Часть 2 2 страница

Глава 44. «Оскорбленные марципановые деликатесы»

BPOV

Я стояла, оглядывая спальню, которая была таким превосходным убежищем. Она была теплой и соблазнительной, и предлагала каждый кусочек комфорта, который я только могла пожелать. Теперь она была просто разрушена. Дыра в стене, порванные простыни и диван, лежащий на полу вверх ножками, больше не привлекали.
Осквернение.
Мой желудок дернулся, и каждый дюйм моего тела ниже талии болел и пульсировал, когда я начала обыскивать пол в поисках моей одежды. Я натянула ее поспешно и медленно, вздрагивая от боли, когда застегивала джинсы, и проглотила комок, застрявший в моем горле от этого насилия.
Эдвард был неправ во всем. Он не был монстром. Я была им.
Было что-то в том, когда Эдвард стоял передо мной, желая причинить боль – пусть даже словесно – и это дало мне своего рода болезненную энергию аффекта. Тогда мне не показалось это плохим, потому что это чувствовалось таким правильным, что наконец-то все… было под контролем. Было весьма отвратительным то, что мне нужно было доказывать, как будто я боролась за то, что могу считаться человеком больше, чем Эдвард.
Я собралась выиграть после второй пощечины, когда я услышала, как он спрашивает меня о большем – обвиняет меня в том, что я сошла с ума.
О, я определенно сошла с ума.
И затем я решилась доказать, что я могу пройти через это и быть нормальной девушкой, какой он заслуживал, и я всегда знала это. Даже хотя он был неправ, говоря, что я не могу, в то же самое время он был прав. Для меня самой это было худшее время для доказательства себе, но в тот момент это казалось лучшим выбором. Адреналин и уверенность прошли сквозь мое тело, пока я раздевалась и уговаривала себя:
- Я ему покажу.
Это было самонадеянно.
Он сопротивлялся, и пресловутая уверенность, которая одурманивала меня, пропадала, впрочем, подогревая мою злость. А злость воспламенила энергию аффекта, которая говорила мне… Я могла отказаться от борьбы, и он не причинил бы мне вреда. Я знала, что могу ударить его, и он никогда не отомстит, потому что любит меня. Я использовала его любовь против него… с целью ранить его. Это было так низко, что меня затошнило, когда я вспомнила, как смогла сломить его решимость.
Это было ниже низкого. Я знала, что только одна вещь может опять распалить в его глазах страсть ко мне. Реализация потребовала от меня значительно больше решимости, когда я встретила его взгляд и непроизвольно усмехнулась, не в силах скрыть самодовольство от гениальной идеи. Я знала, что он не сможет сопротивляться, если я пригрожу уходом: использовать его любовь ко мне против него.
Я была настоящей злодейкой.
И это сработало. Все шло, как и планировалось, и я позволила ему доминировать, хотя тайно… я доминировала над ним.
Я гадала, не то же ли самое чувствовал Эдвард, когда он точно так же обращался со мной за школой, в день, когда я умоляла его не уходить из дома Карлайла, и я позволила ему доминировать надо мной около кирпичной стены. Я гадала, что, если он тоже чувствовал тошноту и отвращение к себе. Я гадала, что, если он тоже спрашивал себя, есть ли у него сердце? Если он тоже ненавидел себя? Он, возможно, делал это, и это было моей виной, что я ободряла его.
Он говорил мне опять и опять, что я его девушка.
- Моя, - рычал он мне в лицо, сжимая мою грудь дрожащей рукой, и его пальцы впивались в мое тело. Его пальцы причиняли боль, глубже вжимаясь в мое тело, и в его глазах росли ярость и холод, но боль я могла перенести. Отчаяние в его голосе, когда он говорил мне, что я его… было самым невыносимым. От его тона моя грудь внезапно начала болеть, моментально прервав адреналиновый приток силы, но его было достаточно, чтобы осознать, что я никогда не позволю ему поверить в иное. Так что я сказала ему, что я его, потому что я всегда буду ею. Не имеет значения, что произойдет.
Я внимательно приблизилась к его ванной, переступая через одежду и бумагу, разбросанные на полу, и загнала назад слезы, когда мои трясущиеся руки добрались до полотенца для рук под раковиной. Они начали течь опять, когда я повернулась к крану и намочила полотенце горячей водой. Я смотрела на поднимающийся пар, устремив мой взгляд в зеркало передо мной на свое отражение, и пыталась проглотить сухой комок, поднявшийся из моего живота. Помимо слез и распухших губ, на мне не было видно повреждений. Разве это было честно? Я почувствовала бы себя лучше, если бы на мне было что-нибудь вещественное и очевидное, типа красного сверкающего знака, который четко говорил:
- Я сделала кое-что ужасное и заслужила это, прямо здесь.
Но на мне не было ничего, заметного глазами, кроме бледности, паники и абсолютного отвращения.
Странно, что тогда я чувствовала гордость – явно предвкушая все это, факт. Возбуждение от моей храбрости и решимости заставляло меня лидировать, даже когда Эдвард не мог надеть презерватив.
Я вспомнила, что он сказал, когда развернулся, сел на кровати и взял меня за талию, чтобы посадить на колени.
- Покажи мне, как ты хочешь этого, - приказал он, обхватывая мои бедра и придвигая меня ближе, и его глаза сфокусировались на моих улыбающихся губах. Потому что, конечно, я хотела этого, и хотя я не имела представления, что делаю, я показала ему лучшим способом, какой сейчас знала. Я надела презерватив сама. Я наблюдала, как он делает это той последней ночью, когда мы спали вместе, и было довольно определенно, что это действие было таким четким, что я была готова его повторить. Я прикинула, что это может уменьшить его возможную вину после-факта.
Затем, когда я приподнялась и приготовилась выдвинуть требования, он опять открыл рот.
- Это, - начал он, продолжая пялиться на мои губы,
- То, что ощущается как абсолютная ебнутость. – Его неестественный голос содержал ненормальный оттенок грусти, смешанной со злостью, но его слова возбудили меня еще больше, вызывая стон, когда я прижалась губами к его шее. А потом он просто посадил меня на себя.
Это была другая боль, не та, которую я чувствовала в своих бедрах. Это было внутри меня, и горело, и в груди зарождалась паника. Я всхлипнула и закрыла глаза, ожидая неминуемого, но сжала коленями его бедра, борясь с паникой и пытаясь монотонно дышать, когда он начал качать бедрами и хныкать в мою шею. В любом другом случае это пробудилось бы. Он начал незнакомым способом лизать языком мою шею, пока вдруг не начал целовать мою кожу, почти сладко – абсолютно отличаясь от его манеры.
- Пожалуйста, не говори, блять, этого, - умолял он задушенным шепотом в мою шею между поцелуями, продолжая чуть-чуть двигать бедрами и теснее обхватывая мое тело. Его мольбы укрепили мою решимость, и я продолжила дышать в его кожу, силой успокаивая себя, мысленно представляя успокаивающие образы.
Очень иронично, что большинство из них были связаны с Эдвардом.
Когда я больше не чувствовала паники и боль начала уходить, я подняла лицо и ощутила, что победила, когда двинулась на нем без каких-либо проблем.
Совсем не так я чувствовала себя сейчас, стоя над раковиной. Я радовалась тому, что могу уйти из туалета, и меня не стошнит на пол. Я отвернулась от зеркала и уставилась на открытую дверь ванной напротив балкона. С глубоким дрожащим вздохом и попыткой сдержать слезы я пошла туда, где он был.
Не так я представляла себе наш первый настоящий раз. Не так я представляла любой наш секс. Это было быстро и яростно, и его руки оставили на мне синяки. Там не было признаний в любви, шепота привязанности или жестов близости. Там не было обещаний или нежных ласк. Там не было глупых единорогов или идиотских сказочных гребаных радуг.
Это была чистая жадность.
Хуже всего было то… что мне настолько понравилось это, что я никогда даже не подозревала, что такое может произойти. Это не было сексом, который взволновал бы меня, и можно было остаться спокойной. Надо признать, я едва получила от этого удовольствие. Ощущения были не как после дня на квази-лугу, или Валентинова дня, и даже не как в тот первый раз, когда мы попытались. Это было быстро, жадно и эгоистично, и я любила тот факт, что он так наслаждался моим телом. Это была единственная привлекательная вещь для меня во всем этом. Видеть, как Эдвард настолько сильно хочет меня, что, когда он, наконец, потерял видимость полного контроля, упадок сил был странно подтвержден. Я опять была полна сил, и я сильно укусила его, потому что знала, что ему нравится это, и я тоже хотела его. Я почувствовала вкус крови у себя во рту, но движения наших тел так отвлекали от вкуса меди, что это никак не повлияло на меня. Я чувствовала себя такой заполненной.
Я была полной идиоткой.
В этот момент, когда я осторожно шла к балконной двери, я даже не могла решить… кончил ли он. Я предполагала, что да, но потом он начал плакать в мое плечо – глубокими и мучительными рыданиями, которые встряхивали нас друг на друге. Моя уверенность и возможности рассыпались и растворились от звука его мучений. Да, я понятия не имела, от чего он так мучается.
Миллион мыслей проносились через мой мозг, когда я пыталась поднять его лицо, но это было бесполезно, и я начала немного паниковать, пока он покачивал нас вперед и назад, не прекращая плакать.
Я решила, что причина этого… всего этого… в нехватке сна. Если он поспит хоть немного, хоть пару часов, я знала, что он почувствует себя лучше.
Пока я не увидела его лицо.
Легкий ветерок пронесся сквозь мои волосы, когда я дошла до балконной двери и медленно вышла из комнаты, тихо выходя во влажный апрельский воздух.
Он отклонился на белый сайдинг, подняв колени к небу, с обнаженной грудью. Его глаза, не двигаясь, смотрели вперед, на реку, и его спутанные волосы торчали во все стороны из-за моих пальцев. Он не отреагировал на мое присутствие, и я села перед ним на колени и изучила его лицо.
Это сделала я, и от осознания этого моя рука в ужасе прикрыла рот, когда я увидела травмы, которые я нанесла.
Сильные удары по щеке, нанесенные моей рукой, уже превратились в кровоподтек пурпурного и красного цвета. Рана на его губе от моего поцелуя уже покрылась корочкой. Глубокие следы от моих зубов пометили сторону его шеи. Даже на его обнаженных плечах были царапины от моих ногтей.
Мое зрение помутнело от слез, и рука тряслась, прикрывая открытый рот. Я уже раньше была так же сломана. Тогда жертвой была я, и видеть, что я сделала Эдварда – человека, которого я любила – своей жертвой… было ужасно, и даже сравнивать было не с чем. Мой собственный личный демон возродился во мне.
С глубоким вздохом, заглушающим рыдание, вырывающееся из моей груди, я приложила мокрое полотенце протереть его лицо. Он мгновенно вздрогнул, когда мокрое полотенце коснулось его щеки, и я отдернула руку. Его взгляд наконец обратился на меня. Я бережно опять приложила полотенце к его щеке, стирая остатки слез и пота, а он просто пусто смотрел на меня. Я изучила каждый дюйм его кожи, все частички его тела, и не удержалась, но заметила… складка пропала.
Все складки пропали.
Его лоб был полностью гладким, и в глазах был бесконечный покой. Для постороннего наблюдателя, это, наверно, выглядело как будто он… спокоен и даже безмятежен, но, конечно, я знала Эдварда лучше. Я знала эмоции жертвы лучше многих.
Он был подавлен.
Это было проигрышем, смешанным с оцепенением, разведенных в огромной луже пустоты и отказа бороться. Это выражение на лице Эдварда в конце концов заставило мой желудок сжаться, и я почувствовала, как тошнота подступила к горлу. Я с бешеными усилиями вскочила и подлетела к краю балкона в рекордное время. Я успела посмотреть на безукоризненный зеленый газон Калленов тремя этажами ниже меня, прежде чем меня стошнило, мое тело содрогнулось и извергло содержимое моего желудка.
Эдвард не двигался. Он просто наблюдал.
Когда все содержимое моего желудка было разбрызгано по газону, и я восстановила дыхание, стерев слезы, то использовала мокрое полотенце, чтобы протереть мое собственное лицо. Эдвард все еще не двигался, когда я повернулась и прислонилась к перилам.
- Прости, - выдохнула я, мое горло все еще саднило и отдавало кислым, и я думаю, мы оба знали, что я извиняюсь не за рвоту. Он отвернулся от меня, отклонил голову на сайдинг и продолжил смотреть на задний двор. Он пожал плечами, и я заметила полностью сгоревшую сигарету в его руках, длинный столбик пепла показывал, что он даже не поднимал ее. Я мрачно смотрела, как легкий ветерок проносился по двору, шурша голыми ветками деревьев, окружающих границы собственности, и сдувает пепел с края балкона.
- Иди домой, - внезапно проскрежетал он, оставаясь практически недвижимым, пока ветер едва шевелил его тяжелые влажные волосы.
- Ты не можешь быть здесь.
Если бы он посмотрел на меня, то увидел бы боль и вспышку раскаяния в моих глазах от его слов.
- Я могу еще немного остаться…
- Ты не можешь быть здесь, - повторил он громче, обрывая меня на середине предложения. Если я думала, что хуже быть уже не может, то была не права.
Когда я не двинулась, чтобы уйти, он наконец встретил мой взгляд, и я увидела слабую вспышку раздражения, только на секунду, и он проскрежетал опять:
- Ты не можешь быть здесь.
Я просто смотрела на него, потому что если уйду, то не имею представления, что произойдет завтра. Я не могу оставить его таким, так что я не двинулась и с облегчением увидела следующую вспышку раздражения, когда мы уставились друг на друга.
Раздражение – это уже что-то.
Раздражение – не связывается с подавленностью.
Его рука выбросила окурок. Его ноздри раздувались.
- Ты не можешь, блять, быть здесь, Белла. Я сказал – иди домой! – выпалил он своим скрипучим голосом, и это было грубо, но и отстраненно одновременно, как плохой актер, читающий свою роль на бумаге, словно Эдвард читал роль из его знакомого сценария раздражения, и это не было подлинным чувством. Как это может быть? Я знала, что оказываю на него давление, оставаясь здесь. Я знала, что могу остаться на балконе и подождать его, чтобы поговорить или попытаться извиниться опять. Я должна была продолжать давить на него, если я не просто свидетель последствия сделанного. Я стояла и посыпала пылью мои джинсы, пялясь на его вынужденно раздраженное выражение. Это было лучшее, что я могла получить. Я не получила улыбки или тепла любви в его глазах. Я могла получить только фальшивое раздражение, и я заслужила каждый кусочек этого, если это не настоящее.
Я ушла назад в комнату, наблюдая краем глаза, как он расслабился и опять тупо уставился в пространство. Зайдя внутрь и увидев все это опять, разрушение и осквернение, мой взгляд остановился на единственной уцелевшей вещи в комнате.
Книжный шкаф.
Он стоял совершенно невредимый на краю абсолютного хаоса радом с белой стеной моего святилища. Он выглядел огромным и победоносным, как бы говорившим,
- Я вышел из этой битвы живым, когда все остальное погибло.
Это была гордая крепость, которая возвышалась и пережила все остальное.
Он был не подавлен.
По дороге к двери я остановилась и собрала каждый кусочек энергии, чтобы перевернуть его, наблюдая, как он падает с громким грохотом и скрежетом, и книги разлетаются от него, как кровь.
Потому что ничто здесь не выжило.

EPOV

Она не может, блять, быть здесь.
Где угодно, но не здесь.
Я не хотел быть рядом с ней, и сомневался, что смогу перенести ее упрямое высокомерное отношение, когда она осознает, каким сломанным я позволил себе стать. Я не хотел ее нетерпения и не хотел ее агрессии. И я действительно не хотел, чтобы она ударила меня опять, когда я не смогу даже собрать достаточно эмоций, чтобы разозлиться на нее.
Моя физическая безопасность могла подвергнуться опасности от моей сто-десяти-фунтовой девушки, и я даже не чувствовал унижения от мысли, что она может мне выдать.
Гребаная нелепость.
Я не знаю, сколько я сидел на балконе, наблюдая за птичками на реке, после того, как Белла ушла, но я боялся даже подумать о том, чтобы войти внутрь. Солнце едва двигалось, что означало, что прошло не так много времени, когда я услышал шаги в моей комнате. Чувствовалось, что прошли года, и все было так тихо, болезненно тихо, до тех пор, как я услышал шаги и затем голос.
- Эдвард? – низкий голос Эммета слышался из моей спальни, и я реально надеялся, что он просто, блять, уйдет и даже не подумает выйти ко мне сюда, но моя удача была такой же дерьмовой, как и все остальное.
Я увидел его появление, вышедшего на балкон, и почувствовал, как его взгляд сверлит дыры в моем лице.
- Что случилось? – спросил он, переводя взгляд с моего лица на комнату за ним и обратно.
Он, наверно, был потрясен, но я не фокусировался на его лице. Птицы продолжали сидеть на ветках.
Дерьмо, я был жалок.
- Я трахнул Беллу, - честно пробурчал я, и мой голос был реально скрипучим и отвратительным, и я не мог разрешить себе беспокоиться об этом. Я не мог разрешить себе беспокоиться обо всем.
- Что ты сказал? – смущенно спросил он, подойдя ко мне и вставая в поле моего зрения, и… чертов Эммет. Ты закрыл птичек.
- Я трахнул Беллу, - повторил я тем же отдаленным голосом, который не согласовывался с моими эмоциями.
- Она сблевала прямо здесь, - добавил я, немного подумав, показывая на край балкона и гадая, почему мне надо об этом упоминать.
Эммет на минуту уставился на пятно, на которое я показал, а потом в замешательстве повернулся ко мне.
- Так ты трахнул девушку, и ее стошнило. Что еще новенького? – тревожно хихикнул он, и его глаза сжались и изучали мое лицо.
Правильно. Шутка.
Весело.
Он неловко двинулся, когда я не отреагировал на его шутку, и продолжил наблюдать за птичками через его плечо. Стая была громадная, она покрывала все ветви и берег реки. Они покрывали черным все.
- Слушай, так ты и Белла сделали все это? – спросил он, удивленно глядя через двойные двери. Его голова немного повернулась, и он задумчиво хмыкнул еще до того, как я ответил – не то чтобы я планировал сделать это.
- Секс между вами всегда такой… разрушительный? – спросил он, повышая голос на октаву выше, чем обычно, и я реально хотел отвлечься этим. Но не мог.
- Не знаю, это в первый раз, - бездумно ответил я, реально не в настроении обсуждать это. Я наблюдал, как его рот трансформировался в молчаливое «о», осознавая, и его брови поднялись, перед тем, как нахмуриться в смущении.
- Но я видел… - Эммет опять неловко дернулся, почесывая затылок, опустился на пол балкона и начал бормотать…
- Я полагаю, мы все думали, ну, ты знаешь. С ее ночевками здесь, и ланчами, и, дерьмо, и… - он прервался, скривился и затем громко вздохнул, сузив на меня глаза.
- Проклятье, Эдвард. Брось мне сигарету. Я не хотел говорить с тобой, как ты трахаешь Беллу, ради Христа.
О боже.
Мы долго молчали, потому что это было лучше. Неловко для Эммета, но лучше для меня и черных птичек, продолжающих их частные беседы на разных ветках, пока я оцепенело наблюдал за ними. Мы сидели, и солнце медленно двигалось за горизонт, и в тишине проходили минуты. Я не осознавал времени, и ловко позволял разуму и мыслям не беспокоиться о том, что произошло в комнате. Я не был уверен, почему остается Эммет, почему его заботит то, что случилось в комнате, или почему он просто сидит здесь со мной, уставясь на дом, как будто не найдет лучшего дерьма для занятия. Я не спрашивал его, уйдет он или нет, и сидел и смотрел на птичек, пока черное покрывало не улетело за реку.
Он в конце концов заговорил.
- Все реально плохо, не так ли? – шепнул он странно грустным тоном, который привлек мое внимание, и я переместил взгляд на него. Он вздохнул и наконец встал, глядя на пятно, оставленное Беллой, и тряхнул головой.
- Ты, Карлайл, Белла, Эсме, черт, даже Джаспер и Элис. Все плохо, все неправильно, и… - его глаза сузились от досады, он не смотрел на меня, его голос становился громче и более возбужденным, но ему это тоже не было нужно.
- Никто не говорит то, что нужно сказать во всей этой гребаной ситуации, и это реально начало жечь мою персональную задницу, Эдвард, – когда он произнес мое имя, он наконец посмотрел мне в глаза. Он выглядел сильно расстроенным. Я хотел дать ему дерьмо, но не мог.
Он закатил глаза, когда я не ответил, что он, похоже, и подозревал, и затем, поскольку он был Эмметом, продолжил,
- Ну, что, Эм? Что такого особенного происходит? Ммм, хороший вопрос, Эм. Ну, позволь мне уточнить, - язвительно говорил он сам себе, но смотрел прямо на меня. Сейчас он был похож на Джаспера. Все-блять-знающий, и язвительный, и одно детальное упоминание о цветах приводит к воплощению придурка.
Его карие глаза блеснули яростью, ноздри раздулись, он сердито смотрел на меня.
- Повзрослей, кретин, - резко сказал он, на время прекращая пристально смотреть, и, возможно, предлагая мне возможность ответить. Я тупо смотрел на него без всякого намерения.
Еще больше раздражаясь, он взбешенно продолжил.
- Ты и Белла, вы оба. Ваши действия давали, блять, право на все, но вы остались ни с чем. Карлайл и Эсме разделили вас, и все соглашаются, что это плохо, но… дерьмо, Эдвард, - он без тени юмора хихикнул, тряхнул головой и отвернулся.
- Какого черта вы ждете какого-нибудь доверия от любого из них? Вы думаете, что вы первая пара, разлученная их родителями? - он вопросительно приподнял бровь, и его раздражение возросло, когда я не ответил. Я не знал, что сказать. Частично, потому что это была правда, и частично, потому что я отказывался в эту секунду признавать, что это правильно. Я наблюдал, как его приподнятая бровь опустилась, и его глаза потемнели, и кулаки стиснулись.
- Дерьмо, - выпалил он, вставая передо мной, дико размахивая руками, а его речь взорвалась жесткими выражениями и непристойностями.
- Мир не вращается вокруг Эдварда гребаного Каллена и Беллы гребаной Свон. Мы четверо на вашей стороне, и просто ждали, когда вы поднимете ваши головы от ваших задниц и докажете им, что они неправы, ведя себя как зрелые гребаные взрослые для единственного в вашей жизни. Но вы, блять, не делаете этого. И теперь все ужасно, и мы все платим за это, и… ебать тебя, - язвительно выплюнул он, тяжело дыша, и ткнул в меня пальцем.
- Ебать тебя, и ебать Беллу, и ебать тебя за то, что ты ебал Беллу. Я спрыгиваю с гребаной платформы Эдварда и Беллы, и уговорю Роуз сделать то же самое, и если у Джаспера и Элис осталось немного разума, они последуют за нами, потому что вы никогда не измените это дерьмо и это не произойдет, пока вы ведете себя так, - закончил он, продолжая стоять и смотреть, как я глазею на него.
На его щеках появились маленькие ямочки, когда он усмехнулся, и стал от этого намного менее устрашающим.
Если бы это не Эммет орал на меня и высказывал все это заслуженное мною дерьмо, я бы продолжил смотреть на реку и пожал плечами, потому что у них не было ответов – только вопросы и обвинения. Мне не нужно было это дерьмо. Мне нужны были ответы и я просто… у меня их, блять, не было.
Но это был Эммет
- Как я могу все уладить? – поинтересовался я, и если бы у меня осталась хоть капля гордости, я никогда не посмотрел бы в его глаза, практически умоляя его рассказать, как он добился всего этого: как он стал хорошим сыном, как он завел друзей без всей этой хренотени, как он добился любви Роуз правильным способом, или как он отпустил прошлое, которое могло бы быть, но никогда не наступит.
- Что. Нужно. Уладить? – процедил он сквозь стиснутые зубы, пристально глядя на меня. Я отвернулся и обдумал его вопрос, как будто он был последней возможностью на финальном экзамене всей моей гребаной жизни.
Все?
Я уже открыл рот инстинктивно ответить на его вопрос этим определенным словом, но поспешно закрыл его, потому что это не было достаточно хорошо, и… блять, даже я это видел.
Так что было самым худшим?
В моем мозге крутились и вертелись слова и воспоминания, и я боролся за то, чтобы найти ключ, который даст мне правильный ответ.
Что нужно уладить?
Белла, Карлайл, Эсме, трахание, красное, белое, черное, мурлыкание, сон, воспоминания, дремота, бодрствование, потение, боль, плач, поиск, жжение, покашливание, удушье, растерянность, цепляние, обхватывание, скольжение, блуждание, пренебрежение, борьба, капитуляция, завершение, отказ, позволение…
- Меня, - признался я задушенным шепотом, умоляюще ища его глаза, потому что я знал, какой это было правдой. Это не было Карлайлом, или Эсме, или Красной Беллой, или Белой Беллой, или даже нехваткой сна, которая ебнула все и привела меня сюда. Это был я – это все было мной. Все это другое дерьмо возлагало на меня вину, и это могло свестись к одному и тому же, что я проследил: все было ебнуто, но это не шло ни в какое сравнение с тем, что я был полностью заразным, глубоко внутри моей души. Это были зияющие раны, пульсирующие и воспаленные, но где-то в процессе они переросли в инфекцию и заразили каждую маленькую клеточку моего тела. Я думал, Белла была лекарством, но она была только бинтом. Это было гребано нечестно в любом случае.
Глаза Эммета смягчились, когда он смотрел вниз на меня, сидящего на балконе, сдавшегося, признающего проигрыш, раздетого в холодном апрельском воздухе с синяками и ранами на теле. Это было все, что я мог дать, и это должно быть, было правильным ответом, потому что он со вздохом вернулся в свою позу около перил.
-У меня нет всех ответов, чувак. Я не доктор гребаный Фил, понял? Я не всегда был таким – держись вместе – как смотрюсь, - ответил он, зеркально отражая мою позу с коленями, поднятыми вверх, и рукой, лениво теребящей шнурки его кроссовок. Я хотел расстроиться, что он просто провел меня через все это гребаное дерьмовое прозрение, даже не собираясь помочь, но… это звучало больше похожим на отказ, когда он в конце концов продолжил.
- Ты помнишь прошлое лето? Когда я уехал посмотреть кампус в Нэшвилле? – пробурчал он, коротко глянув на меня и отводя глаза, когда я кивнул. Я помнил, как он и Карлайл раздули из этого большую гребаную проблему, что-то об атлетической программе, но никогда не придавал этому значение, потому что меня это не беспокоило. Плечи Эммета внезапно незнакомо сгорбились, и я был потрясен. Его глаза сверкнули болью и злостью, и его осанка стала почти защитной – он согнулся и отвернулся, когда встретил мой взгляд и показал мне свою слабость, впервые за все время.
- Эту легенду придумал для меня Карлайл, - признался он. Эммет редко шептал, но он говорил сейчас так, словно боялся, что кто-то может подслушать нас.

----

Было 20-53, и я смотрел на тикающие часы на столе Карлайла, отсчитывая секунды, пока он не вернется домой. Странно, как темнота кабинета усиливала это, но… много чего было странного. Странным было мое будущее здесь, это уж гребано определенно. Странным была моя отправка Эммета к Белле, чтобы увериться, что с ней все в порядке. Его обещание остаться там, пока я не сделаю все, что возможно, тоже было немного странным. Мой звонок Розали с просьбой оказать ей любезность был не просто странным, а полностью гребано кощунственным.
Я бы сделал это опять, несмотря на сердцебиение.
Если бы кто-то двенадцать часов назад сказал мне, что я сделаю все это, я бы просто рассмеялся над ним и обвинил, что он одна из моих галлюцинаций. Это было самым странным дерьмом в этот момент. Часы тикали и шли, и я отсчитывал секунды в моей голове и применял это как подходящее отвлечение внимания от всего, что могло, возможно, вызвать у меня абсолютную панику. Мое эмоциональное оцепенение медленно увядало, но это было спокойное увядание. Я не позволю Карлайлу увидеть это.
Наверно, было девять, когда я наконец услышал, как открылась входная дверь, и в холле эхом раздались его шаги. Он звал Эммета и меня, но я не пошевелился. Я боялся, что если сделаю это, я не смогу остановиться, и убегу, как испуганный кролик.
Он поднялся по ступенькам и, наверно, увидел мою комнату, но это была ерунда по сравнению с тем, что я сделал. Он поймет это позже, но сейчас, он опять спускался, продолжая искать и никого не находить в пустых комнатах.
Я, к своему удивлению, спокойно дышал. Это не вязалось с тревогой, медленно нараставшей в моей груди, когда его шаги остановились за дверью кабинета. Когда он открыл дверь и вошел, я услышал слабый вздох и шорох руки по стене.
Когда комната наконец осветилась и искупалась в мягком свете, я услышал в его голосе облегчение и раздражение,
- Ты можешь объяснить, какого черта происходит наверху? И куда подевался Эммет? – спрашивал он, переходя комнату. Я не собирался отвечать ни на один из вопросов. Оба затрагивали Беллу, и если я подумаю о ней… я боялся съебнуться.
Не больше и не меньше.
Так что я оставался молчащим и спокойным, пока он обходил стол, чтобы оказаться в поле моего зрения, и садился на стул.
- Господи боже, Эдвард… - выдохнул он, бросив взгляд на мое лицо и в тревоге привстав со своего кресла.
- Что с тобой случилось? – Его глаза изучали мое лицо, а я как-то забыл об этом. Я мог только гадать, насколько плохо я выгляжу. Моя девочка могла быть реально грубым ублюдком.
На этот вопрос я тоже не мог ответить и наблюдал, как он опустился назад в кресло и уклончиво спросил,
- Ты подрался?
Даже если я расскажу, вряд ли он поверит. Я сомневался в этом.
- Скажи, пожалуйста, хоть что-нибудь? – в конце концов приказал он, и в его голосе было отчаяние и тревога. Я решил, что сейчас или никогда.
Я открыл рот и пробормотал слова, которые репетировал в голове последние два часа, но они появились как скрип.
- Мне нужна твоя помощь.
Это не было необходимой ложью, но это не было и тем, что я хотел. Что я хотел? Гребаных аплодисментов и ободрений толпы? Я начал чувствовать нежелание продолжать эту часть и боролся с тем, чтобы не свернуть назад.
На мгновение глаза Карлайла расширились, потом он силой вернул на лицо выражение нейтралитета. Я представил, как он хотел услышать эти слова все то время, что я у него живу.
- Все, что угодно, только скажи, что тебе надо, - сказал он с потрясающей уверенностью. Его искренность уколола меня острой болью, я проглотил комок в горле и дернул рукой на подлокотнике. Почему я чувствую вину? - задумался я. Мне нужна была Белла последние три месяца, и где была его гребаная искренность?
Я продолжал выстраивать доводы против Карлайла в моем мозгу, что легче было делать, и видел, как с течением секунд растут его скептицизм и осторожность.
- Эммет, - начал я, и прервался, закашлявшись, потому что горло саднило от крика и визга, как у маленькой свинки. Его брови сошлись вместе при упоминании моего брата, но он продолжал молчать и ждать моего продолжения.
Я не был уверен, что знаю, как выгляжу снаружи, но внутри я боролся за то, чтобы удержать это глупое спокойное выражение, и молился, чтобы мне это удалось.
- Я хочу, чтобы ты сделал то же самое, что и для Эммета, - закончил я и наблюдал, как на его лице вспыхивают эмоции. Сначала замешательство и любопытство, и затем размышление, чтобы правильно понять мою фразу и не заставлять меня уточнять, за что я был благодарен. Я засек точную секунду, когда он понял, что я имею в виду, потому что его лицо побледнело.
Его голова начала медленно покачиваться, как бы непроизвольно.
- Не думаю, что это хорошая идея, Эдвард, - его придушенный голос звучал умоляюще, и я наблюдал, как его пальцы раздраженно сжимаются и разжимаются на столе.
- Ты отказываешься? – ровно сказал я, наблюдая за его руками, и тайно надеялся, что он скажет «да». Если он откажет мне, и я не смогу пройти через это, это будет означать, что меня остановил не мой страх. Это просто еще один способ, которым Карлайл контролирует меня. Я смогу с этим жить.
- Нет, - капитулируя, мягко шепнул он после долгого раздумья, и мой желудок сжался. Единственный раз, когда мне нужно было, чтобы он противостоял мне, он не сделал этого.
Как, блять, типично.
Его руки убрались со стола, и я не мог видеть его глаза, так как он начал искать свой брелок с ключами. Он маленьким золотым ключиком открыл один из своих ящиков, и когда на темную деревянную поверхность стола лег желтый бумажный конверт, мой рот пересох. Это было так скромно и безопасно. Просто бледно-желтый конверт. Я не знал, чего ожидал, и неуверенно наклонился вперед на своем стуле, и с сомнением посмотрел. Может, черную коробку с колючей проволокой и хромированными наручниками или другое дерьмо? Это было более подходяще, чем маленький желтый конверт. Я взял его с сухим сглатыванием, от которого мое горло заболело, и пощупал так, как если бы это была ожидаемая мною черная коробка. Я не открывал его.
Взгляд Карлайла зафиксировался на конверте, лежащем на моих коленях. Боль и проигрыш отпечатались на его внешнем виде, и это было почти больно видеть, и уж точно это сбивало с толку. Я с легкостью предположил, что он уже годы планировал это дерьмо.
Без слов он встал с кресла и подошел к шкафу, где он хранил медицинские препараты. Я не возражал, когда он собрал разные предметы и около меня встал на колени изучить нанесенные Беллой следы укусов на моей шее.
- Они могут быть инфицированы, - грустно сказал он, и я твердо сидел, пока он бережно очищал их. Желтый конверт прожигал дырки в моих ладонях, лежащих на моих коленях.
Слова не могли ничего изменить.