Сапоги, корона и шпага

Утро следующего дня застало самого доброго депутата лежащим на животе на ковре и шваброй выуживавшим из-под дивана таксу. Дядя Герман был разъярен, как сорок тысяч голодных упырей, что спешат со своей посудой на донорский пункт.

— А ну иди сюда, авантюристка! Умей отвечать за свои поступки! Куда ты дела мой ботинок? Мне надо на телемост по правам человека — не в тапках же я туда поеду! — шипел он.

Полтора Километра злобно клокотала на Дурнева из-под дивана, огрызалась на швабру, но вылезать благоразумно не собиралась. Тем более что защитить ее было некому.

Тетя Нинель отсутствовала. К девяти часам она повезла Пипу в модельное агентство “Пупсик-старс” на фотопробы. С недавних пор Пипа возомнила, что у нее фигура манекенщицы. Тетя Нинель тоже находила свою дочь неотразимой.

— Пусть только попробуют не взять мою девочку! Мы ихний “Старс” на танке переедем! Мне Айседорка обещала! — говорила она.

Ради того, чтобы всегда иметь наготове танк и роту спецназа, мадам Дурнева даже возобновила отношения с Айседорой Котлеткиной.

Уезжая, тетя Нинель оставила дяде Герману парадный костюм и начищенные ботинки, но такса оказалась шустрее, и вот уже полчаса Дурнев гонялся за ней, подвергая воровку резкой критике. Такса была стара, такса была глупа, но одно она умела делать превосходно — короткие лапы позволяли отлично прятаться под мебелью.

Можно было заглянуть в шкаф или поискать в коридоре другую пару обуви, но упрямый депутат вбил себе в голову, что ему нужен именно этот ботинок и никакой другой.

Наконец за час до телемоста дядя Герман сдался. Распахнув шкаф-купе, он принялся бестолково дергать все ящики подряд, пока не добрался до нижнего. Не успел самый добрый депутат потянуть его на себя, как что-то загрохотало, ящик распахнулся, словно от мощного пинка, и из него, позванивая шпорами, выскочили высокие черные сапоги.

Замерев, дядя Герман взволнованно хрюкнул. Он был тронут. Ледяное сердце потекло у него в груди, как растаявшее мороженое.

— Я давно о таких мечтал! Нинель наверняка припрятала их к моему дню рождения! Какая она у меня умничка! — сказал он себе.

Пока Дурнев, закатывая глазки и млея, любовался сапогами, из-под дивана с ловкостью бывалой диверсантки вынырнула такса Полтора Километра, Подкравшись к крайнему сапогу, такса хотела схватить его, но, принюхавшись, завыла и, поджав хвост, затрусила в коридор. Здесь ее можно было легко поймать, но дядя Герман уже забыл о ней. Все его внимание было приковано к сапогам.

Решившись, он сбросил с ноги ботинок и, натянув сапоги, подошел к зеркалу, Сердце у него сладко защемило.

— Вот это шик! Кто теперь посмеет сказать, что я не красавчик? Все мои завистники откинут копыта! — воскликнул он.

Крутясь перед зеркалом, Дурнев щелкнул каблуками. Серебряные шпоры, столкнувшись, зазвенели. В комнате что-то полыхнуло. Ослепленный дядя Герман машинально закрыл глаза и заслонился рукой. Он, как некогда Генка Бульонов, решил, что в люстре взорвались сразу все лампочки.

Но люстра была тут ни при чем. В этом дядя Герман убедился, когда вновь открыл глаза. А еще он увидел, что посреди комнаты, с любопытством озираясь, стоит щуплый человечек с красным лоснящимся носиком, украшенным кучей мелких прожилок. Волосы у него были темные и жесткие, как проволока. Одет он был в черный халат с вышитыми на нем рунами — такой просторный, что он подошел бы и тете Нине-ли. На вид человечку можно было дать лет тридцать,

Ненадолго задумавшись, дядя Герман принялся методично оглашать окрестности призывными воплями. Толстые перекрытия правительственного дома равнодушно проглатывали хриплый рев Дурнева. А работавший у Айседоры Котлеткиной телевизор старательно умножал могучие децибелы перспективного политика на ноль.

— Слуга, ты здесь один? Где он? Отвечай, где? — потребовал человечек, выходя из прожженного в ворсе ковра круга у своих ног. (Бедный новый ковер тети Нинели!)

— Кто? — шепотом спросил дядя Герман.

— И ты еще спрашиваешь: кто? Твой хозяин Моцарт!

Стоило самому доброму депутату неосторожно ляпнуть, что Моцарт умер, как красноносенький залился лающим смехом.

— Умер? Ты говоришь, Моцарт умер? Да будет тебе известно, ничтожный, он пока жив!

Дядя Герман окончательно убедился, что к нему в квартиру забежал псих. “Наверное, Нинель забыла закрыть дверь! — догадался он. — Лучше ему поддакивать, а потом вызвать психиатричку”.

— Вы хотите сказать, что вы сами Моцарт? Простите, маэстро, что сразу вас не узнал! — с воодушевлением воскликнул Дурнев. А сам уже приглядывался с опаской, нет ли в руках у психа ножа.

Красноносенький вскинул руку. На безымянном пальце у него блеснуло толстое кольцо со сверкающим камнем. “На бриллиант похоже, но, конечно, фальшивка. У психов все ценное санитары отбирают”, — подумал дядя Герман.

— О нет, ничтожный, я не Моцарт! Я Сальери! Пади же предо мною ниц! — страшным голосом прогрохотал красноносенький.

Дурнев на миг остолбенел, но сразу взял себя в руки.

— Конечно, конечно... Тот самый, что отравил Моцарта! — подсказал он, прикидывая, сумеет ли добраться до телефона и позвонить.

Красноносенький замер.

— Тебе известно, что я задумал? — спросил он глухо. — Ты знаешь про чашу с ядом? Теперь я должен убить и тебя! Умри, несчастный!

Псих величественно поднял руку. Камень на его кольце уставился прямо в грудь дяде Герману.

—Вспышкус гробулис!

Открыв рот, дядя Герман наблюдал, как по воздуху к нему неотвратимо приближается пылающая алая точка. Она уже почти коснулась его груди, но тут в ящике у него за спиной раздался странный звук, будто что-то выдвинулось из ножен.

Алая точка порозовела и погасла, слегка опалив самому доброму депутату галстук,

Красноносенький задумчиво посмотрел на свое кольцо. Он явно ожидал иного результата и был разочарован.

— Ага! Не вышло, ты под чьей-то защитой... Ладно, пойдем другим путем! — пробормотал он.

Псих подскочил к бару и, выудив оттуда бутылку красного вина, стал деятельно засыпать в нее через горлышко какой-то порошок.

— Ничего, что не из бокала? Давно не виделись, старина! Выпьем на радостях вина! — лживым голосом сказал безумный Сальери и, держа в руках бутылку, зашаркал к дяде Герману.

Дурнев учащенно заморгал. Он опасался не столько отравы, которую не собирался пить, сколько самой бутылки. Сумасшедший приближался к нему походкой страдающего радикулитом балетмейстера,

— Ты куда спешишь, братан? Выпьем с горя, где ж стакан? — напевал он, вихляя коленями.

От ужаса в голове у дяди Германа все смешалось. Одна из рун на халате красноносого показалась ему похожей на морковку. Это был уже перегруз, последняя соломинка, которая ломает спину верблюду. Глазки у самого доброго депутата собрались в кучку.

— Не подходите ко мне, я кролик Сюсюкалка! Я могу здорово лягацца! У меня сильные задние лапы! — завизжал он.

Псих от неожиданности остановился. Воспользовавшись этим, дядя Герман повернулся к нему спиной и неуклюже, точно мул, лягнул его сапогом. Благодаря тяжелым сапогам удар вышел на славу. Сальери опрокинулся и, присев, стиснул виски руками. Мало-помалу выражение его лица менялось. Оно стало веселым и даже легкомысленным. Он удивленно, словно увидев его в первый раз, уставился на самого доброго депутата,

— Прошу прощения! — защебетал он, бросаясь обнимать дядю Германа. — Клянусь Древниром, эти пространственные заклинания меня когда-нибудь доконают! Когда сознание подвисает в астрале, в тело норовит вселиться какой-нибудь потусторонний дух. И кем я был на этот раз?

— Са... Саль... Сальери... — с трудом оттесняя в себе кролика Сюсюкалку, проговорил дядя Герман.

— Ну вот, видите!.. Опять этот Сальери! — ничуть не удивился красноносый. — Кстати, разрешите представиться! Фудзий, преподаватель магических сущностей из Магфорда! Могу ли я надеяться лицезреть почтеннейшего академика Сарданапала Черноморо-ва, пожизненно-посмертного главу Тибидохса?

— Э-э-э... Тут такого нету! — промямлил дядя Герман.

— Как нету? — неприятно поразился Фудзий. — Вы хотите сказать, он сейчас в отъезде? В таком случае подскажите, где мне его подождать. В крайнем случае, я могу даже пожить в этой жалкой каморке на задворках Тибидохса.

Дядя Герман оскорбленно надул щеки. Это же надо — обозвать гостиную тети Нинель в самом дорогом доме на Рублевском шоссе “жалкой каморкой на задворках Тибидохса”!

Преподаватель магических сущностей из Магфорда обнаружил у себя в руках бутылку с вином, с интересом понюхал горлышко и отхлебнул.

— Опять отрава! — поморщился он. — Как однообразно! Вообразите, за триста лет в Магфорде меня восемнадцать раз травили и два раза накладывали роко-вую порчу. И всякий раз это были либо завистники, либо нерадивые ученики. Вообразите, они все утверждают, что я занудный идиот! Ну скажите, разве я похож на идиота?

— М-м-м... Нет! У идиотоз слюни текут! — торопливо заверил его дядя Герман,

— Вот и я то же самое говорю! Какой же я идиот? Моя мамочка всегда утверждала: если не обращать внимания, от тебя рано или поздно отстанут. Но они не отставали — доставали меня год за годом, вот я и решил, что пора перебираться из Магфорда в Тиби-дохс! — уточнил Фудзий и, еще раз отхлебнув вина, захихикал.

Дядя Герман, со своим верным нюхом на людей, подумал, что перед ним полный кретин. Произнести это заключение вслух он, однако, благоразумно не решился.

Прогуливаясь по комнате, Фудзий подошел к окну, выглянул наружу и мгновенно перестал щебетать.

— Разве это Тибидохс? Меня не обманешь! Это ло-пухоидный мир! Зачем вы меня сюда вызвали? — воскликнул он.

— Я вас не вызывал! Я опаздываю на телевидение! Уходите, или я позвоню на охрану! — прохрипел дядя Герман и завопил что есть мочи, надеясь, что его услышат. Фудзий заткнул одно ухо пальцем и повернулся к Дурневу другим.

— Ух ты! А еще громче можно? — поинтересовался он.

Дядя Герман зачерпнул носом воздух и изготовился для новой трели. Но не успел он крикнуть, как преподаватель магических сущностей сделал рукой движение, словно выключал у приемника звук. Дурнев закричал, но сам не услышал своего голоса. Это так его напугало, что он чуть не заплакал.

— Интересно, как этому лопухоиду удалось изменить направление моей телепортации? Изменить его так, что вместо Тибидохса меня занесло в эту дыру? — спросил сам у себя Фудзий.

Бегло оглядев дядю Германа, он присел на корточки и уставился на его сапоги.

— Ого, какой любопытный экземплярчик! Так вот почему я здесь оказался! Теперь все понятно. Ты вампир! Причем вампир, лишенный магических способностей.

Дядя Герман опасливо проверил языком, не выступили ли у него клыки.

— Я попросил бы мне не хамить! Я не вампир! Я народный избранник! — возмущенно проблеял он, возвращая себе если не голос, то хотя бы его подобие.

— Конечно, конечно! — согласился Фудзий. Он быстро протянул руку и попытался схватить дядю Германа за сапог, но длинная змеевидная молния, отделившаяся от шпоры, ужалила его в ладонь.

Преподаватель магических сущностей охнул и отдернул руку,

— Вот это да! А сапожки-то кусачие! Признайся, лопухоид, у тебя ничего больше нету, кроме этих сапожек? Из той же копилочки, а? — спросил он, двусмысленно подмигивая.

— Ничего у меня нет! Отстаньте от меня! — пискнул дядя Герман, чувствуя в голове какую-то странную щекотку.

— Ну, нет так нет! Уж и спросить нельзя! — миролюбиво сказал Фудзий. — Ну пока, вампирчик! Мне пора к Сарданапалу! Он вызвал меня по важному делу. Как мне сообщили, речь идет о загадочных похищениях. Ну да ты все равно не поймешь! Даже я при всей моей мудрости ничегошеньки не понимаю!

Он приветливо помахал дяде Герману и, запахнувшись в халат, стал быстро вращаться, выбрасывая красные искры. Прилипая к халату, искры образовывали кокон. Вскоре он стал таким плотным, что Фуд-зий сделался похож на сияющую мумию.

А еще секунду спустя, когда ослепленный пыланием искр дядя Герман закрыл глаза, полусумасшедший преподаватель магических сущностей исчез.

Глава 6