Часть третья. Болезнь

Болезнь прогрессировала с турниром. Новый соперник – шаг назад от реальности.

«…Лужин опять победил, а на следующий день сделал ничью, а потом снова выиграл,-- и уже перестал отчетливо чувствовать грань между шахматами и невестиным домом, как будто движение ускорилось, и то, что сперва казалось чередой полос, было теперь мельканием.»

Фактически же чёрные и белые линии сместились ровно на один шахматный интервал, образовав собою клетку. Получилось такое внутреннее шахматное положение, в котором Лужин уже увяз так, что не мог не думать о шахматах. Он понимал, что что-то уходило от него, но что-то и приходило. Этот момент был переломным в психике Лужина и проходил тяжело не только морально, но и физически: он блуждал по лабиринтам сна, натыкаясь то на чёрного коня, то на белую ладью, он пытался выбраться из этого мучительного положения и не мог найти поручня. Он был абсолютно одинок в своей болезни.

«…что вот, сон тут как тут, но по ту сторону мозга: Лужин, томно рассеянный по комнате, спит, а Лужин, представляющий собой шахматную доску, бодрствует и не может слиться со счастливым двойником. Но что было еще хуже, – он после каждого турнирного сеанса все с большим и большим трудом вылезал из мира шахматных представлений, так что и днем намечалось неприятное раздвоение. После трехчасовой партии странно болела голова, не вся, а частями, черными квадратами боли…»

На такие же квадраты будет разбиваться лужинская бездна в конце романа.

Навязчивое движение игровых теней подступила к Лужину и в момент разговора с будущей тёщей, Лужину пришлось раздваиваться между светской беседой и «дифференциацией теней» на полу, которую в конце концов он просто стёр ногой. В тот момент физическое внедрение в болезнь ещё имело возможность хотя бы что-то приостановить. Он пытался избегать деревянных вещей и решил не сидеть в гостиной, где теневой король мог быть атакован световой пешкой. Теневой король световой пешкой.

Да, он сопротивлялся, но не особенно яро, потому что ощущал некую сладость, «когда этот мир расплылся в мираж, и уже не было надобности о нем беспокоиться».

Накануне партии Лужин от изнеможения засыпает на стуле и происходит следующая ситуация – первый, пожалуй, серьёзный двойной сдвиг белых и чёрных полос:

«"Лужин, – крикнула она, – Лужин, проснитесь! Что с вами?" "Реальность?" – тихо и недоверчиво спросил Лужин.» – после чего он снова засыпает и ему снится сон, который смешивается с предыдущей сценой. И отделить одно от другого – чёрное от белого – уже не представляется возможных. На следующий день был четырёхчасовой изнуряющий матч, а вечером гостиная в обилии гостей, которые говорили на русском и детали интерьера напоминали Россию, его дом. И он почувствовал иммигрантскую тоску и, главное, радость – чувства такие, казалось бы, не свойственные нашему герою.

«Оно его забавляло, главным образом, как остроумное повторение известной идеи, что бывает, например, когда в живой игре на доске повторяется в своеобразном преломлений чисто задачная комбинация, давно открытая теорией.»

В День матча наступил кризис лужинской болезни. Он проснулся, запутанный в пространстве. «Он быстро отпер дверь и в недоумении остановился. По его представлению, тут сразу должен был находиться шахматный зал, и его столик, и ожидающий Турати. Вместо этого был пустой коридор, и дальше – лестница.» Удивляясь новым трудностям, он всё-таки начал преодолевать непонятное пространство, и целью была сильная фигура – тура, Турати.

Партия шла, вокруг отвлекали топившиеся люди, их насекомный шёпот. «Но шахматы были безжалостны, они держали и втягивали его. В этом был ужас, но в этом была и единственная гармония, ибо что есть в мире, кроме шахмат? Туман, неизвестность, небытие...» Уже за шахматным столом Лужин был в ловушке. И выход из неё он находил только в финальной партии. Комбинации, которые он продумал, шли тяжело, а главное – защита, защита Лужина – провалилась. И вот, когда, казалось, ключ был найден, объявили перерыв. Недоигранная комбинация переселилась с доски в жизнь. И Лужин начал искать выход.

«Лужин, поняв, что завяз, заплутал в одной из комбинаций, которые только что продумывал, сделал отчаянную попытку высвободиться, куда-нибудь вылезти, –хотя бы в небытие. "Идемте, идемте", – крикнул ему кто-то и со звоном исчез. Он остался один. Становилось все темней в глазах, и по отношению к каждому смутному предмету в зале он стоял под шахом, – надо было спасаться.»

Лужин, выбираясь из тумана, понимает, что ответом на заданную шахматами, да и жизнью, задачу кроется в его детстве. Только там, ещё до знакомства с шахматами он был обычным человеком, не-гением. И он принимает решение: нужно идти домой. Он ищет лес и тропинку в нём, которая приведёт его к дому, к детству в родовой усадьбе, к России. Так к двум пластам реальности добавляется третий – уже оставшийся в прошлом, мёртвый, пласт, который явился из глубин памяти, о котором Лужин не так-то и любил вспоминать.