Артур Янов

бой. Я не даю себе чувствовать свои чувства. Самое трудное —

это быть одному. Теперь я начинаю понимать, как тяжело на-

ходиться в моем обществе.

К вечеру мне стало полегче. Весь вечер я лежал, стараясь

снова пережить то, что пережил сегодня, но не смог. Пошел

вечером на групповое занятие, опоздал на десять минут, за что

схлопотал от Я нова, который сказал: «Я не засчитываю невро-

тическое время». Я никогда не думал об этом так. В группе все

по-другому. Теперь я точно знаю, что я болен, насмотревшись

на этих людей, которые, нисколько не стесняясь и не испыты-

вая страха, падают на пол. Один парень просто достал меня до

самых кишок, но я не мог уйти. Я не могу сказать, чтобы кто-то

из них затронул во мне какие-то струны. Мне все больше ясно,

что изо всех сил сопротивляюсь тому, чтобы что-то чувство-

вать — об этом мне напоминает тупая боль в кишках. Это един-

ственное, что я чувствую. Вернувшись в мотель, я постарался

пережить первичную сцену. У меня ничего не получилось — из

моих глаз выкатилась лишь пара слезинок. Я постарался вос-

произвести ситуацию, в которой все происходило — но не смог

сделать и этого. Я понял, что мне больно, так как тяжесть и на-

пряжение в животе не отпускают меня. Мне действительно пло-

хо. Я попытался вспомнить папу — бесполезно. Наконец, не-

много позже, я справился, мне стало немного легче. Почувство-

вав себя лучше, я попробовал еще раз — примерно час спустя.

Я снова постарался вызвать первичную сцену и снова неудач-

но. Но на этот раз боль в животе была чуть легче. Все это про-

должалось с десяти до половины первого.

Февраля

Опять. Уже третью ночь подряд, я не могу как следует выс-

паться; мне ничего не снится, но я все время ворочаюсь и бес-

прерывно просыпаюсь. Сегодня без всякого будильника я про-

сыпался в два, без четверти семь и в четверть девятого. Встал в

половине девятого. Легко позавтракал, послушал болеро, на-

печатал эту запись, а теперь буду один до визита, который на-

значен на двенадцать часов.