Глава VI загадки на завтра

Нам, конечно, было очень интересно смот­реть, как все происходит: как Миша поднял­ся на борт, чтобы положить видеокассеты в сумку; как Алексей Николаевич, достав из своего планшета пустые бланки, оформляет опознание видеокамеры и выдает яхтсменам расписку, что их видеокассеты временно изъяты в интересах следствия; как двое под­чиненных Миши лениво осматривают яхту — вроде бы из пустого любопытства, пока на­чальство занято, но при этом, конечно, от их цепких взглядов не укрылась бы любая стран­ность. Алик, который, видимо, был главным во всем, что касалось устройства и оборудо­вания, показывал им машинное отделение и каюты, систему управления, охотно давал по­яснения.

Листяков Сергей Васильевич... — выво­дил в своих бланках Алексей Николаевич. — Паспорт номер... Прописан... Вы знаете, мне ваше имя кажется смутно знакомым.

Вполне возможно, — сказал Сергей. — Мои фотографии публиковались в разных журналах, и даже в газетах обо мне разок писали, после премии на фотоконкурсе.

— А видеокамера у вас основательная, — заметил Миша.

Да, — кивнул Сергей. — Практически профессиональная. Уж если я беру, то са­мое лучшее. Привычка, знаете...

Которую еще можно назвать уваже­нием к собственной профессии, да? — улыб­нулся Миша.

Ну, я бы не сказал так громко, — по­жал плечами Сергей.

Тут я поглядел на часы и обнаружил, что мы уже опаздываем к обеду.

— Пойдем быстрее! — позвал я Фантика и Ваньку.

Я с вами, ребята! — Миша живо вско­чил на ноги. — Мне еще нужно потолковать с вашим отцом, а здесь вроде все ясно... Я ведь не нужен, Алексей Николаевич, вы и без меня закончите?

Разумеется, Михаил Дмитриевич, — от­ветил тот.

Тогда встретимся на пристани. — И Ми­ша зашагал прочь вместе с нами.

Вы насчет Птицына хотите погово­рить? — спросила Фантик.

Да, — кивнул Миша. — Хочу узнать, не замечал ли Леонид Семенович следов при­сутствия браконьеров этой ночью... И вооб­ще, обсудить, как с этим Птицыным быть дальше. Он ведь не раз пересекался с этим браконьером, может, и посоветует что-ни­будь толковое.

Только давайте прибавим ходу! — взмо­лился я. — А то мы опоздаем к обеду, и даже вы не защитите нас от легкого втыка.

Мы прибавили ходу и успели точнехонько. Отец и дядя Сережа стояли на крыльце и курили, опершись на резные перила. Из открытого окна кухни доносился звон посу­ды: наши мамы заканчивали накрывать стол.

— Ба, Михаил Дмитриевич? — сказал отец. — Какими судьбами?.. Топа, сидеть!

Да вот понадобилось немного перего­ворить с вами, — ответил Миша. — Можно нам уединиться на пять минут?

Да, конечно. — Отец жестом пригласил Мишу пройти в его кабинет, а нам велел: — Живо мойте руки и за стол, чтобы, когда мы закончим разговор, вы уже были готовы!

Мы умылись, сумев вполне отчиститься, переоделись в новые футболки и джинсы, чтобы не пугать мам видом нашей рабочей одежды, и чинно-благородно прошли на кух­ню.

Разговор отца с Мишей продолжался ми­нут двадцать. Из кухни мы слышали, как отец провожает Мишу.

В чем дело? — поинтересовалась мама, когда отец присоединился к нам и мама с тетей Катей начали разливать суп.

Птицына арестовали, — сообщил отец — И такие дела на нем висят... Странно.

Когда мы приехали, у него уже шел обыск! — сообщил Ванька. — Но мы не ска­зали, что это ты нас к нему отправил.

Отец рассмеялся:

Ну, конспираторы! Можно было спо­койно сказать... Да, занятно. Зозулин инте­ресовался моим мнением об этом человеке.

И что ты ему сказал? — спросил я.

Что все это на Птицына очень не похоже... Не такой он человек, чтобы совер­шить именно такое преступление, которое ему приписывают...

— А что ему приписывают? — спросил дядя Сережа.

Кражу электроники из световых баке­нов и видеокамеры, — сообщил отец. — Что-то тут странное... И еще страннее, что в ка­честве своего алиби он сослался на другое преступление — мол, не мог он ничего ук­расть на реке, потому что этой ночью бра­коньерствовал в заповеднике!

А он действительно браконьерство­вал? — поинтересовалась тетя Катя.

Вот это и нужно установить, — вздох­нул отец. — Могу сказать лишь, что кто-то действительно шуровал недавно возле Ли­сьей горки.

Лисьей горкой мы называли между собой холм в глубине леса, вокруг которого было довольно много лисьих и барсучьих нор.

Ловил лисиц? — Дядя Сережа нахму­рился. — Гм... Сейчас у них мех не такой густой и длинный, как зимой...

Ну, на продажу и такой мех пойдет! — хмыкнул отец. — Ведь не всем поставлять мех только высшего качества, как делаешь ты... Да, две лисицы взяты в стиле Леньки: без капкана, чтобы лап не испортить, с дымом в нору и сетью на «аварийном» выходе» из норы. Даже то, насколько четко и быстро браконьер нашел запасной выход и пере­крыл все остальные, указывает на Птицына. Мастера по почерку узнаешь...

— Так, выходит, его алиби подтвержда­ется? — спросила мама.

— Вроде бы, — кивнул отец. — Но ведь у него еще оставалось время на другие подви­ги... Помнится, когда я в прошлый раз его вычислил и нагрянул к нему в четыре утра, чтобы он не успел от улик избавиться, он уже дома был. А тут он вернулся домой в семь, в начале восьмого. И его сын это под­тверждает...

То есть минимум три часа у него было, — прикинул дядя Сережа.

Вот-вот. И этого времени вполне хва­тило бы, чтобы сплавать за остров и разо­рить световые бакены.

У него есть сын? — спросил Ванька.

Да, — кивнул отец. — Борькиного воз­раста. Хороший парень. Хотя ему не поза­видуешь. Птицын-старший признает только старинные методы воспитания: ремнем за любую провинность.

Так что Птицын вполне мог внушить сыну, что говорить? — спросила мама.

Мог, — согласился отец. — А какой смысл? Если бы он пришел домой в семь, а сыну велел бы говорить, что пришел в три, в четыре, тогда было бы понятно. Но и сын, и, главное, сам Леонид стоят на том, что он появился дома в начале восьмого. И что ин­тересно: куда он дел шкурки?

А что он сам говорит? — спросила тетя Катя.

Говорит, сразу отвез заказчику, и за­казчика назвать отказывается. Но выходит, он повез шкурки, не обработав их и не в заповеднике освежевав. Я прошел по следу браконьера до конца — и нигде не нашел ос­вежеванных лисиц, брошенных или свежезакопанных. Так что, он целых зверьков по­вез? Странно это как-то... И еще один воп­рос: куда он дел лампы, если это он их спер? Времени у него было совсем немного, поэто­му спрятать он мог их либо у себя в гараже, либо поблизости... Оперативники обшарили все вокруг, а ламп так и не нашли. Словом, множество вопросов, и путаница какая-то возникает...

И о чем вы договорились с Зозулиным? — спросила мама.

О том, что завтра я еще раз прогуля­юсь в заповедник и постараюсь поискать еще какие-нибудь следы и улики... А потом подъеду лично поговорить с Птицыным.

Думаешь, он станет с тобой разговари­вать? — усомнился дядя Сережа.

Думаю, будет... Что у нас на второе? Котлеты с картошкой? Замечательно! Кста­ти, Сергей, я бы хотел на всякий случай одолжить твою видеокамеру!

В этот раз Егоровы приехали с недавно купленной маленькой видеокамерой, и дядя Сережа уже успел поснимать и наш дом, и нас самих, и кульбиты Топы. Снимал он очень аккуратно и экономно, потому что ви­деопленка обходилась в копеечку...

— В чем вопрос? — сказал дядя Сере­жа. — Разумеется! А знаешь, пожалуй, я сам с тобой прокачусь. Давно в заповеднике не был, а полевой работой вообще не зани­мался невесть сколько лет, так что тряхну стариной!

— Что ж, вдвоем веселее, — одобрил отец.

Разговоры взрослых сбились на другую тему, а мы, закончив обедать, поспешили выскользнуть из-за стола, ведь сегодня нам еще надо успеть покрасить лодку. На крыль­це нас окликнул отец, вышедший следом:

Эй, на секунду!

Да? — остановились мы.

Зозулин рассказал мне, что вы виде­ли Чумова и Шлыкина. За обедом я про­молчал об этом и не стал распространяться, что благодаря вам есть доказательства невиновности Птицына... Невиновности в краже, потому что в заповеднике браконь­ерствовал он, это точно. Так что я все знаю, но мамам лучше не знать. А то еще начнут переживать, что у вас могут выйти круп­ные неприятности с местным хулиганьем... Вот и будем пока хранить это в тайне, что­бы не пугат^ь их попусту. Только одна просьба. Все-таки берите с собой Топу. Не гуляйте одни, пока этих поганцев не най­дут. Поняли?

Поняли, — хором ответили мы.

Вот и хорошо. Топа, иди с ребятами на прогулку! Обиделся небось, что тебя утром не взяли?

И отец вернулся в дом.

Топа с большой охотой присоединился к нам и всеми возможными способами демон­стрировал радость, что мы решили обойтись без велосипедов.

Фью! — присвистнул Ванька, когда мы немного отошли от дома. — Вы слышали? Выходит, этот Птицын лупцует сына почем зря! Тоже мне гусь!

Как будто он один... — сказал я. Мы знали нескольких ребят из деревень и пред­местий, чьи отцы брались за ремень, когда те «отличались». — Меня больше интересует другое. Что за заказчик, с которым так срочно встречался Птицын? И почему он повез этому заказчику целых зверьков, ког­да легче было отвезти только шкурки? Ведь это ж килограммов пятнадцать лишних? Хоть Птицын и силач, но пятнадцать кило­граммов вдобавок ко всей его амуниции было бы и для него чувствительно... И почему, наконец, заказчик хотел получить шкурки сразу, полусырыми, а не готовыми к тому, чтобы шить из них воротник или шапку? Видите, сколько вопросов...

Хм, — пробормотал Ванька. — Если бы это были не лисицы, а рыба, я бы сказал, что он спешил, чтобы они были совсем све­жими...

«Свежая лисица»? — переспросил я. — Что за чушь?

Постой! — Ванька вдруг так разволно­вался, что остановился сам. — В заповедни­ке ведь бегают две или три чернобурки, так?

Отец учитывает все потомство Доми­но... — возразил я.

Когда-то мы заметили в заповеднике черно-бурого лиса, которого, естественно, назва­ли Домино — как знаменитого героя расска­за Сетона-Томпсона. От этого Домино было два или три потомства, и всегда среди ры­жих лисят попадался кто-то в папочку. Самого Домино мы не видели уже года два, — возможно, он и умер, а отец скрывал от нас это, потому что нам он очень нравился, а возможно, ушел или стал крайне осторож­ным из-за того, что браконьеры принялись пошаливать больше обычного, — но все его потомство у отца на строгом учете.

— Отец знает все норы чернобурок, и если бы Птицын напал именно на эти норы, то было бы ясно, что браконьер получил заказ добыть чернобурок живьем, для разведения или просто для экзотики. Ведь сейчас многие богачи содержат редких животных... И тогда понятно, почему Птицын так спешил: чем скорее пересадишь лисиц из рюкзака в нор­мальный контейнер для перевозки, тем для них лучше! Но Птицын шуровал в норах обычных, ничем не примечательных лисиц, согласен? Иначе его поведение отцу не пока­залось бы странным!..

Все правильно, — признал Ванька. — Пусть это были не чернобурки. Но если до­пустить, что кто-то заказал Птицыну жи­вых лисиц, а не чернобурок, то все стано­вится на свои места. Он ведь и ловил их очень аккуратно — сетками, а не капкана­ми... Как по-твоему, Фантик?

А? Что? — откликнулась Фантик как-то очень рассеянно.

Что с тобой? — изумился Ванька. — Ты даже не слышала, о чем мы говорим?

Не слышала, — призналась Фантик.

Да что с тобой? — рассердился Вань­ка. — Опять поешь, что ли? Только про себя, чтобы мы не слышали?

Нет, я не пою, — покачала головой Фан­тик. — Я думаю.

О чем? — спросил Ванька с таким ви­дом, как будто на самом деле хотел спро­сить: «О чем ты вообще можешь думать?»

Да все об этой видеокамере, — сказала. Фантик. — Никак у меня тут не сходится...

Тебя смущает, что такой человек, как Сергей, мог забыть на всю ночь про такую камеру? — спросил я.

— И это тоже, — сказала Фантик. — Но главное в другом. Сергей — профессионал или почти профессионал, и он никогда бы не оставил камеру пустой, не заряженной. Вот папа — он любитель, только начал снимать, и то у него на время путешествий в камере всегда стоит пленка. Отснял одну, тут же вставил другую. Перезарядить ка­меру — это буквально полсекунды, когда за­пасная кассета в кармане. Вряд ли упус­тишь что-нибудь интересное... Тем более на реке, где жизнь вообще движется довольно медленно. То есть я хочу сказать, легче и удобней на ходу перезарядить камеру, имея запасную кассету при себе, чем вынимать недоснятую, бегать вниз и вверх по яхте, чтобы вставить чистую...

Допустим, — сказал я, — он знал, что его ждут какие-то очень интересные съем­ки, что снимать придется долго и при этом каждая секунда дорога... Вот он и решил подготовиться заранее!

Но тогда бы он не забыл об этом, не заболтался* бы с друзьями и не лег бы спать! — выпалил Ванька. — Верно, Фантик?

Совершенно верно, — сказала Фантик.

В общем, как ни крути, что-то стран­ное выходит, — сказал я. — А ты что дума­ешь, Топа?

Топа поглядел на нас и склонил голову на бок, словно мучительно размышляя.

— Он тоже чем-то недоволен, — сказал Ванька. — Обрати внимание, он ни разу не убегал далеко от нас. Ходит вокруг нас не­большими кругами и все время нюхает воз­дух. Что с тобой, Топа? Ты что-то чуешь?

Топа задумчиво поглядел на нас и опять принюхался. Мне показалось, что он напря­жен, а шерсть на его загривке шевелится и становится дыбом.

— Его что-то волнует, — проговорил я. — И как раз в той стороне, где маяк и яхта причалена. Вот что, возьму-ка я его на поводок! Иди сюда, Топа.

Топа вполне спокойно позволил взять себя на поводок, и мы пошли дальше. Яхту и маяк мы прошли стороной, чуть срезав путь. Топа несколько раз дернулся в ту сторону, но особенно не настаивал.

Что-то его тревожит, — сказал Вань­ка. — Может, сходим туда?

Скорее занимает, чем тревожит, — от­ветил я. — Если бы что-то тревожило его по-настоящему, он бы потащил меня за со­бой.

Я отпустил Топу, лишь когда мы оказа­лись в нашей бухточке. Он принялся интен­сивно обнюхивать землю.

— Ну, разумеется! — сказал я. — Столько народу тут побывало за эти дни, что тебе интересно все выяснить. Да, Топа?

Топа бросил на нас быстрый взгляд и про­должил свои исследования. Поняв, что луч­ше дать ему развлекаться по-своему, мы достали из кустов кисти и банки с краской.

— Красьте погуще, — сказал я. — Вообще-то красят в два слоя, но тогда второй слой мы сможем нанести лишь завтра, когда вы­сохнет первый, а отплыть, значит, только послезавтра. Поэтому будем красить в один слой, но поплотнее.

Красить оказалось намного легче, чем смо­лить и конопатить. Краска ложилась плотно и ровно. Я стал красить нос, Ванька — кор­му, а Фантик — левый бок посередине, что­бы потом перейти на правый.

Надо подумать о названии лодки, — сказал Ванька, когда мы поработали минут пять. — Какие будут предложения?

У Фантика, наверно, только одно пред­ложение — «Титаник», — усмехнулся я.

А почему бы и нет? — осведомилась Фантик. — Правда, название не очень счас­тливое...

Да уж! — хмыкнул Ванька.

Но можно придумать что-нибудь по­хожее, — продолжила Фантик. — Титан — это ведь здоровенный великан, богатырь. Можно назвать «Великаник»„.

Или «Богатырник»! — в один голос ска­зали мы с Ванькой и дружно рассмеялись.

Чего ржете? — обиделась Фантик. — Я вовсе не хотела сказать «Богатырник», ведь понятно, что такого слова нет. Есть, например, «богатыренок»...

Или «великаненок»!—не выдержал Ванька.

Раз издеваетесь, то и придумывайте сами! — обиделась Фантик. — Я больше ни словечка не скажу!

— Ну, если от «богатыря» идти, то глав­ными богатырями у нас были Илья Муромец, Добрыня Никитич и Алеша Попович, — сказал я. — Можно назвать наш корабль в честь одного из них.

«Илья Муромец» — хорошее назва­ние! — поддержал Ванька. — А можно еще «Благородный» или «Стремительный» — ко­рабли часто называют как-то так.

А если назвать наш корабль «Три бо­гатыря» — в честь нас троих? — предло­жил я.

Разве я — богатырь? — не выдержала Фантик, нарушая свое обещание не произ­носить ни словечка.

Прямо Алеша Попович! — хихикнул Ванька. — А вообще-то правильно... Мы все на богатырей не очень похожи. Вернее было бы назвать корабль «Три поросенка», ведь родители часто называют нас «поросятами».

А что, классная идея? — восхитился я.

Просто здорово! — сказала Фантик. — Я тоже за.

Ну... — Ванька растерялся. — Я ведь только так сказал, для шутки...

Иногда шутка оказывается самым точ­ным и умным, что можно сказать! — заяви­ла Фантик. — По-моему, название — лучше не придумаешь!

— Давайте проголосуем! — сказал я. — Кто за то, чтобы назвать наш корабль «Три поросенка»?

Все трое подняли руки.

— Если и Топа за, то принято единоглас­но, — оглядываясь, сказал Ванька. — Ой, а где Топа?

Топы нигде не было видно.

— Отправился по своим делам. — Я не­брежно махнул рукой. — Скоро придет. Как будто ты его не знаешь?

— В общем, единогласно, — сказала Фан­тик. — «Три поросенка» — чудесное название.

Лодка уже где-то на треть сверкала бе­лизной. Мы еще какое-то время работали молча и старательно, потом я сказал:

А все-таки, наверно, не мешает спро­сить у отца, не норы ли чернобурок это были. Просто для успокоения совести. Хотя я уве­рен, что нет.

У меня другой план зреет, — сообщил Ванька. — Что, если нам завтра с утра отыс­кать сына этого Птицына? Делать нам все равно будет особо нечего, ведь лодка высох­нет только к середине дня. А мы могли бы его разговорить... И узнать что-нибудь эта­кое, чего он никогда не расскажет взрослым.

— Хорошая мысль, — одобрил я. — А ты что думаешь, Фантик?

А я все думаю об этой видеокамере, — ответила она. — И чем больше думаю, тем больше уверена, что этот Сергей соврал. Или в камере была кассета, или камеру украли совсем не так, как он рассказывает...

Но зачем ему врать? — Ванька нахму­рился и хотел почесать затылок кистью, но вовремя спохватился.

Не знаю, — ответила Фантик. — Но по­чти твердо можно сказать, что в этом вра­нье — ключ к загадке, почему видеокамеру вернули.

В смысле, почему именно ее выбрали, чтобы подставить Птицына, — уточнил я. —

Разумеется, зная при этом, что видеокаме­ра вернется к хозяину... Что ж, давайте рас­суждать логически. Вот я выхожу на палу­бу что-то снимать. Вот мне надо на секунду отойти. Я ставлю камеру, отхожу, а когда возвращаюсь — камеры нет?

Это значит, кто-то должен был под­стерегать совсем рядом, чтобы поймать та­кую минутку, — вставил Ванька.

А еще... — Фантик зажмурила глаза, пытаясь поживее представить ситуацию. — Этот «кто-то» должен достаточно ясно ви­деть и камеру, и передвижения ее хозяина-То есть камера должна была привлечь внимание вора... может быть, издалека... Инте­ресно, над палубой горел фонарь?

— Зачем фонарь? — сказал я. — Можно считать доказанным, что камеру поперли те же люди, которые раздели световые баке­ны. А бакены раздели под утро, это мы зна­ем. Было уже довольно светло, иначе бы смотритель заметил, что огоньки в темноте начали гаснуть. То есть если Сергей заду­мывал что-то снять, то под утро он не спал, как утверждает, а какое-то время был на палубе...

— Точно, соврал! — Ванька даже подпрыг­нул от возбуждения.

— Тут есть еще одно, — сказала Фан­тик. — Отцовская камера очень плохо сни­мает ночью, нужна дополнительная подсвет­ка. Он снимал, как мы сидим у костра, так у нас за спиной сплошная чернота! Камера этого Сергея, она, конечно, профессиональ­ней, но, я думаю, и ему лишний свет не помешал бы...

Но тогда получается, он снимал как раз в то время, когда грабили бакены! — воскликнул Ванька.

Получается... — пробормотал я. — Смо­трите, все сходится! Сергей снимает утрен­нюю реку, так? Воры, свинчивающие лампы, замечают, что на них направлена ви­деокамера, и не знают, попали они в кадр или нет. Камера, конечно, далековато, но ведь на ней можно делать и увеличение, и силь­ное приближение. Они тихонько подплыва­ют поближе и воруют камеру. Забирают пленку, а камеру подкидывают в лодку Пти-цына, которую они нашли. И заботятся о том, чтобы камера не пропала, чтобы мили­ция обнаружила ее первой. Миша прав: один из воров, похожий по комплекции на Птицына, специально проплыл поближе к вод­ному патрулю, чтобы, едва начнется шу­хер — из-за украденных ламп, а он начался буквально через полчаса, — первым делом обыскали лодку! Тут еще одно было: ника­кая шпана не полезла бы шарить в лодке Птицына, все знают, чем такая наглость мо­жет кончиться! Поэтому, наверно, камера могла бы и полдня спокойно пролежать. И вот Сергей получает камеру, открывает ее, а пленки в ней нет! И это вполне явное пре­дупреждение: «Мы знаем, что ты нас сни­мал, поэтому и забрали пленку. Нам извест­но, кто ты такой, а если проболтаешься, тебе будет очень плохо!» Сергей отлично пони­мает угрозу и начинает врать, с ходу, не­умело и путаясь.

— Но его друзья помогали ему во вра­нье, — сказала Фантик. — Выходит, они тоже поняли, в чем дело... И выходит, они все что-то видели., что-то важное! Они знают, кто воры, но будут молчать, чтобы с ними счеты не свели!

— Да, все сходится, — хмурясь, кивнул Ванька. — Одного не пойму: почему они все-таки вернул камеру, а не свистнули ее?

Мигом разбогатели бы...

— Я думаю, они бы ее свистнули, если бы были уверены, что яхтсмены их не раз­глядели и не запомнили, — сказал я. — Но они не были в этом уверены. Вот и пожерт­вовали очень дорогой добычей, чтобы затк­нуть рот свидетелям. Если бы они увели ка­меру, а в лодке оставили одну из ламп, то для яхтсменов это не прозвучало бы угро­зой. И потом, если бы дорогущая камера исчезла, то яхтсмены подняли бы хай и опи­сали милиции людей, которых видели на реке, и воров тут же поймали бы. А так яхтсменам как бы сказали." «Вот видите, вас никто грабить не хотел, вы только пленки лишились, но это пустяки по сравнению с тем, что мы вам камеру вернули, потому что вы к нашим местным делам отношения не имеете. Вот и не суйтесь в наши местные дела и ничего не рассказывайте милиции,, пока мы с вами по-хорошему...» Яхтсмены отлично поняли вполне прозрачный намек.

Умные воры, получается, — покачал головой Ванька. — Уж точно не Шашлык с Чумовым.

А что, у тебя еще были сомнения, не они ли это? — осведомился я.

Как вы думаете, надо рассказать Ми­ше о наших догадках? — спросила Фантик.

Думаю, нет, — ответил я. — Яхтсмены врали настолько беспомощно, что, конечно, Миша обо всем догадался еще быстрее нас. У него ведь и опыт, и специальное образо­вание, подготовка всякая. Вопрос в том, как нам вытянуть из яхтсменов, кого они виде­ли. Вот тут надо обмозговать, как бы похит­рее к этому подойти.

Да прийти к ним и спросить в лоб! — бухнул Ванька. — От неожиданности они обязательно проговорятся!

Или, наоборот, замкнутся так, что их никакими щипцами для грецких орехов не расколешь, — сказал я. — Нет, поспешных шагов делать нельзя. У нас есть время поду­мать. Давайте попробуем после ужина соста­вить предварительные планы, завтра с утра еще раз их сверим, на свежую голову, и уж тогда пустимся разгадывать все загадки.

— А загадок ой сколько! — Ванька взял­ся за голову. — И вокруг этих яхтсменов, и вокруг лисиц, и... вообще!

Вот именно, — кивнул я. — А теперь — внимание! Лодку мы покрасили, — за разго­ворами мы продолжали работать, и теперь вся лодка была белой как снег, — и теперь один вопрос: попробовать написать назва­ние сейчас или подождать до завтра, когда просохнет?

Я бы написал сейчас, чтобы все было закончено! — сказал Ванька.

— А я бы подождала до завтра, — сказа­ла Фантик. — Во-первых, по свежей краске буквы могут размазаться, а во-вторых, при­дется писать вверх ногами, и трудно будет сделать их красивыми и ровными. — Ну да, ведь лодка лежала вверх дном, целиком по­крашенная снаружи. — Можно даже спус­тить лодку на воду и уже потом написать название. Ведь на воде она будет стоять со­всем ровно.

Пожалуй, ты права, — сказал я. — Что ж, прячем краски в кусты и топаем домой.

А лодка?.. — засомневался Ванька.

Кто ее тронет, свежевыкрашенную? — рассмеялся я.

Тоже верно... Может, пройдем мимо яхтсменов?

— Ни в коем случае! — сказал я. — Опять срежем путь через поле. Мы сейчас воз­буждены, а они не должны догадаться по нашему поведению, будто нам что-то извес­тно... Топа, где ты? Топа, мы идем домой!

Топа, Топа! — заорал Ванька, а потом и Фантик присоединилась. Но сколько мы ни звали, Топа не появлялся.

Куда он делся? — растерянно спроси­ла Фантик.

Я пожал плечами:

С ним бывает, что он уходит по своим делам... правда, очень редко. Он с самого на­чала прогулки был взволнован, вот, видно, и ускользнул заниматься исследованиями в тот момент, когда мы были слишком увлечены, чтобы обращать на него внимание. Не ис­ключаю, что он уже дома. В любом случае, мы его сейчас не найдем, так что остается только домой топать.

Топать без Топы, — невесело усмехнул­ся Ванька.

И мы побрели домой.

Там мы сразу же узнали, что Топа не возвращался.

— Может, отправимся его искать? — встревоженно предложила Фантик.

Отец покачал головой:

— Топа — разумный пес, и вряд ли во что-нибудь ввяжется. Нам придется прочесать весь остров, чтобы его найти, а это несколь­ко часов. Лучше подождем, пока сам вер­нется.

А когда он может вернуться? — спро­сила Фантик.

С ним случались такие загулы три или четыре раза в жизни, — ответил отец. — И тогда он возвращался домой ночью, когда все спали. Тихо пробирался к дому и ло­жился на крыльце, чтобы утром его сразу увидели и успокоились. Мы его не ругали и не пытались выяснить, где он был. В конце концов, и у собаки могут быть свои тайны. Имеет право.

Все это было абсолютной правдой, и мы успокоились. Перед самым ужином я улу­чил минутку спросить у отца:

Папа, нам тут пришло в голову... Это не могли быть норы чернобурок... ну, где Птицын охотился?

Нет, — ответил отец. — Я уже об этом думал. Было бы просто, если это норы чер­нобурок. Тогда ясно, что Птицыну они нуж­ны живыми. И ясно, почему их требовалось как можно быстрее передать заказчику. Но я ведь знаю все лисьи семейства. С той сто­роны Лисьей горки живут крестовки, и ни одной чернобурки там нет.

Все это я изложил Ваньке и Фантику пос­ле ужина, когда мы уединились в моей с Ванькой комнате, чтобы обсудить оконча­тельный план действий на завтра.

Это были обыкновенные крестовки, — объяснил я.

«Крестовки»? — недопоняла Фантик.

Ну, такая порода лисиц, у которых чер­ный крест на спине, — втолковал ей Вань­ка. — То есть летом он черный, а зимой ста­новится очень красивого цвета, такого жем­чужно-серебристого.

Крестовки больше всего водятся у нас, на северо-западе России. А еще в Финлян­дии и в Швеции, — объяснил я. — Такая се­вероевропейская порода, хотя встречается и в других местах земли.

Кстати, это может быть доказатель­ством, что Птицын взял их живыми, — за­думчиво сказала Фантик. — Ведь крестовок в основном берут на мех зимой. Я вспомни­ла, я читала о них... Их бледные, жемчуж­но-переливчатые кресты отлично смотрятся и на шубе, и на шапке. А черные кресты очень резко выделяются на общем фоне, и это смотрится не слишком красиво, если только у модельера или скорняка нет осо­бой задумки.

— Вы и крестовок разводите? — поинте­ресовался Ванька.

Нет, не разводим, — ответила Фан­тик. — Иначе бы я не спросила, кто они та­кие, и вам не пришлось бы объяснять. Но я ведь читаю, из любопытства, всю специаль­ную литературу, которая есть у папы.

То есть или эти крестовки понадоби­лись кому-то, чтобы сшить шапку с особым узором, или для того, чтобы дать им дожить до зимы, или для того, чтобы вообще оста­вить их на развод, — подытожил я.

Послушайте! — подскочил Ванька. — А разве Птицын не мог оставить их у себя? Ну, чтобы как следует откормить к зиме, напичкать разными витаминами? Словом, привести в такой вид, чтобы их мех стоил намного дороже, чем у крестовок, взятых из леса?

Тогда куда он их спрятал? — возразил я. — Ты слышал, времени у него было со­всем немного, а все ближние окрестности прочесали мелким гребнем. Плач двух го­лодных и напуганных лисят сразу привлек бы внимание. И потом, уход за животны­ми — это особая наука, а Птицын — брако­ньер, а не мехозаводчик! Нет, он их кому-то передал. Вопрос в том, кому.

Вопросов накопилось — тьма-тьму­щая! — вздохнула Фантик. — Прямо голова „ кружится.

Давайте запишем их по порядку, — предложил Ванька.

Мы стали записывать, и вот что у нас получилось.

Почему Птицын взял крестовок жи­выми?

Почему он взял их летом?

Что было на видеокассете, от существования которой яхтсмены отреклись?

Что они вообще снимали?

Имелось несколько вопросов помельче, но мы не стали включать их в список, потому что они вытекали из основных.

Мы немного поразмышляли, потом я ска­зал:

— Все, хватит. Утро вечера мудренее, вот с утра и начнем действовать. Будем считать это загадками на завтра. А сейчас лучше ляжем спать. День может получиться на­пряженным.

Фантик пожелала нам спокойной ночи и ушла. Мы с Ванькой быстро легли, и я уже засыпал, когда Ванька сказал:

— Слышь, Борька, есть еще один вопрос.

Я не хотел при Фантике его задавать, а сей­час чуть не забыл.

— Ну? — откликнулся я. Честно говоря, я уже часа три как поба­ивался вопроса, который мог прийти Вань­ке в голову. Как вы знаете, Ванька вообще был противником истребления животных на мех, и поэтому к дяде Сереже, папе Фанти­ка, относился чуть настороженно. В любой момент в Ванькином мозгу могла родиться версия, что заказчиком Птицына был дядя Сережа — единственный владелец пушного хозяйства, отдыхающий сейчас в наших кра­ях. Дружба с нашим отцом делала, мол, дядю Сережу вне подозрений, а заодно давала возможность спрятать лисиц там, где их никто искать не будет, — неподалеку от на­шего дома, например, где дядя Сережа мог бы тайком их кормить, а перед отъездом втихую перетащить в багажник машины... Конечно, эта версия не выдерживала ника­кой критики, но разубедить Ваньку, при его-то упертом характере, было бы совсем не просто.

Что скрывает смотритель маяка? — проговорил Ванька.

Что ты имеешь в виду? — спросил я, с большим облегчением переводя дух.

Смотри. Один раз он осекся, когда хотел сказать «поэтому у меня не получится на десять минут отключить световые баке­ны, как мы договаривались». Ну, вовремя спохватился, что ведь это Фантику мы хо­тим устроить все представление, и поэтому при ней надо молчать. Быстро перевел раз­говор на другую тему, и это мы поняли, так?

Так, — подтвердил я.

Но ведь он осекся еще два раза — ког­да разговор шел о видеокамере и о том, ви­новен или не виновен Птицын. Осекся точно так же, как когда начал разговор о свето­вых бакенах, — будто чуть не проболтался о том, о чем болтать не стоит!

По-твоему, он что-то знает?

Да, — твердо заявил Ванька. — Скорее всего, он видел с маяка, кто взял видеока­меру у яхтсменов, и знает, что это не Пти­цын! Но тогда почему он молчит? Что его за язык держит, при его-то болтливости?

Похоже, и он чего-то боится, — про­бормотал я. — Да, ты это здорово подметил. Вот и еще одна загадка на завтра! Но, я думаю, Виссариона Севериновича мы дож­мем. Он так любит потрепаться, присочи­нить и прихвастнуть, что, если мы заглянем к нему на чаек, он обязательно где-нибудь проговорится.

Правильно, — сказал Ванька. — Уж где-нибудь, как-нибудь, а он проболтается, кто преступник!

— А мы расскажем об этом Мише, при­чем так, чтобы смотритель маяка остался в тени и чтобы ему нечего было бояться,— подытожил я. —А дальше все само выяс­нится.

— Разумеется, само, — откликнулся Ванька.

Больше мы не разговаривали, мы лежа­ли и молча размышляли об обстоятельствах этого странного дела, в расследование кото­рого вдруг втянулись. А потом незаметно уснули.