Первичный крик 237

Странные чувства и испытываю по отношению к моим род-

ственникам: оно меняется от ненависти и печали до жалости, а

потом снова появляется ненависть, ярость, презрение, стрем-

ление защититься, и снова ненависть и т.д. Это сбивало и сби-

вает меня с толка. Теперь я знаю, кто они есть и какими они

были в действительности. В мире не существует ничего, что

могло бы это изменить. Ничто на свете не может изменить оби-

ду и боль, которые они мне причинили. Но в моем отношении

появилось и нечто новое: я тоже причинил им боль, может быть,

правда, не такую сильную, не такую калечащую, но я ее причи-

нил. Причиненная мною боль была средством защиты, кото-

рая потом превратилась в нападение. Они первыми породили

боль, обиду, грубость, отпор, одиночество. И вот, что из этого,

в конце концов, вышло: грусть, ощущение большой потери,

трагедия. Теперь я ошущаю невыносимую печаль, я осознаю

глубокую человеческую трагедию людей, живущих вместе с тес-

ных квартирах и наносящих друг другу незаживающие душев-

ные раны. Теперь только чувствую я, насколько это печально.

Именно это чувство заставляет меня плакать, тяжкими, но не

горькими слезами, слезами истинной печали. Я не оплакиваю

потерянную юность, не плачу о том, что могло или должно было

быть, как делал это всю прошлую неделю. Теперь я плачу толь-

ко оттого, что ощущаю страшную трагедию человеческих по-

терь, утрат и обид.

Сегодня позвонил родителям. Сначала, когда отец взял труб-

ку, я не мог произнести ни слова, у меня пропал голос. Нако-

нец, я обрел дар речи, и сам удивился тому, как легко дался мне

разговор со стариком. С матерью все оказалось по-другому. По

ходу разговора я сказал ей, что у меня произошел нервный срыв.

Она не слышала меня — то есть, она научилась меня не слы-

шать, и на этот раз она тоже не захотела меня услышать. Я не

могу понять, что с ней; видимо, она уверена, что с ее «малень-

ким мальчиком» не может произойти никакого нервного сры-

ва. Он не может заболеть. После этого я отчетливо и ясно рас-

сказал ей, что не шучу, что у меня действительно душевное и

физическое расстройство. В ответ она проявила то, что я мог

бы назвать озабоченностью или интересом, но в ее голосе я не

уловил тревоги. Она ответил а доморощенным и избитыми фра-