Историческая наука в 1940-х - начале 195о-х годов

Начало Великой отечественной войны не могло не повлиять на ход развития исторической науки. Произошло сокращение или приостанов­ка работы многих научных учреждений. Упразднено издательство со­циально-экономической литературы (соцэкгиз). Прекратилось издание журнала «Красный архив». Временно прекращено издание «Военно-исторического журнала». Многие историки и работники архивов были призваны в армию. Произведена эвакуация отдельных учреждений в тыловые города. Институт истории АН СССР эвакуирован частично в Алма-Ату, частич­но в Ташкент, МГУ – вАшхабад, а затем в Свердловск, Киевский и Харьковский университеты – в Кзыл-Орду. На новых местах прибывшие туда научные работники оказались в весьма трудных бытовых ус­ловиях. Сказалось и то, что они оказались отрезанными от архивов и научных библиотек. Многие исследования пришлось прервать. Одно­временно имели место случаи открытия новых исторических учрежде­ний, прежде всего на базе эвакуированных, а также укрепления функ­ционировавших там путем передачи им части прибывших работников. В начале войны, когда, видимо, не представляли еще всех ее сложно­стей, пытались создать новые исследовательские подразделения в центре страны – в Москве и Ленинграде. Так, в МГУ было открыто От­деление стран Востока, в ЛГУ – кафедра славянских народов.

Изменилась проблематика исследований с уклоном в историю на­шего прошлого, связанного с защитой независимости страны с истори­ей освободительных войн и деятельностью выдающихся полководцев. Б. Д. Греков для очередного издания свой основной работы о Киевской Руси написал новую главу «Военный строй Киевской Руси», а также из­дал специальную книгу «Борьба Руси за создание своего государства». В 1942 г. отмечалось 700-летие Ледового побоища. В связи с этим со статьями выступили Б. Д. Греков, М. Н. Тихомиров, Е. В. Тарле. Вышли работы, посвященные деятельности полководцев Суворова и Кутузова, флотоводца Ушакова и других. Е. В. Тарле переработал свою ране из­данную работу «Нашествие Наполеона на Россию», а в 1943 г. завер­шил двухтомное исследование «Крымская война». Вышли также книги Б. Б. Кафенгауза о Северной войне, К. В. Базилевича и И. И. Полосина – о Семилетней войне. Усилилось внимание к исследованию истории гражданской войны в СССР 1918–1920 гг. В частности, вышли сборники: «Документы о раз­громе немецких оккупантов на Украине в1918 г.», «Документы о герои­ческой обороне Царицына в 1918 г.», «Организация Красной армии». В 1942 г. вышел второй том «Истории гражданской войны», события в нем описываются с лета 1917 г. до начала 1918 г. Очередные тома так и не были выпущены до конца 1950-х годов. Появились и первые материалы о Великой Отечественной войне. Это первые воспоминания руководителей партизанского движения Иг­натова, Ковпака и других, а также первые брошюры о ходе войны, глав­ным образом популярного и пропагандистского характера.

Особое место в историографии последующего десятилетия зани­мает совещание историков, созванное ЦК ВКП(б) в мае-июне 1944 г. Оно послужило сигналом для нового витка «завинчивания гаек» в пар­тийно-государственной репрессивной машине применительно прежде всего к историкам. Материалы этого совещания в то время не обнародовались, и они оставались неведомыми для большинства историков, которые даже не знали, что такое совещание состоялось. Первое упо­минание о нем содержится только в вышедшем... в 1982 г. учебнике по советской историографии для вузов, где сказано следую­щее: «В 1944 г. в Центральном Комитете партии состоялось совещание с участием наиболее выдающихся историков (по какому принципу это определялось, не сказано), на котором было обсуждено положе­ние в исторической науке и подвергнуты критике антимарксистские ошибки в ряде называвшихся выше работ (выше никакие работы не называются, а упоминается, что в журнале «Большевик» подвергнуты критики историки А. И. Смирнов, Б. И. Сыромятников и Е. В. Тарле), что это свидетельствовало о повышении методологического уровня исторической науки». Понять что-либо из этого текста, кого критиковали, какие произведения, за какие ошибки было трудно. Сейчас мы постепенно получаем документы, позволяющие кое в чем разобраться. Были опубликованы «Письма Панкратовой». Они не имели адресата, неизвестно, отправлены ли они в какую-нибудь ин­станцию. По сообщению А. В. Фогт (подруги Анны Михайловны), по­следняя давала этот текст читать своим единомышленникам. У Фогт остался один экземпляр, который она передала в редакцию журнала, другой сохранился в личном фонде А. М. в архиве АН СССР (послед­ний неполный). Фактически под видом письма составлен объемный до­кумент на 24 журнальных страницах (около 2,4 печатных листов), пред­ставляющий собой анализ работы совещания, предназначенный для будущего, когда станет возможным сделать его достоянием научной общественности. Это было своего рода завещание, письмо к будущим поколениям. Такое время наступило через 44 года.

В 1991 г. в«Вопросах истории» № 11 было опубликовано еще два документа. Это докладные записки руководящих деятелей идеологиче­ского фронта партии Начальника управления пропаганды ЦК Г. Ф. Александрова, его заместителя П. Н. Федосеева и главного редактора газеты «Правда» П. Н. Поспелова на имя секретарей ЦК КПСС Мален­кова, Андреева и Щербакова. И, наконец, в 1996 г. в том же журнале (в семи номерах – с 2 по 7 и в 9) была опубликована полная стенограмма совещания. Прибывшие в эвакуацию в крупные города страны московские ученые создали там творческие группы по написа­нию истории республик пребывания. В Узбекистане подготовленная книга была выпущена в 1947 г. (скорее коллизии с «Историей Казах­ской ССР», о чем речь пойдет ниже, задержали выход в свет «Истории Узбекистана»).

В 1943 г. группой ученых под руководством А. М. Панкра­товой была выпущена «История Казахской ССР». Поводом для созыва совещания послужил один принципиальный вопрос: об отношении между Россией и теми территориями, которые вошли в состав России в течение последних веков. Этот процесс не был одновременным и одномерным. Были случаи добровольного всту­пления в состав России, были случаи вступления под нажимом или под влиянием обстоятельств, и были случаи насильственного завоевания. На вопросы, связанные с этими проблемами, нельзя давать однозначные ответы: с одной стороны угнетение народов этих территорий цар­скими властями, с другой – развитие дружеских связей между народами, экономическое и культурное сотрудничество между ними. На протяже­нии веков иногда возникали конфликты, восстания против царского гне­та. Они тоже носили разный характер как по составу участников и руко­водителей, так и по направленности, массовости. И на эти вопросы нельзя дать однозначного ответа. Задача историков конкретно на основании документов объективно разобраться в каждом отдельном случае, а не по указке партийных вождей давать им оценки, причем иногда очень быстро меняющихся. Такие явления были и в Казахстане. В частности, в 20–40-е годы XIX века там вспыхнуло восстание под руководством местного султана Кенесары Касымова. Панкратова, опираясь на труды казахских истори­ков, в том числе автора монографии на эту тему Ермухана Бекмаханова, посчитала движение Касымова освободительным, направленным против царского самодержавия.

После выхода в свет книги «История Казахской ССР» на нее обру­шился шквал критики со стороны ряда историков. Они посчитали, что оценка этих событий противоречит интересам дружбы русского и казах­ского народов, которые в те дни боролись против фашистской агрессии. А. М. Панкратова посчитала, что ее позиция опирается на марксистско-ленинскую методологию, и обратилась в ЦК ВКП(б) с просьбой созвать совещание историков и разобраться, кто прав – она и ее сторонники или ее критики. Долгое время считалось, и она сама так считала, что совещание созвано по ее просьбе. Однако после публикации доклад­ных записок руководителей идеологического фронта ЦК у меня лично вызывает сомнение, что ее обращение стало основанием для созыва совещания. Докладные записки Александрова, Поспелова и Федосеева состоят из собственно докладной и приложения к ней. Они датированы 18 мая – за 11 дней до начала совещания, т.е. должны были влиять на его ход. (Объем записок 15 журнальных листов = 1,5 печ. листа). По сущест­ву это был политический донос на историков в целом. Причем раз­громным оценкам подверглись обе группы историков – и сторонники А. М. Панкратовой и ее противники. Достаточно привести заголовки за­писок. Общий заголовок основного документа «О серьезных недостат­ках и антиленинских ошибках в работах некоторых советских истори­ков». Названия подзаголовков: «О влиянии реакционных взглядов не­мецких историков на современную советскую историографию», «О пре­небрежительном отношении некоторых советских историков к истори­ческому прошлому нашей Родины», «Антиленинские взгляды некото­рых историков по национальному вопросу». Заголовок дополнения «О настроениях великодержавного шовинизма среди части историков». Перечень заголовков в значительной мере помогает представить, ка­кие последствия в то время могли иметь такие обвинения. При этом критике подверглись не только изданные книги и опубликованные ста­тьи, но и рукописи статей и устные лекции, что стало «советской тради­цией», в самых «страшных» ошибках обвинялись Панкратова, Греков Рубинштейн, Тарле, Яковлев, Бахрушин, Нечкина, Ефимов и другие. Делается вывод: «ввиду явного неблагополучия в области историче­ской науки и вредного влияния... требуется основательно поправить положение дел в Институте истории и «Историческом журнале». В до­полнении этот вывод еще усиливается тирадой о том, что среди исто­риков «возрождается великодержавная националистическая идеоло­гия, враждебная ленинско-сталинской идеологии».

Особенно этих деятелей возмутило, что предложение о созыве со­вещания и обсуждении положения в исторической науке поступило от Панкратовой, что противоречило сложившейся с конца 1920-х годов прак­тике, когда эти вопросы стали прерогативой ЦК партии, и ему решать, когда кого созывать и что обсуждать. Тем не менее, на самом совещании долженствовавшего наступить разгрома не произошло. А. М. Панкратова, зная что ей вторично слова для ответа на критику не дадут, подготовила письменный ответ и послала его в президиум совещания. Вдруг председательствовавший на совещании секретарь ЦК Щербаков объявляет, что от Панкратовой поступило письменное обращение, в связи с чем предоставим ей слово для его зачтения. Анна Михайловна зачитала с трибуны свое заявление, в котором отвергла выдвинутые против нее обвинения. После чего Щербаков объявил со­вещание закрытым. Все присутствовавшие поняли, что заявление Панкратовой отража­ет мнение ЦК и посчитали ее победителем. Е. В. Тарле, А. И. Яковлев и другие стали заискивающе извиняться перед ней и выражать согласие с ее позицией. Почему совещание про­должавшееся в общей сложности более двух недель, не считая пере­рыва в несколько дней, закончилось «без конца»? Для ответа на этот вопрос пока не хватает документов.

Предположения могут быть разные: 1. Обстановка завершающих побед на фронтах, открытие второго фронта, совместные действия с союзниками не гармонировали с но­вым витком репрессий; их решили отложить. 2. Может быть, не сумели получить согласия Сталина, а без него такие вопросы, как правило, не решались. 3. Возможно решили спровоцировать историков на свободные выска­зывания, чтобы потом уточнить, кого наказывать. Однако, казавшийся «мирный исход» был чистой иллюзией. Уже в начале сентября 1944 г. А. М. Панкратову вызвали в ЦК «на беседу», в итоге которой она вынуждена была «признать» свои ошибки и критику в ее адрес правильной. В этом же месяце она была освобождена от обязанностей заместителя директора Института истории АН СССР. Пар­тийный аппарат одержал верх. Попытки вторжения ученых в компетен­цию власти, как прорыв свободной мысли, были пресечены.

Началось длительное и мучительное наступление сторонников реше­ния исторических вопросов путем дубинки. В августе 1944 г. и в февра­ле 1945 г. ЦК ВКП(б) принял постановления о состоянии идеологиче­ской работы в Татарии и Башкирии, где указывалось на националисти­ческие ошибки в освещении истории этих республик. По отношению к Казахстану ЦК ВКП(б) поручил принять такое постановление республи­канскому ЦК. Предварительно текст его был согласован в Москве, а в августе 1945 г. оно было принято с формулировкой «Об ошибках, до­пущенных в «Истории Казахской ССР», а в нем идет речь об «ошиб­ках», за которые критиковали Панкратову. Правда, критика была на­правлена не против нее лично, а против местных авторов – второго главного редактора книги секретаря ЦК КП Казахстана Абдыкалыкова, авторов разделов Бекмаханова, Кенесбаева, Адильгиреева и других. Но это было только начало разгромной кампании.

В целом период Великой отечественной войны специфический. Го­ворить о нормальном развитии исторической науки не приходится, да и невозможно ее обеспечить в годы такого грозного события. Но в творческом плане он был более спокойным, чем мирные 1930-е годы. Почти не было массовых репрессий и кампаний преследования. Исто­рики стали более свободно высказывать альтернативные точки зрения, порой довольно смелые, что видно из стенограммы совещания Даже явно наметившийся разгром историков в связи с этим совещанием был растянут на несколько лет. В сердцах историков крепла надежда, что после войны они получат полную свободу творческой деятельности. Но эти надежды не сбылись.

В результате победы над фашизмом открылись благоприятные ус­ловия для прогресса во всех сферах человеческой деятельности. Эти возможности были частично использованы и в области исторических наук. Созданы новые университеты с историческими факультетами, в основном в союзных республиках, где их до войны не было, Институт славяноведения в составе АН СССР, расширена аспирантура по исто­рическим наукам, открыта докторантура. Соответственно расширилась подготовка кадров историков, в том числе кандидатов и докторов наук. Возросло число публикаций по всем периодам отечественной истории. Однако процесс развертывания исторических исследований, их ка­чественного совершенствования вновь стал тормозиться жесткими ад­министративными мерами и прямыми репрессиями, «разоблачитель­ные кампании» навертывались одна на другую.

Уже в 1946 г. – первом мирном годе после войны развернулась кампания против деятелей культуры – литературы и искусства. Первым было принято постановление «О журналах «Звезда» и «Ленинград», затем о кинофильме «Большая жизнь» (вторая серия), о репертуаре драматических театров, об операх Вано Мурадели «Великая дружба» и Данкевича «От всего сердца» Итак, в течение 3-4 лет не успевала за­тихнуть одна кампания, как надвигалась другая. Глумлению и дискреди­тации подверглись крупнейшие мастера советской культуры – писатели А. Ахматова и М. Зощенко, композиторы Шостакович, Прокофьев. Хачатурян, Данкевич и другие. Всех их обвинили в безыдей­ности, аполитичности, отсутствии связи с народом и т. п., хотя ни одно из обвинений не имело под собой никакого основания. Людей лишали права печатать свои произведения, выступать на сцене, ставить спек­такли и выпускать фильмы, их «прорабатывали» на партийных собра­ниях, творческих советах, заставляли каяться. Хотя последнее мало кому помогало. Страдали и непосредственно историки. Хотя о них еще не были приняты новые постановления. Во-первых, среди ошельмованных про­изведений было ни мало на исторические темы. Во-вторых. Все эти по­становления (каждое в отдельности) прорабатывали во всех творческих коллективах, в том числе и исторических. И там им также предъявляли обвинения в аполитичности и безыдейности.

С 1948 – начала 1949 г. развернулась наиболее массовая и жесткая кампания против так называемого «безродного космополитизма. Она затронула историков, журналистов, филологов, драматургов, литера­турных критиков – самые широкие слои интеллигенции. Их обвиняли в чем только можно обвинять – в антипатриотизме, в низкопоклонстве перед Западом, в забвении или умолчании приоритета отечественных изобретателей. Даже из речи необходимо было изъять нерусские тер­мины и заменить их русскими. Вместо футбольного мачта надо было говорить – футбольное состязание, вместо танго – медленный танец, а вместо фокстрота – быстрый танец и т. п. Но больше всех пострадали историки. Из центральных городов их ссылали на работу в отдаленные районы страны, а некоторых вообще лишали работы или репрессиро­вали. Почти ежегодно устраивались «творческие» дискуссии по различ­ным отраслям науки. В 1948 – по философии в связи с выходом книги Г. Ф. Александрова «История западноевропейской философии», в 1949 г. – по языкознанию, в 1950 г. – по политэкономии. По первой дискуссии с итоговой речи выступил секретарь ЦК ВКП(б) А. А. Жданов, по второй и третьей сам Сталин. Вызывает сомнение, что эти дискуссии спо­собствовали углублению знаний по соответствующим отраслям, а вот шельмованию наиболее компетентных специалистов как «отступников» от марксизма они способствовали. Любопытный прием: дискуссия по политэкономии состоялась весной 1950 г; заметки Сталина были дове­дены до сведения только узкому кругу лиц, а осенью 1952 г., накануне открытия ХIХ съезда партии они были опубликованы под названием «Экономические проблемы социализма в СССР». После этого начался просмотр всех трудов, написанных до выхода брошюры Сталина, на предмет определения, содержатся ли в них упоминания об этой брошюре, использованы ли положения этой брошюры!? Были пересмотрены все находившиеся в ВАКе защи­щенные диссертации. В этой кампании пострадало много историков, которым были завернуты диссертации на доработку или вовсе отме­нены, хотя имели такое отношение к брошюре, как «классики марксизма к слонам».

В августе 1948 г. состоялась сессия ВАСХНИЛ (сельхозакадемии имени Ленина). С докладом выступил ее президент академик Т. Д. Лысенко. Этим докладом, поддержанным лично Стали­ным, был положен конец многолетней борьбе против генетики – она была вычеркнута из списка наук. Наиболее стойкие защитники генетики были объявлены вейсманистами-морганистами и уволены с работы, а некоторые арестованы. В итоге страна на много лет отстала от мировых достижений в этой науке. «Победа» Лысенко – не частный случай, отражение победы некомпетентности, авантюризма, тупости и верхоглядства. От этого пострадали ученые всех отраслей, в том числе и историки. «Отменена» не только генетика, но и важная для научно-технического прогресса кибернетика. По всей стране шел процесс устранения не только противников официальных установок, но и просто более способных людей.

В 1948–1949 г. вновь поднялась кампания, считавшая­ся притухшей, против историков в связи с книгой подготовленной под редакцией А. М. Панкратовой в 1943 г. Вновь возобновились «творческие дискуссии», которые затем перешли в изгнание ее сторонников из научных и учебных заведений, а затем и в жесткие репрессии. Автор раздела о Кенесары Касымове, самый молодой и почти единственный в республике доктор исторических наук, автор книги «Казахстан в 20-е – 40-е годы XIX века» Е. Бекмаханов был направлен учителем начальной школы в самый отдаленный пустынный район. Но и этого оказалось мало, и он был арестован и приговорен к 25 годам заключения. Кроме того, освобождены от работы крупнейшие специалисты республики, прямого отношения к делу не имеющие – Президент Академии наук Ка­захстана и академик АН СССР К.И. Сатпаев, ректор Казахского универ­ситета Тажибаев и другие известные деятели науки и культуры. Аналогичная картина произошла и в Азербайджане. Там шла мно­голетняя борьба за оценку движения Шамиля на Кавказке. В 1949 г. была издана книга вице-президента АН АзССР Г. Н. Гусейнова «Из ис­тории общественной и философской мысли в Азербайджане в XIX в.», где движению Шамиля дается объективная оценка как в целом про­грессивного движения. В декабре этого года ему была присуждена ста­линская премия. Казалось, поставлена точка в многолетней дискуссии. Но не тут то было. В начале 1950 г. в журнале ЦК ВКП(б) «Большевик» была опубликована статья Багирова «К вопросу о характере движения мюридизма и Шамиля», где это движение объявляется реакционным. Гусейнов был лишен сталинской премии, а 15 августа того же года он покончил собой. Все эти события прошли примерно за полгода (все решения о присуждении такой премии, так и ее лишения принимались лично Сталиным).

Оценивая общую обстановку для творческой деятельности истори­ков в первые послевоенные годы, следует сказать, что она была еще более тяжелой, чем в 1930-е годы с массовыми ре­прессиями. Кампания поисков идеологических врагов проходили почти непрерывно, иногда даже заходя одна на другую. В эти годы вошла в практику применения ст.58 (контрреволюционные преступления) за на­учную деятельность, за опубликование, а порой и только устно выска­занные научные взгляды, в том числе и за такие, которые считались ранее общепринятыми и даже санкционированными высшими партий­ными инстанциями. Все это создавало нервозность, неуверенность, по­рождало среди части историков клеветничество, доносительство, завистливость.

Специально подробно изложил это событие для того, чтобы убе­дить читателя в том, что в те времена, когда все публично клялись в любви к «товарищу Сталину» и «восхваляли до небес мать родную КПСС», большинство историков, когда они оставались наедине со сво­ей совестью, поступали так как им совесть и здравый смысл подсказы­вают. В этом залог того, что историческая наука в советский период развивалась во все времена, в том числе и самые мрачные.

В рассматриваемый период научная разработка проблем отечественной истории продолжалась, и было сделано очень много полезного, особенно по ранним периодам истории России. В послевоенные годы стала развиваться такая историческая наука как археология. В частности, под руководством Б. Б. Пиотровского были произведены раскопки на холме Кармир-Блур близ Еревана, давшие ценный материал для изучения древнейшего государства Урарту. Г. А. Меликашвили впервые издал корпус урартских надписей. Возглавляе­мая С. П. Толстовым экспедиция продолжила еще начатое до войны ар­хеологическое изучение Средней Азии. Его труды «Древний Хорезм», «По следам древнехорезмской цивилизации» получили широкую мировую известность. Глубокому исследованию прошлого Сибири посвятили свои труды А. П. Окладников, С. В. Киселев, М. Б. Массой. Крупнейшим открытием ознаменовались раскопки Новгорода Великого археологиче­ской экспедицией МГУ под руководством А. В. Арциховского. В 1951 г. была найдена первая грамота на бересте – новый вид исторических ис­точников. К настоящему времени в разных районах уже найдены сотни таких грамот. Возникла новая область науки – берестология. Сейчас эту работу продолжает В. Л. Янин.

Существенные масштабы приняла в послевоенные годы публика­ция источников. В 1944 г. вышел второй том «Русской правды» под ре­дакцией Б. Д. Грекова. В 1949 г. М. Н. Тихомировым было возобновлено издание полного собрания русских летописей. Под его же руководством вновь образовалась Археографическая комиссия АН. Отдельными из­даниями вышли два тома Псковских летописей, Новгородская первая летопись, Устюжанский летописный свод. Увидел свет восстановлен­ный М. Д. Приселковым текст погибшей в 1812 году Троицкой летописи. Ряд публикаций содержали ценный актовый материал: «Акты соци­ально-экономической истории Северо-восточной Руси конца XIV – на­чала XVI вв.», «Грамота Великого Новгорода и Пскова», «Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV–XVI вв.», «Су­дебники XV–XVI вв.», «Таможенные книги Московского государства XVII в.» в 3-х томах. Возобновлено издание «Писем и бумаг Петра Ве­ликого» и др.

На послевоенные годы приходится пик в творчестве Б. Д. Грекова. В 1949 г. выходит 5-ое издание его основной книги «Киевская Русь», в 1953 г. – 6-ое издание. Позиция Грекова закрепляется как безапелля­ционная. Основной работой Б. А. Рыбакова является его монография «Ремесло Киевской Руси»» (1948 г.). Достижением ученого явилось до­казательство наличия в Древней Руси развитого ремесла, вывод о творческом характере русского ремесла.

Важной проблемой исследований второй половины 1940-х – начала 1950-х гг. был процесс образования и развития русского централизован­ного государства. В 1946 г. на страницах журнала «Вопросы истории» проходила дискуссия по данной проблеме. Участники дискуссии П.П. Смирнов, Мавродин, Юшков, Базилевич, Черепнин, Тихомиров, Рыба­ков искали источники складывания централизованного государства в социально-экономических факторах, делая ударение на развитие товарного обращения и складывание всероссийского рынка. При этом они расходились по вопросу о том, когда эти процессы возникли: диапазон расхождений – конец XV-XVII в. Черепнин и Базилевич выдвигали также внутриполитические и внешнеполитические факторы. В целом дискуссия зафиксировала точки зрения, но прийти к выводам еще не могла. Не доставало фактического материала, методологические подходы были не корректны. На основе изучения широкого круга проблем истории СССР инсти­тутами истории и археологии АН СССР были изданы в 1953–1957 гг. де­вять томов очерков истории СССР с древнейших времен и до конца XVIII века. В 1956 г. выпущен новый учебник для вузов по названному периоду под редакцией Л. В. Черепнина.

По периоду с конца XVIII в. до начала XX в. среди историков интен­сивно велись дискуссии по трем проблемам: 1.Разложение крепостного строя 2.Развитие и утверждение капиталистических отношений 3.История революционного и освободительного движения

В центре этих дискуссий находился вопрос о характере русской ма­нуфактуры XVII–XVIII вв. С. Г. Струмилин считал, что она по природе своей капиталистическая, а применение на ней принудительного труда принципиально ничего не меняет; Н. Л. Рубинштейн считал мануфактуру XVII – первой половины XVIII вв. – крепостнической; Е. И. Заозерская считала, что в начале XVIII в. она стала приобретать лишь отдельные черты капитализма. В 1954 г. М. В. Нечкина сформулировала тезис о «восходящей» и «нисходящей» стадиях развития феодальной форма­ции. В качестве хронологической грани между феодализмом и капита­лизмом она назвала XVII век, когда появились первые мануфактуры. Н. М. Дружинин поддержал тезис Нечкиной, считая однако, что по «вос­ходящей» феодализм развивался до 60-х годов XVIII в. Необходимо отметить, что все эти позиции высказывались в рамках учения об об­щественно-экономических формациях, и требовали известных коррек­тив.

Социально-экономической истории XIX века посвятил свои труды Н. М. Дружинин. В 1946 г. он опубликовал I том монографии «Государст­венные крестьяне и реформы Киселева» (Т. II вышел только в 1958 г.). Обобщающие труды по социально-экономическому развитию посвятили свои труды П. И. Ляшенко и П. А. Хромов; отдельным отраслям экономи­ки – С. Г. Струмилин (черная металлургия); К. А. Панкратов (текстильная промышленность).

В первое послевоенной десятиле­тие изучались и вопросы социально-экономического развития России конца XIX – начала XX веков, периода, который тогда назывался импе­риализмом. Можно выделить следующие группы работ: по исто­рий отдельных отраслей крупной промышленности (П. А. Хромов. А. Л. Сидоров); по истории промышленных и банковских монополий (И. Ф. Гиндин, М. Я. Гефтер, П. В. Волобуев); по истории аграрного строя (Е. С. Карнаухова, Е. Н. Кочетковская и др.). По всем этим направлениям ис­ториками накапливался значительный фактический материал, который подготовил изменения концептуальных подходов к оценке уровня раз­вития монополистического капитала, последствий и значения столы­пинской аграрной реформы и др. Открыто кардинальных выводов, иду­щих в разрез с «Кратким курсом истории ВКП(б),» тогда сделать еще было нельзя.

Впослевоенные годы заметное место заняла история революци­онного движения. Она занимала по количеству публикаций второе ме­сто (после публикаций на социально-экономические темы), а по числу защищенных диссертаций – первое. В ходе дискуссий был совершен отказ от плехановской оценки рус­ской отечественной мысли как части общеевропейского революционно­го процесса, и возобладал тезис о превосходстве отечественных мыс­лителей над западными. В частности, в дискуссии 1949 г. о А. Н. Радищеве, в связи с 200-летием со дня его рождения, был сформулирован взгляд, что он был последовательным демократом, стоявшим выше наиболее радикальных французских просветителей. Подобная точка зрения была высказана в отношении революционных демократов Гер­цена, Белинского, Добролюбова, Чернышевского. Их взгляды объяв­лялись вершиной домарксовской мысли, а они сами предшественника­ми марксизма. Здесь не обошлось без влияния кам­пании борьбы с космополитизмом

Исследовательская деятельность М. В. Нечкиной оказалось наибо­лее активной в первом послевоенном десятилетии. В 1945 г. вышла ее книга «Следственное дело о А. С. Грибоедове», в 1947 г. – «А. С. Гри­боедов и декабристы», в 1951 г. – монография «Восстание 14 декабря 1825 года», в 1955 г. – двухтомный труд «Движение декабри­стов». Одновременно она работала над другими темами, связанными с историей революционной мысли в России: в 1947 г. вышла книга «Н. П. Огарев в годы революционной ситуации», в 1953 году – «Н. Г. Черны­шевский в борьбе за сплочение сил русского демократического движе­ния в годы революционной ситуации», в 1954 г. – «Н. Г. Чернышевский и А. И. Герцен в годы революционной ситуации».

В конце 40-х годов XX века был поставлен на обсуждение вопрос о периодизации Отечественной истории. Дискуссия открылась докладами К. В. Базилевича и Н. М. Дружинина, опубликованными затем в журнале «Вопросы истории». В ходе дискуссии был систематизирован накоп­ленный историками материал. Одновременно всплыли спорные вопросы: о социальной природе Киевской Руси, об особенностях гене­зиса феодализма, об условиях государственного объединения русских земель вокруг Москвы, о природе русской мануфактуры, о генезисе ка­питализма в России.

В ходе дискуссии закреплялась схема периодизации истории России, основанной на концепции общественно-экономической формации: • Формирование феодализма в IX-XII вв. • Феодальная раздробленность – XIII-XIV вв. • Складывание централизованного феодального государства – XV-XVII вв.

• Кризис феодальной системы и зарождение капиталистических отно­шений – XVIII – нач. XIX вв. • Утверждение, кризис и крах капитализма – середина XIX – начало XX в. По хронологическим рамкам историки спорили, но по вопросу об этих этапов все были согласны. Впоследствии историки внесли сущест­венные коррективы в эту периодизацию.

Отстающим участком оставалось изучение истории советского пе­риода, что в значительной степени связано с теми гонениями на исто­риков в советское время. Но кое-что по советскому периоду было сделано. Издано несколько сборников доку­ментов: «Экономическая политика СССР (ноябрь 1917 – февраль 1921 гг.)», «Аграрная политика советской власти (1917–1918 гг.). Документы и материалы». М.,1954 и др. Появились и монографические работы: Э. Б. Генкина. «Переход советского государства к нэпу». М.1954 М. А. Краев. «Победа колхозного строя в СССР». М.,1954; И. М. Бровер. «Очерки развития тяжелой промышленности». Алма-Ата. 1954. Все эти работы увидели свет в конце десятилетия, когда об­становка стала резко меняться.

Количество работ, издававшихся по советскому периоду явно не соответствовало назревшим потребностям в подобной литературе и возможностям кадров историков. Многие из опубликованных работ страдали существенными недостатками. Одними из наиболее распро­страненных недостатков были лакировка действительности, субъекти­визм в подборе фактов, цитатно-иллюстрированный метод изложения. Сложность и драматичность исторических событий не до конца раскры­вались. А задача историка состоит именно в том, чтобы всесторонне критически оценить события прошлого с тем, чтобы сделать соответст­вующие выводы для настоящего и будущего. Вторая группа недостат­ков связана с недооценкой исторических источников, которая одним из своих концов упиралась в чрезмерное ограничение в использовании архивных материалов (а в конце сталинского периода запрещалось да­же ссылаться на архивы). Это создавало основание для произвола в толковании исторических событий, выдвижение на первый план мало­важных и забвение важных.

Выводы:

Во-первых, в этот период с начала 30-х до начала 50-х гг. были сломлены научные основы развития исторической науки, ей была навя­зана одна методология, объявленная единственно верной и способной дать ключ к пониманию всех проблем исторического развития. Истори­ческая наука была полностью поставлена на службу политики и идеоло­гии, жестко подчинена партийно-государственному диктату в решении научных вопросов. Одновременно было почти полностью предано заб­вению дореволюционное историческое наследие. Крупнейшие труды российских историков или вовсе замалчивались или стали объектом разгромной критики, хотя материалы из этих трудов без сносок широко использовались в работах историков нового поколения.

Во-вторых, в этот период сложилась господствующая в историче­ской науке несовместимая с научной деятельностью система «разре­шения» научных проблем, включавшая окрик, грубый тон, нетерпимость к оппонентам, наклеивание «ярлыков», оскорбления и, наконец, адми­нистративно-репрессивные меры, что создавало обстановку нервозно­сти, боязни, подсиживания, выдвижение «выскочек» на разоблачении своих коллег.

В третьих, следствием указанных обстоятельств в кни­гах, статьях и выступлениях историков получили распространение, а порой стали единственными такие методы как иллюстративно- цитатнический, подгонка фактов к заранее высказанным выводам, догматизм и начетничество. Зародившись на рубеже 20-х – 30-х годов, они стали в 30-х – начале 50-х годов «нормой» жизнедеятельности.

В-четвертых, в этом периоде сложилось одиозное положение, когда изучение истории правящей партии стало главным и определяющим в исторической науке. Оценки этой науки стали эталоном для всех ос­тальных отраслей исторических знаний. После постановления ЦК ВКП(б) и СНК 1934 г. в обиход вошел термин «гражданская история». Историков стали делить на настоящих историков – историков партии или партийных историков – и всех остальных, которых назвали «граж­данские историки» – историков низшего класса или сорта.

В-пятых, кроме историко-партийной элиты сложилась и академиче­ская элита, государством обласканная каста историков, типа Грекова, Тихомирова, Минца, Рыбакова, Толстова, Нечкиной, Тарле и др. Они получали шикарные квартиры, дачи, построенные и содержащиеся за счет государства, почти ежегодно сталинские премии, высокие оклады, спецбольницы и санатории, но только при условии послушного выпол­нения указаний партии и правительства. При любом проявлении само­стоятельности они всего этого лишались. В-шестых, за эти годы сложилась общая концепция исторического процесса с точки зрения марксистской теории общественно-экономической формации со свойственным ей уклоном в сторону изу­чения социально-экономических процессов, приоритетного изучения истории классовой борьбы как главной, с точки зрения марксизма, дви­жущей силы исторического процесса, истории революционного движе­ния, при минимализации внимания ко всем остальным компонентам ис­торического процесса. В итоге сложился костяк содержания курса оте­чественной истории, оставшийся без существенных изменений, по крайней мере, до середины 80-х годов. Хотя уже в то время стало оче­видным нестерпимость такого положения и необходимость слома сло­жившегося «железобетонного» феномена. В конце рассматриваемого периода – в 1953-1955 гг. наметились отдельные сдвиги в этом деле.