Артур Янов

было чертовски правильно: Мысль заключалась в знании того,

что я лгал и сохранил в тайне свою ложь, и болью проявился

отказ прочувствовать это чувство; короче от этого я и заболел.

Я во всем признался (что провел ночь дома, а не в мотеле) и

боль тотчас прошла — думаю через две или три минуты после

того, как я сказал правду. Конечно, я ушел домой и тем, что я

сделал, нарушил ход лечения. Я сделал это только из-за денег —

не хотел тратить лишнее — в точности как мой отец. Но, дей-

ствительно, если окажется — после всех моих попыток ни в чем

не походить на отца — что я похож на него многими чертами —

больше, чем я думаю, то мне стоит злиться только на самого

себя за то, что я довел себя до такого болезненного состояния.

Действительно странное обстоятельство связано с этой первич-

ной терапией — не можешь соврать психотерапевту; нет, ко-

нечно, соврать можно, но этим повредишь только себе самому,

а потом все равно придется сказать правду. В конце концов,

перестаешь врать. Это будет для меня большим благом, так как

я почти всю свою жизнь был отъявленным лжецом, и хочу —-

искренне хочу — наконец, остановиться.

Сегодня я был один с без четверти двух до половины шес-

того, а потом с шести до полуночи. Все было не так уж плохо;

мне становится легче переносить одиночество; но, может быть,

я просто не работаю над собой, так как мне кажется, что от это-

го мне придется болеть и страдать. Видимо, в этом и заключа-

ется моя беда; вероятно, я хочу себя за что-то наказать.

Марта

В субботу утром, во время занятий в группе я был резок,

едок и вообще невыносим. Когда первый парень занялся пер-

вичной сиеной, я почувствовал себя физически плохо — желу-

док у меня скрутило в тугой узел, в горле пересохло; мне страш-

но захотелось расслабиться — этого требовал весь мой организм.

Когда Янов сделал мне знак, то я испытал не страх, а какое-то

облегчение, оттого, что наступила моя очередь. Я сделал все,

на что был способен, но не знаю, насколько хорошо у меня это

получилось. Все это показалось мне каким-то диким. Правда,