(1993—2000) Процессы институционального строительства в постсоветских государствах во многом стали побочным продуктом конфликтов ключевых политических сторон — различных сегментов элит, констелляции и политические ориентации которых (во многом унаследованные от советского периода истории) обусловливали как институциональный выбор, так и его политические последствия. Острые конфликты российских элит обнаружились в 1992—1993 годах на фоне развала СССР, глубокого экономического спада и высокого уровня инфляции. Элиты разделились на два лагеря, сложившихся вокруг президента Бориса Ельцина и вокруг Верховного Совета России. В основе их борьбы, помимо разногласий по экономическим вопросам, лежало стремление захватить доминирующую позицию.
Распределение ресурсов было очевидно неравным: Ельцин был куда сильнее своих оппонентов, пользовался более высокой массовой поддержкой, поэтому цена подавления противников казалась довольно низкой. В сентябре 1993-го он объявил о роспуске парламента, но тот отказался подчиниться и объявил импичмент президенту. Однако после обстрела здания парламента из танковых орудий парламентарии, не имея выбора, были вынуждены сдаться. Победа в «игре с нулевой суммой» стала поворотным пунктом при выборе институтов: в декабре 1993 года Ельцин, не встретив серьезного сопротивления, навязал принятие на референдуме проекта конституции и гарантировал себе широкий объем полномочий при почти полном отсутствии сдержек и противовесов. Едва ли не единственным формальным институциональным ограничением президентской власти было ограничение срока президентских полномочий двумя четырехлетними периодами подряд.
|
|
Казалось бы, такое институциональное устройство, возникшее в результате разрешения конфликта элит по принципу «победитель получает все», позволяло Ельцину — по причине отсутствия институциональных ограничений — применить стратегию подавления оппонентов (подобно действиям Лукашенко в Белоруссии после 1996-го). На практике, однако, вопреки вроде бы открывавшимся институциональным возможностям для неограниченного произвола, Ельцин после 1993 года вынужден был отказаться от методов подавления из-за нарастающей фрагментации элит на фоне слабости государства. Рыхлая коалиция Ельцина распалась на несколько конкурирующих клик, что вело к повышению относительной цены подавления оппонентов, особенно в условиях упадка и фрагментации силового и еще больше — дистрибутивного потенциала российского государства. У Ельцина не было достаточно сил и ресурсов (включая поддержку со стороны элит и общества в целом) для того, чтобы одержать верх над своими потенциальными противниками на всех аренах. У его же потенциальных противников, равно как и у других, не было ни стимулов, ни ресурсов для взаимной устойчивой кооперации по принципу «негативного консенсуса» (несмотря на то, что на парламентских выборах в декабре 1993-го оппозиционные партии различных оттенков смогли получить около половины мест в Государственной думе). Хотя политические институты в тот период служили довольно слабыми «фильтрами» деятельности факторов, они тем не менее предотвращали подрыв статус-кво и по умолчанию способствовали сохранению стихийно сложившегося частичного и неэффективного равновесия политических сил в стране.
|
|
В этих условиях Ельцин, как доминирующий участник российской политики, сменил стратегию подавления на более дешевую — на кооперацию с подчиненными, включая и часть своих бывших противников, что значимым образом отразилось на процессах институционального строительства. Начиная с 1994-го лагерь Ельцина инициировал серию неявных «картельных соглашений» элит. Ряд региональных лидеров, которые были готовы «присягнуть» на лояльность Ельцину, подписали двусторонние договоры с Центром, предоставившие им многочисленные привилегии в части налогов и прав собственности. Оппозиционные партии и политики были включены в рамки нового режима, не создавая при этом угрозы его подрыва. Даже обладая большинством в Государственной думе (в 1996—1999 годах), они предпочитали политическое маневрирование и компромиссы с исполнительной властью, а не конфронтацию с правящей группой. Эти компромиссы нашли отражение и в практике институционального строительства: многие принятые с согласия заинтересованных сторон законы (включая и нормативные акты, регулировавшие отношения Центра и регионов, а также электоральную политику) были полны половинчатых формулировок, умолчаний и «дыр». Президентские выборы 1996-го сыграли ключевую роль в поддержании «картельных соглашений» и сохранении статус-кво. Хотя варианты отмены выборов или непризнания их результатов в случае поражения являлись одним из критически важных аспектов кампании Ельцина, а его команда даже было приступила к роспуску Думы, цена подрыва существующих институтов и выживания правящей группы посредством подавления оппозиции (и отказа от выборов) оказалась слишком высока. Это могло расколоть элиты еще глубже, чем в 1993 году. В итоге президентская команда вынуждена была пойти на сохранение институтов и на менее дорогую кооперацию с подчиненными, видя в этом наименьшее из зол. Выборы, которые расценивались как явно несправедливые, не говоря уже о фактах фальсификации в пользу Ельцина, не встретили отпора со стороны политических сил, включая оппозицию, признавшую их итоги.
Парадоксальным образом, в условиях отмечавшейся всеми наблюдателями слабости российского государства, российские политические институты поддерживали, по крайней мере на время, элементы демократического устройства. Но платой за такое поддержание статус-кво стал ряд глубоких патологий в политике и управлении. В части партийной системы России специалисты критиковали ее избыточную фрагментацию (из-за повышенного предложения во всех сегментах российского электорального рынка) и высокий уровень электоральной неустойчивости (из-за высокой эластичности спроса избирателей). В общенациональной и особенно субнациональной электоральной политике также отмечалась ключевая роль непартийных политиков, опиравшихся на региональные и/или отраслевые группы интересов. В части взаимоотношений Центра с российскими регионами наблюдалась спонтанная передача важнейших рычагов управления сверху вниз, к которым относились:
|
|
- полномочия в сфере институционального регулирования (принятие региональных законов, ряд из которых противоречил федеральным нормам, а также систематическое неисполнение федеральных законов на уровне отдельных регионов), административные ресурсы, в том числе влияние регионов на назначение руководителей федеральных органов власти, включая силовые структуры (прокуратура, милиция), а в ряде случаев также и их переход de facto в подчинение региональных политико-финансовых (а порой и криминальных) группировок [18],
- экономические ресурсы, в частности, права собственности, которые в значительной мере переходили под контроль региональных администраций, игравших роль «группы вето» в экономической политике,
-контроль над бюджетными средствами, субнациональная доля которых возросла в общем объеме российского бюджета в 1998 году до почти 60 проц. за счет сокращения доли средств, находившихся под управлением Центра,
- утрата Центром рычагов воздействия на региональные политические процессы и превращение региональных элит в группы, способные осуществлять право «вето» в ходе федеральных выборов, тем самым вынуждая Центр к новым уступкам. Наконец, в части взаимодействия законодательной и исполнительной власти в условиях «разделенного правления» происходило систематическое откладывание или замораживание принятия многих крайне необходимых стране законов, что блокировало проведение важнейших реформ. По сути, неэффективное институциональное равновесие в России сыграло немалую роль в финансовом кризисе 1998 года.
Частичное равновесие неэффективных институтов сопровождалось острыми конфликтами элит, возникавшими всякий раз при изменении баланса сил между сторонами. В преддверии электорального цикла 1999—2000 годов рыхлая коалиция региональных лидеров и «олигархов» была готова к захвату доминирующей позиции, стремясь к победе на конкурентных выборах. Но такой сценарий развития событий не был реализован, причем не только из-за соотношения сил, стихийно сложившегося в ходе «войны за ельцинское наследство», когда Владимир Путин и его окружение добились смены предпочтений региональных лидеров и представителей бизнеса, игравших в ходе кампании ключевую роль. Проблема была и в том, что низкая эффективность российских политических институтов, особенно остро проявившаяся в ходе финансового кризиса 1998-го, не устраивала российский политический класс, который стремился не только максимизировать собственные выгоды в ходе многочисленных конфликтов, но и преодолеть стихийно сложившееся частичное институциональное равновесие. В этой связи отмечался «запрос на рецентрализацию», доминировавший после 1998 года среди российских элит. Но и идеи усиления полномочий парламента, ограничения президентской власти и консолидации партийной системы присутствовали в ходе думских выборов 1999-го в программах ряда партий независимо от их ориентации. Запрос на институциональные изменения, однако, был воплощен в жизнь таким образом, что лекарство от патологий 1990-х годов оказалось страшнее самой болезни.
|
|