Артур Янов

зами типа: «Значит, тебе нельзя нагружать себя больше, чем по-

зволяет организм», «Я всегда говорила, что чему быть, того

не миновать», «Тебе надо подумать о своем здоровье». Все это

было очень неутешительно.

Во второй половине дня я позволил себе расслабиться. С

утра Сьюзен неважно себя чувствовала, и я решил сам приго-

товить ужин. Я приготовил рис, салат и вареных моллюсков.

Моллюски были просто великолепны. Я начал их варить как

раз в тот момент, когда вернулась Сьюзен, и мы вместе смотре-

ли, как в пару раскрываются створки раковин. Меня букваль-

но распирало от глупой легкомысленной радости; я смеялся,

говорил, что эти страшные и безобразные раковины открыва-

ются так, как будто они живые. Я смеялся и хихикал от души,

чего не делал уже много лет. Я чувствовал себя беззаботным и

глупо-счастливым. Остаток вечера я провел один.

Марта

На сегодняшнем сеансе я пришел в немалое замешатель-

ство, начав разбираться в том, как я в действительности отно-

шусь к моим родителям. Я испытываю боль от обиды, боль от

боли и боль от печали. Теперь я способен почувствовать на-

сколько болезненно печальна — на самом деле печальна — че-

ловеческая трагедия, трагедия потерь и утрат. Думаю, что вче-

ра мне хотелось, чтобы мама ответила мне с большей заботой,

сердечностью и участием. Я знаю, что если бы мне позвонил

мой сын и сказал, что у него нервный срыв и душевное рас-

стройство, то я немедленно предложил бы ему помощь, я бы

сделал для него все, что в моих силах, если бы он попросил меня

об этом. Впервые я испытал какое-то чувство по отношению к

матери, и это чувство сказало мне, что она не знает, что такое

чувство и не знает, как реагировать на мои слова. Отчасти я

обвинял и себя, говоря, что сам обычно отвергал ее заботу, ее

любовь и советы, которые, по большей части, казались мне

просто смешными, и которые ничего для меня не значили. Я

был в полной растерянности, не зная, ни что говорить, ни о

чем говорить, и, самое главное, кому обо всем этом говорить.