Глава 6. «Ободряющая карамель»

EPOV

Остаток недели прошел в туманной дымке, созданной из вышки, печений и влажных каштановых волос. Ночи всегда были великолепны. Меня поражало, как ночи, всегда бывшие наименее любимым временем дня, теперь ощущались абсолютно по-другому.

Мне пришлось найти время и установить несколько правил, касающихся наших отношений. Первое – и самое важное – я не имел права создавать Белле дискомфорт. С ее сильным неприятием мужчин я понимал, что даже самая легкая ошибка может расстроить ее. Второе – то, что я не мог общаться с Беллой в школе. Это происходило и так, но теперь я сделал это правилом. И третье – если я мог защитить Беллу, не привлекая к этому внимания и не навлекая на себя гнев Элис и сотен других людей – я это сделаю.

Ночью вторника я вовлек Беллу в запутанную симфонию, которая была моим миром музыки. Она вместе со мной вставила в ухо наушник. А потом я показал ей свои любимые мелодии, при этом сидя на очень почтительном расстоянии от нее, чтобы не стать причиной «Странного Эмоционального Срыва Номер Пять». Конечно, сначала я начал с легких композиций. Немного классики, прежде чем перейти к более тяжелым категориям. Она выглядела странно заинтересованной тем, что я показывал ей, словно никогда прежде не рисковала вылезать в чертов внешний мир. И меня всегда удивляла ее реакция на песни. Иногда я проигрывал ей что-нибудь и задерживал дыхание, ожидая, что она скривится от отвращения, но вместо этого она изгибала уголки рта в улыбке и качала головой в такт музыке. У моей девочки был хороший вкус.

В конце концов она с осторожным выражением повернулась ко мне.

- Я видела сегодня тебя с Майком. – В ее тоне явственно чувствовалось разочарование. Я слегка запаниковал, не зная, что она видела нас, и поэтому не позаботившись сочинить подходящую историю для прикрытия.

Я скривился.

- Мне просто требовалось поговорить с ним по поводу того, что случилось в прошлую пятницу. – И это не было ложью. Технически он доставал Беллу в пятницу, и технически я говорил с ним. Она, кажется, хотела узнать больше о ситуации с Майком, так что я быстренько включил новую песню, жестче и громче. К моему невероятному удивлению, Белла, кажется, почти наслаждалась ею. И больше не поднимала эту тему.

На следующее утро в школе Ньютон не сводил своих грязных глаз с доски, когда Белла вошла в кабинет биологии. И хорошо, что день прошел, и я не услышал о «Странном Эмоциональном Срыве Номер Пять». И, слава Богу, Джаспер продолжал держать свой гребаный рот на замке и ничего не говорил про Беллу. Вместо этого он сфокусировался на том, что делает Брендон. Хороший мальчик.

Ночью среды меня встретила слегка смятенная Белла. Я уже начал замечать это. Она спала. Я видел это по тому, как она отводила свой взгляд во двор, и как вокруг нее распространялось напряжение. Инстинктивно, хотя мне всегда не хотелось влезать в чужие души, я понял, что ей нужно выплеснуть это из груди. И я решил прекратить это дерьмо. Так что надел свою лучшую маску заботливого и мягкого Эдварда, надеясь, что это успокоит ее, и сел на свое место на скамейке.

- И что на этот раз? – мягко спросил я, беря печенье. Она, похоже, немного встревожилась от моего вопроса, не подозревая, что ее состояние так заметно. И для других это, скорее всего, так и было. Но она позволила мне увидеть Настоящую Беллу, так же, как я позволил ей увидеть Настоящего Эдварда. Колеблясь, она начала вспоминать события ее последнего кошмара. Точнее, крайнего. Больше похоже на то, что последним в другом смысле он не станет. На этот раз она ничего не редактировала. Она изложила все детали. То, как хрустели ее пальцы при переломах, когда она сопротивлялась, и то, сколько крови выливалось из ее разбитой губы после удара. Она рассказала мне, как ужасны были крики ее матери, которые Белла слышала через стену гардеробной, лежа в темной тишине. И потом, при упоминании о ее матери, Белла сделала кое-что, что изрядно, блять, напугало меня. Она заплакала. Не этими тяжелыми рыданиями, просто по ее бледным щекам беззвучно потекли слезы. При виде ее слез мое сердце, мать его, просто разрывалось на куски. Я хотел успокоить ее, сделать что-то еще, но продолжал сидеть на скамейке, как статуя. Потому что я понимал – лучшее, что могу сделать – это просто слушать. И я так и делал.

Когда она с раскаянием посмотрела на меня за то, что «мучила» своими снами, я автоматически рассказал ей вчерашний сон. Я показал ей себя. Око за око. Кровь за Огонь. И, после того, как мы закончили изливать друг другу свои сны, просто сели и слушали музыку, поедая печенья. При этом оба отказывались позволять этим чертовым снам и дальше разрушать наши жизни. Вот уж это, блять, было совершенно не нужно нам.

Так же прошла и ночь Четверга. Только я и моя девочка, сидящие рядом с пакетом печенья и хихикающие над смешными названиями групп. Она рассказала мне немного о своей жизни в Финиксе, старательно убирая все, что касалось ее матери. Тогда я обнаружил, что у меня с Беллой было кое-что еще общее.

- Ты жила в детском доме? – с недоверием спросил я. Сам я побывал в нескольких, прежде чем Карлайл усыновил меня. Это полное дерьмо.

- Да, - вздохнула она. – Я не хотела досаждать Эсме и Элис, - пробормотала Белла и пожала плечами. Похоже, Белла всегда была неэгоистичной. – Но… в конце концов приехала сюда. Там было слишком много… людей, - прошептала она, глядя на айпод. Я понял, что слово «люди» означало «мужчин». Мальчиков. Без разницы. Я посочувствовал ей. Она рисковала всем этим дерьмом и Странными Эмоциональными Срывами только ради того, чтобы не досаждать Эсме своим присутствием. На лице Беллы появилось сожаление. Она пододвинула к себе айпод, опустив плечи, словно от мысли, что ее план остаться в Финиксе провалился. И, так как мы действовали «око за око», я показал ей себя.

- Я побывал в нескольких детдомах, прежде чем папочка К… - Я через плечо показал на дом и взял айпод, - усыновил меня, - продолжил я, отвлеченно перебирая мелодии. – И это было довольно хреново. Там все время кто-то хочет протестировать тебя и, черт, постоянно начинаются драки, - фыркнул я, вспоминая все те драки, в которых я участвовал в чикагских детдомах.

Белла многозначительно помолчала, прежде чем заговорить опять.

- А как ты встретился с доктором Калленом? – тихо спросила она.

Хм. Это было мое лучшее воспоминание, и я автоматически улыбнулся.

- Меня заложили в больницу с гриппом. Карлайл был моим врачом, там, в Чикаго. Мы немного сдружились, пока я лечился. Но однажды пришла моя взбешенная сучка-опекунша, потому что у нее кто-то что-то украл… - Я замолчал и посмотрел на покачавшую головой Беллу. – Обычная драма в доме хреновой опекунши. Слишком много детей, собранных в одном доме, чтобы поддерживать в нем порядок. – Я закатил глаза и продолжил. – В любом случае папочка К зашел в палату и увидел, как эта психованная тетка орет на меня, лежащего на больничной койке, всего такого болеющего и страшного, и он… - Я опять замолчал и улыбнулся, вспомнив этот момент с удивительной ясностью. – Он сказал ей выметаться нахрен из его больницы и возвращаться только тогда, когда она поймет, что за высохший орган сидит на месте ее сердца. – Теперь я открыто засмеялся, громко и сердечно. Это определенно лучший момент в моей жизни. Лежать больным и потным, почти при смерти, на больничной койке и видеть выражение лица всегда спокойного и уравновешенного папочки К, который посылает на хрен – это достойно быть увековеченным на фотографии. Белла засмеялась вместе со мной, и ее влажные волосы развеял ветерок.

Когда мой смех утих, я продолжил, покачав головой.

- Так что, когда мне стало лучше, он привез меня прямо к себе домой, подписав все дерьмовые бумажки, а через месяц он, я и Эммет переехали сюда, - сообщил я, пожав плечами.

- Похоже, он замечательный человек, раз поступил так. Ты должен очень любить его, - мягко сказала Белла, и на ее губах заиграла крохотная улыбка.

- Я по-своему люблю Карлайла. Он пытается не слишком по-отечески относиться ко мне… потому что знает мое прошлое… но он достаточно клевый, - искренне сказал я.

Большую часть ночи мы провели, делясь страшными историями из детских домов. Хотя у меня было несколько и приятных. У Беллы тоже. Что-то было грустным, что-то – смешным. Мне нравился тот факт, что у нас есть что-то общее в прошлом.

В конце концов разговор свернул на ужасных людей, часто встречающихся в школе. Когда Белла упомянула Джессику Стенли, я рефлекторно скривился от отвращения.

- Что? – недоуменно улыбнулась она, кидая в рот печенье. Я положил свое печенье на стол, потому что звук этого имени вызвал у меня тошноту. Мне было несколько неудобно обсуждать с Беллой мои романтические истории, потому что, боюсь, это вызвало бы у нее беспокойство.

- Что? Расскажи мне? – хихикнула она, все еще весело. И, так как моя девочка имела надо мной власть, я понимал, что вывалю все свои внутренности из-за сучки Стенли.

Я качнул головой и вздохнул.

- Да ничего. Просто у Джессики и меня были… - я замолчал и нахмурился, чуть наклонив голову, пытаясь подобрать правильное слово для описания наших отношений, и позорно провалился. – Отношения, - неловко закончил я. Что-то мгновенно мелькнуло в глазах Беллы, хотя я мог бы и не заметить этого. Она немедленно надела всю ту же безэмоциональную маску, которую надевала в школе. Мне не нравилось это дерьмо. Рядом со мной она должна была быть Беллой, и вот теперь я сказал какую-то хрень, нарушив правило номер один.

- А, - тихо сказала она. – И какого рода отношения? - добавила Белла, все еще не снимая своей безэмоциональной маски, которую я ненавидел. И я немедленно понял, что никогда в жизни не расскажу ей о той ночи, которую провел со Стенли. Вместо этого я попытался перевести тему, не желая врать, но и понимая, что должен убрать эту чертову маску с ее лица.

Я небрежно усмехнулся, фальшиво спокойно произнеся:

- У нее явно нездоровая мания преследования, которая не дает тебе вздохнуть. – Вот. Это не ложь. И я молился, чтобы этого было достаточно, и мне не пришлось придумывать более полную историю. К счастью, Белле хватило. Она просто качнула головой и пробормотала что-то вроде «блодинки-шлюхи», что вызвало у меня смех. После нескольких шуток по поводу разбитого носа Ньютона маска Беллы пропала, и ночь опять стала приятной.

Мы устали. Невероятно. И, когда Белла вошла в пятницу днем в кабинет биологии, я понял, что ей надо немного поспать. Ее взгляд уже был совершенно несфокусированным, а глаза немного закатились. Я мог спать час-два после школы, но похоже, Белла избегала сна вообще. Занервничав, что она может зайти слишком далеко на опасную территорию, и заметив, что сегодня у нас ведет другой учитель, я решил нарушить одно из своих правил. Вырвав листок из тетради для набросков, я написал Белле короткую записку.

- Я разбужу тебя. – Это говорило все, что требовалось сказать. Она поймет, что это означает.

Я сложил листок и подсунул его на ее сторону лабораторного стола, когда никто не смотрел на нас. Все слишком радовались отсутствию мистера Баннера и не замечали ничего вокруг, занятые своей болтовней. Белла медленно открыла записку, сжавшись, прочитала ее, а потом вернула, молча кивнув, и, колеблясь, легла на сложенные на столе руки.

Я серьезно выполнял свою работу, отчетливо понимая, как сильно Белла не хочет спать. Так что я внимательно прислушивался к ее дыханию, мгновенно ставшему ровным и ритмичным. И через несколько секунд я услышал тихие сопящие звуки, которые моя девочка издавала, когда спала. Мирный, убаюкивающий звук. Я сразу почувствовал еще большую усталость, чем до этого, но боролся со сном, ловя каждый ее вздох. Ожидая, когда начнется кошмар, и чертовски надеясь, что он не придет.

Но он пришел. Через сорок пять минут я услышал это. На самом деле это было очень маленькое различие – просто ее дыхание стало резче, грубее и… быстрее. Я понял намек и, приподняв ботинок, слегка коснулся лодыжки Беллы, не отрывая взгляда от своего альбома с набросками. Ничего. Мне пришлось повторить, сильнее и коснувшись при этом кожи.

Она проснулась и обвела налитыми кровью глазами класс. К счастью, все в кабинете громко болтали, и никто не заметил волнения Беллы. Она отчаянно протерла глаза, благодарно взглянула на меня, залезла в сумку и углубилась в книжку.

Весь день у меня было чертовски плохое состояние. Я подумал, что, наверное, простыл где-то, когда чихнул в сотый раз за день и залез в сумку в поисках носового платка. И громко высморкался в него, и плевать, что все вокруг посмотрели на меня. Я просто взглядом послал всех на хрен.

Белла секунду с сочувствием смотрела на меня из-под вуали своих волос, но я просто продолжал рисовать. Ну простыл, не велика проблема. Такое вполне может произойти, когда вы пять часов проводите на улице под дождем в холодном ноябре. Это того стоило.

Когда прозвенел звонок, я потащил свою усталую, температурящую, сопливую задницу из класса и решил, что достаточно плохо себя чувствую, чтобы уйти домой пораньше. Я поймал в коридоре Джаса и сказал, что ему придется ехать домой с Роуз. Вначале он явно хотел послать меня, но потом понял мое состояние и просто махнул рукой. Больной Эдвард – это гребаный Эдвард-слабак.

Прежде всего я поехал в больницу к папочке К, который разбирается в этом и, может быть, даст какие-нибудь лекарства. Пройдя мимо всех медсестер, которые знали меня по имени, я вломился в офис Карлайла, шмыгая носом и хреново себя чувствуя, и решил, что, может быть, лучше остаться на ночь здесь. И от этой мысли мои плечи опустились.

Карлайлу хватило одного взгляда на мой красный нос и налитые кровью глаза, чтобы он все понял.

- Ты заболел, - нахмурился он. Я плюхнулся в дорогое кожаное кресло напротив его стола. Я просто кивнул и высморкался, с отвращением простонав.

Он обнадеживающе улыбнулся, но провел мне ряд обследований, забеспокоившись, что я мог опять подхватить грипп. После нескольких тыканий, толчков и сопротивления с моей стороны он подтвердил то, что я и так знал. Обычная долбанная простуда. Большое спасибо уколам папочки К. Он отправил меня домой, снабдив запасом лекарств, и я провел всю ночь, чувствуя себя ужасно. Потому что я болел, потому что никак, мать его, не мог выйти в эту чертовски холодную ночь, и потому что в первый раз за неделю я проведу ночь без моей девочки.

BPOV

Ночь субботы я провела на кухне одна, как и прежде, до встречи с Эдвардом. Но постоянно встревоженно смотрела в окно, чтобы убедиться, что он и сегодня ночью останется дома. И помешивала овощной суп. Я знала, что Эдвард заболел. Роуз сказала это Элис после уроков, когда та непонимающе посмотрела на сгорбленную фигуру Джаспера в джипе Эммета. Так что я не удивилась, когда прошлой ночью Эдвард не пришел на вышку. Фактически я даже обрадовалась этому. Я не хотела, чтобы он еще сильнее заболел после наших ночных встреч.

Последняя неделя стала удивительной. Эдвард каждую ночь приносил айпод, показывая мне очень личную сторону его мира. Я восхищалась каждой ее частью. Меня восхищало то, как он любит классическую музыку, хотя никогда не говорил об этом. Я восхищалась тем, как сильно ему нравятся мои печенья, и он всегда сообщает мне об этом. Я восхищалась тем, как вежливо он выдерживает расстояние между нами, когда мы слушаем музыку, и ему не приходится напоминать об этом. Меня восхищало то, что он без моих слов понял, когда я спала. Меня восхищало то, как он показывал мне себя, и я не чувствую себя ненормальной.

Конечно, у него были и недостатки, я же не слепая. Иногда у меня возникало ощущение, что он не говорит мне всей правды. Он бережно редактирует ответы, чтобы не врать мне, но и не рассказывает мне всего. Например, тот случай с Майком… Я понимала, что история намного больше, чем он рассказал. Но никогда не осмелюсь спросить о ней. Потому что он никогда не делал этого со мной. Мне очень сильно хотелось – до такой степени, что мне стало страшно – расспросить его о Джессике. На секунду, прежде чем нацепить маску равнодушия, я заревновала. И молилась, чтобы он не заметил этого, но, похоже, все так и произошло. Потому что он начал на цыпочках обходить эту тему. Мысль о том, что он мог… с этой глупой шлюхой, вызвала у меня желание выцарапать ей глаза. Это нечестно. Почему такая, как Джессика Стенли, может быть с Эдвардом, а я каждую ночь сижу в четырех футах от него, потому что впаду в истерику от его прикосновения. Я никогда не смогу добиться от него ничего подобного. Не смогу войти в мир Эдварда. Это злило меня.

Но я забрала себе все резкие и горькие комментарии по этому поводу, которые хотела сделать, потому что все понимала, и просто отпустила это. Потому что даже если я не впаду в очередную истерику, то кто сказал, что его вообще интересует это? Там, где дело касалось Эдварда, я получала все, что могла. И я была точно убеждена, что он открывается больше и ведет себя со мной честнее, чем с Джессикой Стенли. Эта мысль поддерживала меня всю ночь, пока Эдвард шутил по поводу Майка.

Потом была пятница и урок биологии, где он нарушил собственное правило, написав мне записку перед классом, полным народу. Не на самом деле, правда. Но мне стало легче при мысли о том, что Эдвард смотрел на меня в школе достаточно внимательно, чтобы увидеть, насколько я истощена. Возможно, не так пристально, как я смотрела на него, но… все-таки… это говорило о том, что я могу получить.

Но теперь он заболел, и я не могла не чувствовать ответственность за это. Конечно, я не вытаскивала его силой каждую ночь из дома, чтобы провести время со мной, но, по какой-то причине, чувствовала себя виноватой. И, когда я пересекала в темноте задний двор Калленов, направляясь к решетке, прикрывающей стену их особняка, неся в старом рюкзаке пакет с печеньем «Ободряющая карамель» и горячий суп, натянув на голову капюшон, то говорила себе, что делаю это именно из-за своей вины. Я чувствовала ответственность. И это не имело ничего общего с тем фактом, что я была бесстыдной неопытной медсестрой, которая страшно хотела увидеть Эдварда последние тридцать два часа. Не то чтобы я считала… Просто убедиться, в конце концов, что с ним все в порядке. То есть, раз уж Карлайл – врач, то он дал ему какие-нибудь лекарства, но иногда нужно и еще кое-что, кроме них. И в доме Эдварда ощущается явная нехватка заботливости.

Так что я стояла под его балконом, глядя на светящееся окно с нервным беспокойством и возбуждением от того, что увижу его опять. Я могу сделать это. Я должна сделать это. Я видела много раз, как это делал Эдвард, так что мне просто надо последовать его примеру. Нервничая, я поставила ногу на решетку, проверяя, как она держится под ста пятью фунтами Беллы, и медленно начала подниматься. И с каждым шагом, приближающим меня к балкону на третьем этаже, я чувствовала себя все более и более жалкой. Какого черта? Мы оставили это чувство несколько дней назад.

Я залезла выше, почти к балкону, и занервничала еще больше. Сердце глухо колотилось в груди. Я боялась посмотреть вниз, так что и не стала этого делать, просто продолжая лезть. Похоже, балкон выше, чем казался с земли.

Наконец, я добралась до него и подтянулась еще повыше, чтобы залезть на него. Перекинув ногу через перила так тихо, как могла, я осторожно поставила ее на балконный пол. И выдохнула, когда полностью перекинула на нее свой вес. Медленно я перетащила через перила левую ногу, и, в конце концов, встала на балконе Эдварда Каллена. И повернулась к французским дверям, ведущим в его комнату. На них висели тяжелые занавески, так что я ничего не видела внутри.

Внезапно я запаниковала. В голове громко прозвучали слова Эдварда, выбравшие совершенно неподходящее время, чтобы всплыть на поверхность моих воспоминаний. «Нездоровая мания преследования». Я скривилась над самой собой, поднимая кулак к стеклу дверей. Выругав себя и мою нездоровую манию преследования, я легонько постучала в стекло костяшками пальцев и вновь убрала ее, задержав дыхание. И в этот момент я осознала, насколько плохо будет, если мне придется прыгать отсюда. Потом поняла все унижение, которое я буду ощущать, если падение не убьет меня, и утром меня, со сломанными ногами, обнаружит доктор Каллен, посмотрев в кухонное окно. Внезапно стало, кажется, еще темнее. Я чувствовала, как темнота обволакивает меня, пока стояла и ждала ответа Эдварда.

Внезапно одна из дверей распахнулась и напугала меня. Я, чуть приоткрыв рот от шока, стояла и смотрела на Эдварда в дверном проеме. В его глазах читалась смесь смущения и удивления, и он ужасно выглядел. Его красивый нос покраснел и лоснился, и Эдвард туго обертывал вокруг себя покрывало. Его волосы были еще более растрепаны, чем обычно, а лицо – необычно бледным.

Стоя на его балконе в холодном влажном воздухе, нервно стискивая пальцы, я быстро поняла, что именно сделала. Он все еще с непередаваемым выражением лица смотрел на меня.

- Белла? – проскрипел он. Я поморщилась от звука его хриплого, гнусавого голоса. Но, не доверяя своему собственному голосу, я сняла с плеч рюкзак и быстро раскрыла его, вытаскивая большой закрытый контейнер с супом, все еще горячим. Я протянула его Эдварду, низко опустив голову, чувствуя себя четырехлетней девочкой, которую папа застиг за рисованием грязной картинки, и не сводила взгляд со своих мокрых ботинок.

Через секунду я ощутила, что контейнер взяли из моих рук, так что я могла поднять голову. И почти упала от облегчения, увидев, как Эдвард изогнул уголок рта в кривой улыбке и приподнял бровь. Облегченно выдохнув, я решила, что воспользуюсь возможностью и объясню, что здесь делаю. Но, взглянув в пронзительно зеленые глаза человека, стоящего передо мной, я сказала худшее, что могла придумать.

- Обещаю, что у меня нет нездоровой мании преследования, - пробормотала я прежде, чем смогла остановиться. И немедленно мое лицо загорелось. Только бы он не подумал, что я издеваюсь…

Эдвард еще секунду стоял и молчал, а потом хрипло рассмеялся. Я никак не могла понять, хороший это знак или нет, так что продолжала стоять, ожидая, пока он соберется с силами и прекратит смеяться. Надеясь, что это касается Джессики Стенли, а не меня.

В конце концов, он затих и посмотрел на меня, и взгляд его был полон тихого веселья и восхищения.

- Блять, Белла. Я первый раз за два дня смеюсь, - прохрипел он, после чего вошел в комнату и позвал через плечо. – Тащи свою задницу сюда, пока ты тоже не заболела.

С такой широкой улыбкой, что, казалось, мое лицо порвется пополам, я вошла в теплую светлую комнату Эдварда, захлопывая за собой дверь и отсекая темноту.