Адаптация

Именно детство стало для Лужина тем укромным местом, где он смог спрятаться от шахматных окончаний. Последнее пристанищем бегущего короля.

«Дошкольное, дошахматное детство, о котором он прежде никогда не думал, отстраняя его с легким содроганием, чтобы не найти в нем дремлющих ужасов, унизительных обид, оказывалось ныне удивительно безопасным местом, где можно было совершать приятные, не лишенные пронзительной прелести экскурсии.»

Но разрушение этого мира вело к глобальной катастрофе Лужина. И Наталья, взявшая на себя уход за ним, это понимала. Она попыталась создать Лужину защиту из каких-то новых интересов, она пыталась найти что-то, могущее затмить собою память о шахматах, на которые было табу, и Лужин с этим табу был полностью согласен.

С этого момента мир шахматный отделился от мира реального, но не отмер и не ожидал возвращения Лужина, он начал существовать самостоятельно, на это Набоков намекает ещё во время обморока Лужина. («На дверце, при свете фонаря, мелькнули крупные шахматные квадраты»).

Отстояв Лужина у шахмат и возмущённой матери, Наталье оставалось только отставать позиции. Вторую проблему она решила за счёт своего волевого характера и преданности своей идее – помочь бедному Лужину. Ситуация с шахматами отняла больше сил, так как любое напоминание о шестидесяти четырёх квадратах и деревянных фигурах могло… ну, да итак всё ясно.

Лужина отваживают от шахматного наркотика, всеми, даже самыми дешёвыми ходами: от прятанья старых вещей, до (не)убедительных монологов:

«…удалось увести сопротивлявшийся образ Турати и положить обратно в ящик зашевелившиеся было шахматные фигуры. Как только они опять оживали, их твердо захлопывали снова – и борьба продолжалась недолго. Помогал доктор… …он говорил о том, что кругом свободный и светлый мир, что игра в шахматы – холодная забава, которая сушит и развращает мысль, и что страстный шахматист так же нелеп, как сумасшедший, изобретающий перпетуум мобиле или считающий камушки на пустынном берегу океана.

Вообще главы с десятой Набоков рисует Лужина ребёнком, правда, ребёнком уже большим, у-себя-на-уме. Наталья пытается пробить внешний панцирь лужинской защиты через его детство, наводит его на воспоминания. Ей кажется, что тогда-то Лужин и был потерян и как обычный человек и как больной. Он отвечает односложно, оставляя полные ответы себе и задаваясь таким нужным вопросом: «…куда же, собственно говоря, все это девается, что сталось с его детством, куда уплыла веранда, куда уползли, шелестя в кустах, знакомые тропинки?» С этой мыслью он начинает уходить всё дальше в память, и то тут, то там из глубин поднимаются детали («когда он переезжал, у него было точь-в-точь такое же чувство, как когда в детстве возвращался из деревни в город.» или «"Там, в роще, я что-то зарыл"»). Но маленьк…