Движение

При отсутствии других доказательств доста­точно одного пальца, что­бы убедить меня в суще­ствовании Бога.

Исаак Ньютон

а сцену выходит уже немолодой человек. У него приятная внеш­ность. На испещренном морщинами лице выделяется крупный нос. Ссу­туленные плечи, запавшие тусклые глаза — человеку более девяноста лет. Он садится на голую черную ска­меечку, подвигая ее под себя. Сделав глубокий вдох, поднимает руки. Слегка дрожа, они на минуту засты­вают над черно-белыми клавишами. И вот начинается музыка. Все мысли о старческой слабости немедленно уходят из сознания четырех тысяч человек, пришедших на концерт Ар­тура Рубинштейна.

Программа вечера очень про­ста: экспромт Шуберта, несколько прелюдий Рахманинова и хорошо знакомая всем «Лунная соната» Бет­ховена — любое из этих произведе­ний можно услышать на уроках в му­зыкальной школе. Но сегодня их ис­полняет Рубинштейн. Бросая вызов смерти, его исполнение соединяет воедино безупречную технику с высоким поэтическим стилем. Его ин­терпретации музыкальных произведений вызывают у публики восторженные нескончаемые крики «Браво!» Рубинштейн слегка кланяется и, согнув в локтях свои такие непостижимые старческие руки, уходит со сцены.

Должен признать, что такое великолепное исполнение, как у Рубинштейна, воздействует на мои глаза так же, как и на уши. Руки — моя профессия: я изучаю их всю жизнь. Игра на фортепиано — это балет пальцев, восхитительные движения связок и суставов, сухожилий, нервов и мускулов. Я должен си­деть рядом со сценой, чтобы наблюдать за их движением.

Я проделал очень скрупулезный расчет и теперь знаю: ритм, требуемый для исполнения некоторых музыкальных пар­тий, таких, например, как мощное арпеджио в «Лунной сона­те», слишком быстрый, и наше тело просто не может поспеть за ним. Нервные импульсы не передаются в мозг с такой скорос­тью, чтобы успеть дать команду третьему пальцу быстро под­няться от клавиши — дабы четвертый палец успел вовремя уда­рить по следующей клавише. Должны пройти месяцы бес­конечных тренировок, прежде чем мозг сможет подсознательно давать быстрые указания пальцам, т. е. выработается рефлекс — музыканты называют его «память пальцев».

Я не менее восхищаюсь и медленными, ритмичными пас­сажами. Хороший пианист управляет своими пальцами так, как будто они не связаны между собой. Когда звучит аккорд из восьми нот, для исполнения которого требуются обе руки, каж­дый палец оказывает разное давление на клавишу для придания звуку выразительности, а нота основной мелодии звучит громче всех. В ключевом отрывке пианиссимо разница в давлении на клавиши разными пальцами составляет всего несколько грамм - только оснащенная самыми совершенными техническими средствами лаборатория может зафиксировать эту разницу. А в человеческом ухе такая лаборатория имеется. И музыканты, подобные Рубинштейну, слышат возгласы восхищения, потому что умеющие различать звуки слушатели способны наслаждать­ся малейшими нюансами исполнения.

чень часто мне приходилось стоять перед группой студен­тов медицинского университета или хирургов и подробно объяснять им движение всего лишь одного пальца. Обычно я держу перед ними препарированную руку трупа. Она всегда вы­глядит ужасно: из нее торчат разорванные сухожилия. Я объяв­ляю, что пошевелю кончиком мизинца этой руки. Для демонст­рации только одного этого движения мне надо положить мерт­вую руку на стол и потратить, по меньшей мере, четыре мину­ты, чтобы разобраться в путанице связок и сухожилий. (Сами пальцы не снабжены мышцами, обеспечивающими ловкость и проворство, необходимые для такой деятельности, как игра на пианино, — сухожилия передают им усилия от мышц предпле­чья и ладони). Наконец, я нахожу с десяток необходимых мне мышц, придаю им нужное положение, слегка натягиваю их и очень осторожно перемещаю — кончик мизинца совершает за­метное движение без какого бы то ни было участия двух других своего сустава.

Семьдесят различных мышц участвуют в движении руки. Я могу заполнить всю комнату хирургическими руководствами, предлагающими различные способы восстановления повреж­денной руки. Но за сорок лет практики я ни разу не встречал ру­ководства, предлагающего усовершенствовать работу нормаль­ной, здоровой руки.

Я всегда вспоминаю свои лекции, когда сижу на концерте и наблюдаю, как тонкие пальцы пианиста взлетают вверх и па­дают вниз, как они скользят по клавишам. Я глубоко уважаю руку. Рубинштейн использует ее функцию, как что-то само со­бой разумеющееся. Руки — его покорные слуги. Часто он за­крывает глаза или смотрит прямо перед собой, как бы не заме­чая своих рук. Он совершенно не думает о мизинце: он осмыс­ливает Бетховена или Рахманинова.

Множество различных мышц выстраивается в очередь, готовое прийти на помощь рукам Рубинштейна. Предплечья его рук напряжены, локти изогнуты под прямым углом, чтобы соответствовать высоте рояля. Находящиеся в движении мышцы тыльной стороны плеча должны сокращаться, чтобы поддерживать руки, простертые над роялем, а мускулатура шеи и груди надежно удерживает плечи. Когда он доходит до особен­но сложного музыкального отрывка, все мышцы его торса и ног напрягаются. Они образуют прочную опору, обеспечивающую возможность рукам свободно двигаться. Без помощи этих цеп­ких мускулов Рубинштейн заваливался бы вперед каждый раз, когда ему нужно было наклониться, чтобы прикоснуться к кла­вишам.

тобы познакомиться с различными типами протезов рук, на создание которых были затрачены миллионы долларов и годы труда ученых и инженеров, я побывал на нескольких заво­дах радиоактивных материалов. С нескрываемой гордостью на­учные работники демонстрировали мне свое детище — ловкие автоматы, позволяющие избежать воздействия радиации. С по­мощью кнопок и рычагов можно управлять движениями искус­ственной руки, запястье которой движется вверх-вниз и пово­рачивается. Самые последние модели даже имеют большой па­лец — в природе такое строение встречается лишь у приматов. (Только человек может соединить большой палец со всеми остальными, благодаря чему мы можем легко и крепко захваты­вать и удерживать предметы.) С видом гордого папаши разра­ботчик этой модели наставил на меня большой палец искус­ственной руки.

Я одобряюще закивал и наговорил ему кучу комплимен­тов по поводу такого огромного диапазона возможностей этой механической руки. Но он так же, как и я, конечно, знал: по сравнению с человеческой рукой его машина — типичное соз­дание атомного века — выглядит топорной и неуклюжей, даже какой-то жалкой. Она так же далека от настоящей руки, как детский рисунок от шедевра Микеланджело. Концерт Рубин­штейна доказал это.

естьсот мышц, составляющих 40 процентов веса нашего тела (в два раза больше, чем кости), потребляют огром­ное количество энергии, получаемой с пищей. Это дает нам

возможность совершать движения. Самые маленькие мышцы обеспечивают получение светового изображения нашими гла­зами. Другие мышцы длиной в два-три сантиметра позволяют нашему лицу принимать разные выражения, с помощью чего мы можем многое поведать своему собеседнику. Самая большая мышца — диафрагма — руководит кашлем, дыханием, чихань­ем, смехом и вздохами. Массивные мышцы ягодиц и бедер уп­равляют нашим телом при ходьбе. Без мышц кости превратятся в бесформенную груду, суставы разъедутся в разные стороны, и движение станет невозможным.

Мышцы человека делятся на три типа: гладкие мышцы осуществляют «автоматические» процессы, которые происхо­дят без участия сознания; поперечно-полосатая мускулатура обеспечивает произвольные движения, например, игру на фортепиано; а сердечные мышцы настолько специализирова­ны, что заслужили выделения в особую категорию. (Сердце птички колибри весит всего 3 г, а бьется с частотой 800 ударов в минуту; а вот сердце кита весит целых 4,5 кг. По сравнению с ними функции человеческого сердца кажутся крайне ограни­ченными, но оно вполне справляется со своими обязанностя­ми—в среднем по 70 лет работает без передышки.)

Хотя мы живем в постоянном окружении созданных че­ловеком движущихся предметов — самолетов, автомобилей, цветовых бликов на экранах телевизоров, мы просто цепенеем от полнейшего восторга, который вызывают у нас различные виды движений, ставшие возможными благодаря мышцам. Но даже низшие представители животного мира демонстрируют поразительное мастерство. Мышцы обычной домашней мухи срабатывают за тысячную долю секунды — вот почему не так просто поймать ее голыми руками. Какая-то жалкая блоха со­вершает такие акробатические прыжки и сальто, которые, применительно к достижениям человека, вызвали бы страш­ную зависть у наших олимпийских чемпионов. Посетите зоо­парк и понаблюдайте за тюленями и морскими львами, таки­ми неловкими на суше. Тогда слово «грациозный» наполнится Для вас новым смыслом. Посмотрите, как деревенская ласточка, камнем падая вниз, вдруг описывает дугу и возобновляет свой полет.

А вот человек более консервативен, диапазон его движе­ний ограничен. Мы не такие зоркие, как орел; не так хорошо слышим, как сова; не светимся, как светлячок. Мы не способ­ны бегать подобно собаке, прыгать подобно кузнечику, летать подобно птице. Но наши мышцы устроены таким образом, что вполне позволяют нам заниматься балетом, фигурным катани­ем, гимнастикой. Мы не раз наблюдали по телевизору высту­пления представителей этих видов искусства и спорта: одни не­весомые красавицы словно скользят по воздуху, на пальчике одной ноги выделывают сложнейшие пируэты; другие соскаки­вают с верхней перекладины брусьев, легкой пружинкой при­земляясь на пол. У людей, достигших подобного мастерства, грациозность — результат упорнейших тренировок. Во время выступления слышатся различные звуки: толчки, глухие удары, поскрипывание снарядов, тяжелое дыхание; перед нашими гла­зами натруженные, потные тела, тяжелый физический труд. Эти люди могут преобразовывать напряженную мышечную де­ятельность в плавность и отточенность линий. Их изящество возможно благодаря двойной природе движения: огромной си­ле и жесткому мышечному контролю.