «Вильгельм Мейстер».

Таково было положение, существовавшее в Центральной Европе в течение девятнадцатого столетия. Если современные люди имеют склонность проводить за книгой время больше, нежели перерыв между двумя приёмами пищи, — но я говорю это преувеличенно, так как обычно они засыпают, почитав лишь треть этого времени, потом почитают ещё столько же и напоследок также треть последнего перерыва между едой, — и таким образом чтение разбрасывается. Но было бы хорошо для людей, если бы даже такие коротенькие новеллы и рассказы, которые можно прочесть в промежуток между одной и другой едой или между двумя железнодорожными станциями, если бы они стимулировали размышления. Мы вряд ли можем ожидать этого в наше время; если бы вы заглянули, например, в Гуцкова, вы увидели бы, как в своих книгах «Чародей из Рима» и «Рыцари Духа» он ищет подобные связи; если вы взглянёте на необычные сцепления общественных обстоятельств, которых ищет Жорж Санд в своих романах, вы будете в состоянии заметить, что в девятнадцатом столетии везде играли роль эти нити, возникающие из неопределённых сил и действующие в бессознательном; вы могли бы заметить, что писатели упорно преследовали эти нити, и что в своих усилиях — например Жорж Санд — были во многих случаях на верном пути.

В последней трети девятнадцатого столетия эти стихийные существа — те, которые в первую очередь мыслили посредством человеческого мозга, а овладев человеческим мышлением, вызывали определённые общественные условия жизни в девятнадцатом веке и тем пряли эти нити — эти существа получили, наконец, достаточно. Они выполнили свою исторически-мировую необходимость. А кроме того, случилось ещё нечто, что помешало продолжению этой их паразитической деятельности. Она протекала исключительно интенсивно в конце восемнадцатого столетия, и очень хорошо в девятнадцатом,— но затем эти стихийные существа стали достигать своей цели всё реже и реже; причиной этому было всё увеличивающееся количество спускающихся из духовных миров на физический план душ, наделённых большими надеждами на период прохождения ими земной жизни.

Когда люди кричат и брыкаются как малые дети — а в последнее время они ещё и мало воспитаны, они никоим образом не сознают, что были одарены очень большими надеждами, прежде чем спустились на Землю. Однако, несмотря на это, надежды живут в их эмоциях, во всей их душевной организации и продолжают жить и сегодня. Души действительно спускаются в физический мир с исключительно глубокими ожиданиями и надеждами; отсюда возникают разочарования, которые бессознательно испытываются душами детей в последнее время, потому что эти ожидания не удовлетворяются.

Избранными духами, имевшими особенно сильные импульсы надежд перед тем как спуститься на физический план были, например, те, кто наблюдая этот физический план, видели, что эти ожидания не удовлетворяются в нём; они составляли утопические планы того, каковы должны быть вещи и что для этого следует делать. Было бы исключительно интересно изучить то, что касается вхождения в физическое существование через рождение душ великих утопистов — даже и не очень крупных, а так более или менее чудаковатых людей, придумывающих всякого рода системы, которые нельзя даже назвать утопическими, но которые содержат много доброй воли к образованию рая на Земле,— изучить как эти души, спустившиеся из духовных миров, были организованы в отношении их вхождения на земной физический план.

Приход этих, наполненных ожиданием и надеждой, душ был очень огорчителен для существ, использовавших человеческие мозги. Они не имели успеха в использовании мозга тех человеческих существ, которые приходили на Землю с подобными намерениями. До восемнадцатого столетия, спускающиеся из духовных миров, души имели гораздо меньше надежд. Поэтому использование их мозга этими другими, не человеческими существами проходило успешно. Но вот к концу последней трети девятнадцатого столетия этим существам, использующим мозги людей, стало очень трудно делать это, так как люди приходили из духовного мира с очень большими надеждами, а это приводило к подсознательным эмоциям, которые в свою очередь ощущались духовными существами, желающими использовать человеческий мозг. Поэтому они больше не могли делать этого. В наше время безусловным фактом является существование у современного человека очень широко распространённого и всё растущего предрасположения к образованию человеком мыслей и одновременно к подавлению их. Мозг людей постепенно разрушается, особенно среди высших классов, вследствие подавления мыслей. Те же нечеловеческие существа, которые ранее овладевали этими мыслями, теперь более не приближаются к людям.

И вот — человеческие существа обладают правда мышлением, но не имеют представления как использовать его. И наиболее значительным представителем такого рода людей, не имеющих понятия, что делать со своими мыслями, является Освальд Шпенглер. Его необходимо отличать от других — как бы это выразиться так, чтобы не оскорбить никого, когда такие слова будут повторяться за пределами нашего круга, как это всегда случается — возможно мы должны сказать, что другие полностью пренебрегают своим разумом в юности, так что их мозги становятся склонны позволить мыслям исчезнуть совсем. Шпенглер отличается от других тем, что сохранил свой ум свежим, так что он не стал бесплодным, он не поглощён только собой, не занят исключительно одним только собой.

Не правда ли верно, что большая часть современного человечества является внутренне «застывшей» (versulzt), если я могу употребить средне-европейское выражение, которое быть может не всем понятно. Sulze (студень) — это нечто, что изготавливается в период забоя свиней, из субпродуктов убоя, которые не используются иначе, в смеси с желеобразными частями, не употребляются и в колбасном производстве, и используются для приготовления студня. И я могу сказать, что в результате ряда путанных влияний при обучении мозги большого числа людей стали таким образом (versulzt) застывшими. Они ничего не могут с этим поделать и мы говорим это, безусловно, не в виде обвинения, а скорее в виде извинения, испытывая жалость к таким студенистым мозгам.

Я хочу сказать, что когда людьми владеет только одна мысль, они не знают, что им делать с самими собой; когда все мысли как бы стиснуты вместе, спрессованы и превращены в студень, — тогда этим мыслям грозит погружение в глубины мозга, а оттуда возможность нырнуть ещё глубже, в нижнюю область человеческой организации и так далее. Не так обстоит дело с людьми, подобными Освальду Шпенглеру. Они знают, как развивать мышление. Именно это делает Шпенглера умным человеком: у него есть мысли. Но мысли, которыми обладает человек, стоят чего-то только тогда, когда они получают духовное содержание. Для этого результата необходимо духовное содержание мыслей. Человек нуждается в том духовном содержании, которое хочет дать его мыслям Антропософия; иначе он, обладая мыслями, ничего не сможет с ними сделать. Для случая Шпенглеровских мыслей — мне приходит на ум почти невероятная метафора, — как будто человек для случая своего брака с дамой приобрёл невообразимое количество прекрасной одежды — не для себя, для дамы, — а она покинула его перед венчанием, и у него остались все эти платья и не было никого, кто стал бы их носить. Также обстоит дело с этими, невообразимо прекрасными мыслями. Эти Шпенглеровские мысли все скроены в соответствии с самым современным научным стилем одежды — но нет дамы, чтобы носить эти платья. Старый Боэций имел, по крайней мере, хоть и немного увядших, Риторику и Дидактику, о чём я говорил несколько недель тому назад. Они не обладали жизненностью муз Гомера и Пиндара, но по крайней мере все семь муз искусств фигурировали в течение Средних веков. Был всё-таки кто-то, на кого можно было надеть платья.

Я могу назвать то, что возникло теперь Шпенглеризмом, так как это значительное явление; но с ним вместе пришло время, когда, если можно так сказать, появились одежды, но отсутствуют те, кто мог бы носить эти прекрасные одеяния-мысли — иными словами — не было дамы. Муза не приходит, а одежды ждут её. И люди попросту заявили, что они не могут использовать битком набитые платьями шкафы современных мыслей. Мышление ведь существует вовсе не для того, чтобы с его помощью овладеть любым путём жизнью.

Ему не достаёт субстанционального содержания, которое должно прийти из духовных миров. Как раз именно это и требуется. Люди заявляют, что всё это вздор; имеющаяся одежда пригодна только на то, чтобы любоваться ею. Повесим её на вешалки и подождём, не придёт ли какая-нибудь здоровая крестьянская девушка из мистической неопределённости и... возможно ей понадобятся красивые платья, ибо она окажется тем, чего мы ожидаем из изначальной Первопричины.

Это символизирует Шпенглеризм; он ждёт импульсов из чего-то неясного, неопределённого, неразличимого, что не требует одеяния мысли; он вешает все мысле-одежды на деревянные вешалки, чтобы они были перед глазами, чтобы любоваться ими; ибо если их не было бы видно, было бы совершенно непонятно почему Освальд Шпенглер написал две такие толстые книги, при этом совершенно не нужные. Для чего нужны две такие толстые книги кому бы то ни было, если мышления больше не существует? Шпенглер нигде но становится сентиментальным, иначе у него можно было бы найти много забавного. Цезарь должен прийти! Но современным Цезарем может быть тот, кто наберёт возможно больше денег, соберёт вместе инженеров всех специальностей, которые, движимые духом, стали рабами технической науки — и этим он положит основание современному Цезаризму. На основе порождённых кровью денег и порождённой деньгами крови. В такой обстановке мышление действительно не имеет никакого значения; мышление бездельничает и развлекается разного рода мыслями.

И вот хороший человек пишет две толстые книги, содержащие ряд прекрасных мыслей; но они абсолютно излишни. Как он сам признаёт, их никак нельзя использовать. Было бы гораздо разумнее, если бы он употребил всю эту бумагу на... скажем на придумывание формулы, с помощью которой могла бы быть определена наиболее благоприятная форма смешения кровного родства или же что-либо подобное. Вот что должен был бы сделать человек с его взглядами.

Не всегда то, что человек защищает в своих книгах, соответствует тому, что он должен бы делать. Каждый прочитавший эти книги почувствует: «Ну хорошо, у этого человека есть что сказать; он знает об упадке Запада, он совершенно поглощён духом разрушения; он сам весь полон им. Стремящиеся ускорить падение Запада не смогли бы найти лучшего руководителя, даже вождя этого падения, чем Шпенглер. Ведь он знает о нём всё; его собственный внутренний дух полностью того же масштаба. Поэтому он является таким выразительным представителем своего времени. Он верит, что вся современная цивилизация движется к разрушению. Конечно, если каждый будет верить в это, она придёт к нему! Значит то, что он пишет, должно быть правильным. Мне кажется, что в этом содержится огромная внутренняя правда.

Вот так обстоит дело; и каждый, кто основывается на Антропософии, должен обратить внимание на такую личность как Освальд Шпенглер. Ибо Антропософия стремится к серьёзному обсуждению духовных вещей, серьёзному обсуждению духовной жизни. В Антропософии вопрос стоит не о том, принята ли та или иная догма, но важным является то, чтобы духовная жизнь, эта субстанциональная духовная жизнь была принята серьёзно, вполне серьёзно и это пробудит человеческое существо.

Очень интересно, что Освальд Шпенглер говорит: Когда человек мыслит — он бодрствует (этого он не может отрицать), но всё сколько-нибудь действенное приходит из сна и оно содержится в растении и растение-подобном человеке. Всё, что в человеке растение-подобной природы, он действительно (действенно) вносит это в живое состояние, сон — это то, что живёт. Бодрствующее состояние приносит мысли; но бодрствующее состояние имеет результатом только внутреннее напряжение.

Таким образом оказалось возможным для одного из умнейших людей современности указать на нечто подобное: Всё, что я делаю, должно быть внедрено в меня, пока я сплю, и я в действительности вовсе не имею необходимости пробуждаться. Бодрствование это роскошь, совершенная роскошь. Я просто должен расхаживать и, находясь в спящем состоянии, выполнять всё, что приходит мне на ум во сне. Я должен в действительности быть лунатиком. Это же роскошь, что голова непрестанно продолжает давать себе волю и думать обо всём, пока я хожу во сне. К чему вообще бодрствовать?

Это превалирующее настроение и Шпенглер очень ясно выражает его, именно: Современное человеческое существо не любит бодрствования. Мне приходит на ум много примеров. Так, когда было основано Антропософское общество и читались лекции, всегда находились в передних рядах люди, которые даже внешне подчёркивали некоторую сонливость. Истинное участие было заметно в аудитории, истинно преданные участники были видимы. Сонливость действительно очень популярна, не правда ли? Многие спят молчаливо: при случае я упоминал прилично себя ведущих людей; если не слышно звуков храпения, то люди ведь благовоспитанны, не так ли? То есть они по крайней мере спокойны. Но Шпенглер поистине странный человек. Он шумит там, где другие спокойны. Другие спят; но Шпенглер говорит: Люди должны спать; они совсем не должны бодрствовать. И он использует все свои знания, чтобы выразить полностью адекватный тезис для сна. Так что всё сводится к следующему: исключительно умный человек современности высказывает адекватный тезис в защиту сна.

Это нечто, на что следует обратить внимание. Не следует шуметь по этому поводу, как то делает Шпенглер; но мы должны обсудить это и представить себе необходимость понимания бодрственного состояния, состояния существа всё более и более пробуждённого, достигаемого посредством того, чему подобны духовные импульсы Антропософии.

Следует ещё и ещё подчеркнуть, как необходимо для бодрствования, истинного внутреннего бодрствования души, стать постепенно дающим радость. Дорнах ощущается чёрствым, потому что его задачей является стимулирование бодрствования, не сна, и потому что он принимает бодрственное состояние совершенно серьёзно. Он хотел бы влить пробуждённость во всё, в искусство, в общественную жизнь и более всего в жизнь познания, в весь поток жизни, во всё, к чему человеческая жизнь склонна.

Вы можете поверить мне, что действительно необходимо время от времени привлекать внимание к подобным вещам. По крайней мере в такой момент, когда мы вместе, с небольшим перерывом на мою поездку в Оксфорд, следует указать, что именно среди нас должна утвердиться склонность к бодрствованию. Должно быть усвоено всё содержание Антропософии для передачи этого бодрствования человеческому существованию. Ибо во всех областях жизни мы нуждаемся: быть истинно пробуждёнными.

А пробуждённость не достигается без старания и усердия. Если мы не будем охвачены интересом к этой пробуждённости, которой, собственно хочет Антропософия, то мы, быть может, организуем ещё дальнейшие конгрессы, да, возможно, ещё очень красиво будем дальше блуждать, как лунатики, но мы, по сути, не пробудимся, а будем продолжать спать дальше вместе с другими спящими людьми современной цивилизации. И мы даже не постигнем правильным образом такие выступающие нам навстречу исполненные значения симптомы, как этот крикун в пользу состоянии сна, этот Освальд Шпенглер, ибо он есть крикун в пользу сна. Он тот, кто, собственно, постоянно отрицает, что сам он пробуждён, но он кричит, таким образом, в пользу этого сна. Это такой беспокойный сон. Он страшно ворочается и устраивает такие спектакли, исходя из сна. Он всегда говорит из сна, и даже очень красиво, но это всё же неверно — говорить из сна. Человечество должно пробудиться.

И как раз у Шпенглера можно было бы научиться тому, что человечество должно пробудиться; иначе — иначе это будет продолжаться дальше, иначе всё больше и больше будут приходить люди, которые, собственно, говорят из сна, и удивительные вещи говорят из сна. Но при этом не осуществится ничего для дальнейшего развития человечества. Осуществилось бы лишь то, что мы развивали бы дальше нашу европейскую культуру с её американским придатком, всё больше и больше в направлении этих подобных больницам учреждений, в которых люди уже не хотят вставать, а хотят всё время спать, и в которых они говорят из сна, произносят удивительные речи, которыми другие восхищаются; но восхищение в этом случае есть также лишь сон. Спит то, что восхищается, и спит то, чем восхищаются.

Таким образом, совершенно необходимо, чтобы мы осознали эту потребность в пробуждении. Внутри Антропософского общества это должно быть понято как некоего рода самая интимная программа: Мы хотим пробудиться! Тогда мы совсем по-иному будем взирать на проходящих мимо нас людей, многих людей, также и среди антропософов, если они хотят быть совершенно, совершенно пробуждёнными, пробуждёнными и бодрыми. Таким можно быть, потому что Антропософия может придать бодрости. Только почувствуйте, как Антропософия может придать бодрости, и насколько она непригодна к тому, чтобы человек просто ворочался в постели и говорил из сна, но как человек, если он, так сказать, постигает Антропософию в её существе, может стать бодрым, бодрым во всех областях, в области искусства, религии и науки, в области всей жизненной практики.

Попробуйте как раз поразмыслить в течение того времени, когда мы с вами не увидимся, о том, как можно сейчас обсуждать благоразумное становление пробуждённым, преодоление шпенглеризма. Сделайте (spenglen sie)⁵вместе нечто лучшее, чем этот Шпенглер может сделать, лёжа в своей постели, и сделайте нечто, что сможет действовать в будущем, в то время как Шпенглер со своим шпенглерством производит лишь разрушение Европы.