Первая лекция

Дорнах, 2 апреля 1915 года

Церкви созывают верующих в продолжение года колокольным звоном. Колокольный звон отмеряет сроки, отмечает важные даты, а также отмечает моменты, когда верующие призываются в церковь. Этот знаменательный колокольный звон, этот колокольный звон времени прекращается в некоторых церковных общинах в дни празднования Положения во Гроб, жертвенной смерти Христа и возобновляется с празднованием Воскресения той Силы, о которой мы во время наших духовнонаучных рассмотрений часто говорили как о Силе, которая дарует смысл бытию Земли.

Промежуточное время отмечается тем, что неблагозвучие деревянных инструментов, которые употребляются вместо колоколов в эти дни, должно как бы заменять колокольный звон времени, когда души должны вспоминать, что дарующая смысл земному развитию Сила соединилась через свою жертвенную смерть с глубинами бытия.

Возобновление колокольного звона в праздник Воскресения должно показать, что музыка колоколов освящается и делается особенно значительной благодаря приобретённому смыслу развития Земли и что затем они, эти колокола с их знаменательным звоном, будут оглашать вестью об этом весь остальной пронизанный Христом год.

Мы пробовали с самых разных сторон подходить к пониманию сути той Силы, которая через Мистерию Голгофы влилась в импульсы земного развития. Однако из различных рассмотрений вы могли увидеть, что каждый путь души к этой Силе может быть всё-таки всего лишь одним из путей, которые всегда пробуждают в известной степени односторонние ощущения и чувства, чтобы они могли достойным образом, с пониманием воспринять то, что должно открываться, когда произносят имя Христово, то, что должно открываться, когда говорят о Мистерии Голгофы.

Сегодня мы попытаемся снова избрать такой путь. Это будет опять-таки один из путей, ибо только посредством сочетания множества путей, ведущих к Мистерии Голгофы, можно прийти к пониманию, до некоторой степени соответствующему времени, в котором мы инкарнированы. Изберём сегодня путь, который покажет нашей душе, каким образом народы, которые ещё ничего не ведали о Мистерии Голгофы, народы Европы, воспринимали эту Мистерию Голгофы после того, как в своём сердце, в своей душе прошли как бы подготовку к ней.

Я уже указывал в некоторых из прошлых лекций, что в определённое время с европейским развитием соединилось, я бы сказал, трагическое чувство природы, решительно отличавшееся от чувства природы, которое распространялось в первые века христианства в южных странах Европы, исходя именно из христианства. Это последнее чувство природы было определённым образом связано со своего рода бегством от природы, своего рода уходом от природы. В южных странах, где христианство распространялось, вливаясь в греческую и римскую культуру, понятие греха, понятие вины внутренне и интимно связывали с тем, что вливается в человека, в человеческую душу из природы. Прочь от природы в обители духовной жизни, в обители, из которых спустился Христос, чтобы принести спасение человечеству, смысл — земному развитию; освободиться от того, что является только природным в человеке, и обратиться к тому, что может быть в человеке целительным, то есть исцеляющим от греховной природы, — вот слова, которые могут приблизительно выразить это первое христианское чувство природы.

Совсем другим чувством природы был счастливо одарён кельтско-германский народный элемент Европы. Для него было невозможно просто бежать от природы, соединять природу с понятием греха и вины. В течение долгих-долгих веков природа стала для них, европейских народов, слишком важной, чтобы они могли так просто бежать от неё. Она стала для них чем-то таким, с чем они настолько срослись, что, приняв христианство, смогли, правда, обратиться совсем к иному миру, чем мир природы, но они не могли сказать себе всего лишь «прочь от природы!» Это «прочь от природы», это обращение взоров и устремление к обителям духа вызывало у них жалобу и душевную боль, вызывало скорбь, так что позади великолепий царствия небесного всегда стояла печаль о том, что приходилось утрачивать в обителях природы. И если спросить, почему такое чувство было у них в глубине души, то окажется, что отголоском ещё не столь отдаленного прошлого — прошлого, которое лежало ещё не столь далеко позади, как у восточных или южных народов, — для них ещё существовало то, каким образом эти души были связаны с природой. Это было так, как будто в сердцах, в душах ещё жило что-то из того святого чувства счастья, испытываемого от совместной жизни с природой, совместной жизни также с божественным в природе. А печаль, боль и стенания были вызываны тем, что люди чувствовали: в силу необходимости, в силу железной мировой необходимости человеком утрачено то, что некогда соединяло его со всем бытием, с божественным в природе. Это было не просто чувство, что природа поражена грехом и виной, это было скорее чувство, что вместе с природой утрачено нечто, некогда бывшее бесконечно ценным. Это не было чувство, что надо отвернуться от природы. Это было скорее скорбное чувство, что нечто, что свято в природе, само отвернулось от человеческого сердца, от человеческой души, и что теперь то, что прежде почитали в связи с природой, надо переживать иначе посредством возвышения к Мистерии Голгофы. Это было бесконечно более реальное и одновременно трагическое чувство, с которым христианство было воспринято в этих областях, нежели это могло иметь место в областях, лежащих к югу от Альп, и на Востоке.

Суть этого древнего ощущения природы нельзя уяснить лучше как, бросив взгляд на то, что может считаться своего рода предчувствием европейскими народами божественной жертвенной смерти Христа, на то, что означает смерть Бальдура и переход Бальдура в подземный мир, в мир Хель, в Нифльхейм.

Я часто указывал, как трудно сегодня вновь пробудить в душах всё то, что связано с мифом о Бальдуре, с мифом об этом особом древнем солнечном божестве, которое почитали и которому поклонялись народы Северной Европы. Трудно объяснять это в эпоху, когда думают, будто всё время, пока идёт развитие человечества, человеческая душа всегда выглядела именно так, всегда переживала в точности то же самое, как в настоящее время. Нужна уже смелость для того, чтобы помыслить, что душе в древние времена были доступны совсем, совсем другие переживания, чем те, что были возможны для неё в более позднее время, и что это связано с общим переживанием природной жизни.

Представьте себе в самом деле, что душа смотрела на природу древними очами иначе, чем теперь, когда она смотрит на неё современным оком, и слушала древним ухом в природе иначе, чем ныне, когда слушают природу, и уясните себе этот переход, взяв сравнение — сравнение хоть и резкое, но всё-таки объясняющее разницу. Вы смотрите теперь на природу внешними очами, видите зелень растений, зеленоватую синеву лесов, голубизну неба, пёстрое разнообразие цветущего растительного покрова. Представьте себе, что в силу железной необходимости в человеческой жизни на земле произошёл бы такой переворот, что у людей прекратилась способность видеть цвета и что вся природа стала бы являться лишь в серых тонах. Что вы смотрели бы на небо и видели несколько иной оттенок серого, чем когда вы смотрите на серые луга; что, глядя на разноцветный растительный покров, вы видели бы лишь различные нюансы серого, черного и белого. Представьте себе наступление такого переворота в человеческом видении природы, и у вас будет сравнение с тем, что в действительности произошло в то время, когда у людей исчезла возможность видеть на расстилающемся лугу все те элементарные существа, которые связаны с ростом и жизнью цветов. В то время вследствие могучего переворота в восприятии природы прекратилась возможность взирать на звёзды и видеть в них духовно живых планетных духов, окружающих звёзды в эфире.

Я часто подчёркивал, что к наиболее неверным суждениям относится высказывание, будто природа не делает скачков. Это высказывание неверно, потому что как в развитии растения существует скачок от зелёного листа к лепестку цветка, так и в развитии человечества произошёл огромный скачок, когда от древнего ясновидения, при котором видели, как элементарные духи живут и работают там, где теперь видят лишь простирающийся пёстрый ковёр из цветов, люди перешли к более позднему видению. Это был огромный скачок! И те люди, которые составляли население Европы во времена, совершенно совпадающие с тем временем, когда на Востоке уже совершилась Мистерия Голгофы, ещё имели живое ощущение того, что некогда было такое древнее видение, что предки их жили в условиях, при которых они могли видеть существ, работавших на лугах и в лесах, и в раскинувшемся в бесконечности звездном небе, и что всё это прошло, заглохло, угасло. У них было чувство, что когда люди раньше обращали свой взор к ночной луне, то эта луна являлась им не просто в виде ясного месяца, но что этот месяц окружала живая планетарная духовность, которая о многом говорила человеческой душе, и что всё это исчезло во времена, в которые приходится жить теперь.

И если душа человеческая задавалась вопросом, что же произошло, если природа так обезбожилась, если там, где ранее был духовный свет, простирается мрак, тогда тот, кто руководил народом, говорил: «Некогда был в мире богов Бальдур, собиравший в себе силу солнечного света. Однако из-за ненависти тёмных стихий Бальдуру пришлось перенести поле своего действия, которое он распространял на весь человеческий земной горизонт, в подземный мир к Хель. Исчезла провидческая сила древних времён, погас ясный свет солнца, погасло ясное сияние древних богов, и лишь мёртвое сияние солнечного света отражается в свете лунного серпа. Мир стал материальным. Скорбной и покинутой является природа, на которую сетуют, о которой скорбят, на которую хотели бы взвалить понятие только греха и вины». Так было вызвано ощущение, которое люди могли иметь в отношении смертного пути древнего солнечного бога Бальдура. Он не существует для провидческих сил, он, бог Бальдур, удалился в подземный мир, он оставил нам скорбящую природу.

Но куда же удалился он? Где, собственно, в реальной действительности находится царство Хель, царство мрака, в которое вступил Бальдур? Где оно? К таким чувствам наша материалистическая эпоха сможет подготовиться, я бы сказал, лишь усвоив соответствующие понятия.

Спросим себя, что значило в древние времена, когда люди, глядя на природу, хотели сказать: «Здесь находится Бальдур». Что это значило? Это значило нечто поистине реальное, нечто, чего, однако, не поймут те, кто думает, будто человек был устроен во все времена так, как ныне. Когда в древнейшие времена человек выходил из дома и имел на лугу ясновидческие восприятия (правда, иметь их он мог не всегда, а лишь в определённые моменты, но если он мог их иметь в определённые моменты, то он знал, что там являлись ему живительные элементарные духи, о которых я говорил). Как происходило так, что человек мог в определённые моменты созерцать элементарных духов? Это не было простое глядение, это не было мёртвое восприятие чего-либо призрачного, но это было связано с живым ощущением, живым чувством. Люди ходили по лесам, видели духов, элементарных существ, но они их не просто видели. Я бы сказал, что они впитывали в себя их существо всей душой, чувствовали их дуновение как освежающее духовно-душевное питье; чувствовали, что по эфирному телу проходит дыхание, исходившее от элементарных духов, которых видели на лугу и в лесу. «Они делают меня молодым, — так чувствовал человек, когда поутру выходил из дома, а остаток предутренних сумерек делал зримыми их, элементарных духов лесов и лугов,— они делают меня молодым, они даруют мне силу!» И эта сила продолжала жить в человеке. Человек присутствовал [своим сознанием] при том, как он становился молодым в элементарной природе. Человек присутствовал при этом.

Что же произошло со всеми этими обновляющими силами? Они исчезли из внешнего мира, с ними можно было поддерживать лишь грустную, наполовину сознательную связь. Куда же ушли они? Они действовали и далее, но они действовали, в известной мере, незримо, неслышно; они действовали, но действовали на человеческую природу так, что человек более не был причастен к этому своим сознанием.

И настало время, когда человек — в случае, если он становился ведающим — должен был сказать себе: «Вот здесь, в моей природе действуют эти силы, о которых прежде я мог не только знать, что они во мраке воздействуют на меня, но относительно которых я, более того, обладал провидческой силой; я мог замечать, мог воспринимать, как они втекают в меня из внешнего мира». В царство Хель, во тьму самого человека, в душевное подземелье человека вступил бог Бальдур. Где теперь Бальдур? Священник, которому приходилось объяснять эту тайну, когда человек спрашивал, «где Бальдур?», должен был отвечать: «Бальдура нет в зримом мире. Так как, будучи человеком, ты нуждаешься в тех формирующих силах, тех обновляющих формирующих силах, которые прежде тебе было позволено воспринимать не в полном сознании; они действуют в тебе и теперь, но без того, чтобы ты знал о них, чтобы твоим знанием ты ничего не отнял от них. Так как в этих силах ты нуждаешься в твоём невидимом, Бальдур исчез из области видимого и удалился туда, где находится мир твоего собственного подсознательного внутреннего существа».

Тогда человека охватывало настроение, которое можно было бы описать в следующих словах: «Итак, как человек я нахожусь частью моего существа в царстве Хель. Я не могу видеть, как из царства Хель моё душевно-телесное существо охватывают формирующие силы моей жизни; бог Бальдур в подземном мире, он у Хель, он незримо воздействует на меня. Угасло и закатилось солнечное царство Бальдура ясновидцев».

Таково было жалобное, печальное настроение, которое может вызывать в душе боль, ибо то была не какая-нибудь малодушная эгоистическая человеческая жалоба; это была жалоба, которую человек испытывает вместе с Космосом. Это была космическая жалоба, космическая печаль, космическая скорбь.

Но вот пришла весть, что удалившееся в царство Хель заново оживлено другой силой, той силой, которую можно найти, заглянув глубоко в своё внутреннее, куда ведь и скрылась древняя сила Бальдура. Бальдур находится в царстве Хель, но в царство Хель, в царство собственного подсознательного человеческого существа сошёл Христос — там он оживляет Бальдура. И если человек достаточно углубится в то, чем стал он в течение земного развития, то тогда он вновь обретёт обновляющую формирующую силу. «То, что ты утратил, ты обретаешь опять, ибо хотя древний Бальдур спустился в царство твоей собственной тьмы, Христос нашёл его там и оживил то, что некогда тебе давалось Бальдуром и его властью», — так мог священник возвещать тому, кто в областях проживания этих [северных] народов был в состоянии прочувствовать глубокие тайны вести о Мистерии Голгофы.

Пасхальная весть явилась подобно святому напоминанию о древнейших святых временах, однако подобно напоминанию, которое даёт одновременно новую жизнь. Необходимо было говорить себе: «Слишком невелика была сила древнего Бальдура, чтобы её хватило на всё человеческое развитие. Должна была выступить более высокая сила, чтобы дать людям снова то, что им пришлось потерять, что имел только Бальдур». Так напоминанием о древнем Бальдуре и его смерти зазвучала весть о Христе, так зазвучало в человеческой душе воскресение древнего великолепия, которое погрузилось в неё со смертью Бальдура — ныне вновь воскрешённой силы.

Теперь необходимо приблизиться к тому, что представляет собой Мистерия Голгофы как смысл земного развития. Спросим себя, с какими ощущениями, с какими чувствами шло историческое человечество навстречу историческому Христу. Ибо дело не в том, чтобы приобрести абстрактное понятие о Существе Христа или о Мистерии Голгофы, а в том, чтобы самому ответить себе на вопрос: чего не может оживить в глубочайших глубинах человеческой души тот импульс, который прошёл через Мистерию Голгофы?

Посмотрим на неё, на эту Мистерию Голгофы, на то, как она ещё празднуется отдельными религиозными исповеданиями старого мира. — В Страстную Пятницу празднуется Положение во Гроб. Умолкают колокола, безмолвие распространяется по земле. Тот, кто жил в столетия, о которых идёт речь, говорил себе: «Немым, беззвучным стал мир. Христос спустился в те части человеческого душевного бытия и космического бытия, в которые пришлось спуститься Бальдуру, потому что его власти не хватило для полного возвеличения человеческой души. Он там, внизу, в тех таинственных глубинах, где нахожусь я сам, когда взираю на подсознательные формирующие силы в моём внутреннем существе». Таинственный трепет пронизывает человеческое сердце, когда оно размышляет: «Прочь ушёл из этого мира Импульс Голгофы. Там же, где и ты, внизу, покоится он. Обожди, и он, этот Импульс Голгофы, соединится с Бальдуром в духовных мирах, которым твоя душа может принадлежать, если только захочет пойти по пути, который ведёт в её собственные подосновы. Он оживит Бальдура в эти дни, и в твоём внутреннем, о человек, ты обретёшь вновь то, что с исчезновением Бальдура из окружающего мира ушло в глубины твоего собственного существа и покрылось мраком. Восприми, о человек, живое представление о Христе, который прошёл через Мистерию Голгофы, который внешне не стоит у тебя перед глазами, но вновь восстанет пред твоей душой, если она, наконец, поймёт своё внутреннее как элементарную силу, оживляющую души формирующую силу — нисходящую с Луны, исходящую из Солнца. Обожди, обожди, пока не восстанет Он сам, Воскреситель Бальдура. Некогда ты обладал некоторым миром; тебе достаточно было лишь обратить твои внешние чувства на окружающую природу в этом мире и навстречу тебе, без всякого твоего участия, из элементарного мира этой внешней природы текла оживляющая, одушевляющая сила. Царство духа пронизывало всё природное бытие, и ты сам, если только умел выждать подходящий момент, жил не в бездуховной природе, ты жил во всём том, что стоит позади природы, выражением чего лишь является она, ты жил в самом бытии природы. Ныне ты больше уже не находишь духовного в природе, тебе приходится искать его посредством углубляющего оживления твоего собственного существа Силой, которая прошла через Мистерию Голгофы. Природа, ты была некогда красноречива, о, столь красноречива, что благодаря твоим формам бывала явлена настоящая, истинная родина человека. Бальдур взял её с собой, её здесь нет более, она находится в регионах, которых не может достичь твой направленный на внешнее взгляд. Однако древнее царство, чьи формы некогда выражала окружающая природа, существует. Это царство всё ещё существует, только ты не найдёшь его, следуя лишь путём природы. Ты найдёшь его, когда соединишься с Импульсом, прошедшим через Мистерию Голгофы. Природа отнюдь не просто греховна-виновна. Она покинута, покинута родиной, которую надо искать, проникнувшись силой Христа».

Можно было бы думать, что в христианские времена ещё улавливалось нечто из того, что люди несли в их воспоминании о смерти древнего Бальдура, чтобы соединить это с вестью о Мистерии Голгофы. Кому-нибудь покажется, что звук жалобы, звук печали в отношении природы постепенно замер и пропал. Конечно, христианское понимание отличает также то настроение, которое всецело обращено к жертвующему собой Христу, к небесной родине, и среди европейских народностей постепенно становится заметным настроение, при котором на природу смотрят как на младшего, а не как на покинутого ребенка. Если, однако, внимать не просто смыслу слов, а тому, как складываются слова, когда весть о Мистерии Голгофы в VIII-IX веках уже распространилась по некоторым областям Европы, если внимать тому, как говорится о том, что истинную родину человеческой души нельзя найти в земном мире, то ещё можно будет ощутить нечто от древнего трагического настроения в отношении природы, лишённой Бальдура. Необходимо только, как сказано, внимать не просто словам, не отвлечённому смыслу слов, но тому, как сквозь слова звучит то, что ощущается относительно природы и относительно другой родины человеческой души, чем та, которой теперь может быть природа.

То, что нечто подобное ещё раздавалось после распространения христианства, после того, как явились люди, стремившиеся распространять христианство в форме, в которой оно пришло с Востока, — это, как сказано, можно усмотреть из самых разных высказываний VIII-IX веков, если только различать в них, в этих высказываниях то, что чувствовали тогда. Мы имеем из этих времён Евангелия, изложенные как бы на европейский лад, и одним из таких европеизированных Евангелий является так называемая «Евангельская гармония» Отфрида, монаха, который жил в Эльзасе, который ещё через Рабана Мавра познакомился с таинствами христианства и затем попытался переложить на язык своей родины то, чем стало для него Евангелие, чем стала для него весть о Смерти и Воскресении Христа. Отфрид родился в Вейсенбурге (в Эльзасе). На язык, на котором тогда говорили в Эльзасе, он и перевёл то, чем по его ощущению стало для него Евангелие. Послушаем только пару образцов того, что может интересовать нас из этой монашеской вести о Христе из Эльзаса IX столетия как раз в связи с нашей нынешней темой и постараемся слушать не просто абстрактный смысл слов, но постараемся расслышать в словах то, что можно было ощущать как печаль по покинутой родине человека — природе. Поэтому я приведу это сначала на тогдашнем языке, а затем, насколько удастся, — на современном:

Попытаемся воспроизвести это приблизительно на современном языке:

Мы бедствуем и терпим недостаток во многом, что нам было дорого,

Мы терпим здесь теперь горькие времена.

В печали мы с нашей болью в этой стране

(он имеет в виду земной мир),

Многоразлично обременённые нашими грехами.

Работа (на прежнем языке «работа» значит скорее «забота», «мука»), много забот уготовано нам ныне.

Ничего не можем узнать о родине мы, сироты,

обречённые на одни жалобы.

Горе, о чужая страна (это он обращается к Земле!)!

О, как ты сурова!

Ты поистине тяжела, — я скажу тебе это всюду.

В заботы погружены те, кто лишён родины.

Я испытал на себе это, ничто мне не мило в тебе,

Ничего иного я не находил в тебе никогда,

кроме повода к жалобам,

заботы для сердца и разного рода боли.

Так исходит из души этого монаха чувство, которое люди испытывали теперь в отношении природы. И так же чувствовали ту Силу, которая прошла через Мистерию Голгофы.

В настоящее время уже трудно, поистине трудно вновь воскресить, как дни больших праздников возвышались над всем горизонтом будничной жизни во времена, когда ещё живее переживалось воспоминание о смерти Бальдура, и что человек, пройдя через грустные времена покинутости, получил, наконец, через Того, Кто прошёл через Мистерию Голгофы. Человек познал, так сказать, всю горечь смерти только тогда, когда его ясновидческий взор уже больше не видел, как на нивах всходят древние элементарные жизненные силы; когда Земля виделась в своих формах творящей лишь одну смерть — смерть, с которой соединился Бальдур. Но вот теперь, стоя перед Страстной Пятницей, Страстной Субботой и доходя до пасхального Воскресенья, стоя перед этой смертью, всю горечь которой он научился познавать, человек чувствовал теперь, что она таит в себе всепобеждающую силу жизни, которая прошла через Мистерию Голгофы и которая должна всё снова и снова проходить через печально и торжественно настроенную в эти дни душу человека — в ней, согласно речению Ангелиуса Силезского, должны чтиться Крестный Путь и Воскресение Христово.

Бесконечно более жизненно переживалась сила Христовой Смерти и Христовой Жертвы во времена, когда эта смертная жертва, эта пронесенная сквозь смерть сила ещё ставилась в связь с умершим Бальдуром. Взирающим на землю из Брейдаблика (так назывался замок Бальдура), в царстве азов взирающим на землю подобно серебристому солнечно-лунному свету, — таким виделся некогда он, Бальдур, своей силой оживлявший совокупность элементарных существ. В тёмные глубины сошёл он. Страстная Пятница, Страстная Суббота, ночь Страстной Субботы... К новому, смертному царству Бальдура, туда обращался взгляд, но при этом человек знал, что там, в царстве смерти, внизу покоится зачаток, который теперь соединяется с Импульсом земного развития и который принесёт новую жизнь, когда воскреснет. Такова смерть, которая ощущается в силе растительного семени, истлевающего в глубинах Земли, и которая вызовет к жизни новое растение.

Подобно могучему слову Божию, доходила благая весть до людей, которые научились из судьбы своего Бальдура понимать смерть. В течение трёх дней они могли чувствовать, как подействовало то, что убило Бальдура, то, чего не смог победить он сам. Не сравнимым ни с чем поэтому должно быть чувство, оживляющее нашу душу в мировом безмолвии трёх дней, царящем вокруг нас. Не сравнимым ни с чем должно быть это чувство; оно должно выражаться приблизительно так, что ради дальнейшего развития людей смерть всё интенсивнее и интенсивнее должна была вторгаться в земное развитие, что тёмной и до немоты помертвевшей должна была стать окружающая человека природа, когда-то бывшая светлой, как рай, но что в глубине смертного поля бытия зреет вечно побеждающая сила жизни. Мы взираем на неё так все эти три дня. Он, Христос, покоится там внизу, в пронизанной смертью бездне бытия. Туда следуем мы за ним взглядом, так как мы знаем, что частью нашего собственного существа и мы простираемся в эту бездну мирового бытия, и знаем, что простёртую в бездну мирового бытия смерти часть нас самих мы поднимем наверх, только если благодаря Силе, прошедшей через Мистерию Голгофы, соединимся с тем, что иначе стало бы смертью в нас самих.

Так мы нисходим в глубины и знаем, что нам надлежит дифференцировать ощущения, что нехорошо, если в определённые дни мы не доводим до сознания наши дифференцированные ощущения. Наоборот, мы должны учиться сознавать, что ныне настали дни, когда душе надлежит соединиться с тем, что она может узнать о смерти, которая с железной необходимостью вызвала то, что Христос низошёл к ней. Завтра мы с другой стороны направим взгляд на Мистерию Голгофы. Но, как сказано, много путей ведёт к вершине, где постепенно нам будет становиться всё понятнее глубокий смысл Мистерии Голгофы. Он может стать понятным для нас лишь в случае, если мы не только представим себе побеждающего Христа, односторонне побеждающего, но если мы также поставим перед нашей душой образ соединяющегося со смертью Христа. И то, что смерть значит для всей человеческой жизни, могло бы стать нам, возможно, немного яснее, если мы углубимся в чувства, которые можно иметь от мифа о Бальдуре, от того, чем является Бальдур, действующая в элементарном мире живительная солнечная сила, после того, как она прошла через смерть. Если оживить в душе это ощущение от кончины Бальдура, то можно спросить: «Что пришлось бы нам чувствовать в будущем мире, в котором мы вспоминали бы, что когда-то здесь были боги, что они давали нам возможность видеть в красочном сиянии окрестный мир, а теперь всё это видится в одних серых тонах?». Но если так и не будет (а так оно было бы, если бы в мир не явился Христос) — то это сделает всепобеждающая сила Христа. В то, во что люди сегодня пока не верят, они поверят однажды: то, что как сила Христа сегодня может действовать только в самом человеческом сердце, будет ощущаться пронизывающим весь Космос, особенно земную часть Космоса, поскольку этот Космос дарует людям обновляющую, живительную силу.

Давайте же в виду ощущения, которое приводит душу к чувству связи с космическим Христом, подумаем сегодня ещё о том, сколь оправданно обратить внимание, что Евангелие также возвещает о космической власти Христа, когда хочет наглядно показать, что Христос — это универсальная, космическая сила, которая может повелевать волнами и ветром. Как раз в образе действующего в волнах и ветре Христа ещё многое переживали народы VIII и IX веков. Они говорили: «Благодаря Бальдуру мы когда-то видели вокруг нас чудесное действие элементарного мира, но Бальдур мёртв. А Христос — если мы принимаем Его в нашу душевную силу — властен посредством нашей душевной силы вновь пробуждать то, что было утрачено со смертью Бальдура. Как Бальдур являлся в ветре и волнах, так и Христос является в ветре и волнах. Это не какая-нибудь абстрактная душевная сила, эта сила действует в ветре и волнах».

А если старательно вслушиваться в евангельский текст «Гелианда», второй наряду с поэмой Отфрида, евангельской поэмой IX века, то также можно ещё расслышать, как чувствовали тогда люди, хотя прямо это они и не высказывали: «Да, там, во внешней природе, жил Бальдур». Конечно, певец «Гелианда» уже давно отошёл от него, от этого Бальдура. Он не имел никакой заинтересованности в распространении этой идеи среди своего народа с помощью рассудка. Ведь её-то следовало искоренять! Однако то, как он выбирает слова, как в нём прямо-таки горит сердце, когда он может наглядно показать, что сила Христа действует во всей природе, в волнах и ветре, это — хоть он сам и не доводил этого до своего сознания,- должно было бы вызывать у нас в сознании: «Да, здесь, в волнах и ветре, действовала сила, превосходящая силу Бальдура, сила, которая прошла через Мистерию Голгофы».

Нечто в этом роде чувствуется в словах, в которых он описывает сцену, когда, согласно Евангелию, Христос усмиряет ветер и волны. Это производит на него особенное впечатление. Тут он — именно тогда, когда на свой мистический лад он хочет обратить внимание души на то, что она некоторым образом может почувствовать в деятельности природы, в обожении природы Христом, — тут он выбирает особенные выражения, при которых величие Христа может особенно запечатлеться в душе, выражения, посредством которых с душой может говорить совершенно особая мировая сила Христа.

«Когда народ увидел, как Христос повелевал ветрами, волнами («Гелианд» особенно сердечно выражает здесь то, что народ испытывал при виде этой Христовой силы, этого Существа, этой личности Христа, которая прошла через Мистерию Голгофы), тогда народ, вся эта толпа начала удивляться, а иные сказывали: «Что за могучий муж это, если и ветер, и волны слушаются его слова? Они внимают его воле. Сын Божий сохранил их (то есть людей), выручил из беды». Судёнышко поплыло дальше; ученики причалили к берегу и сказали: «Хвала Господу» и возвестили всемогущество его (то есть Бога)».

Так говорит певец «Гелианда» в одном из первых благовествований, которые гласили о величии Христа, сегодня символически покоящегося в глубинах смертного бытия.