double arrow

ВОЗВРАЩЕНИЕ В СОРРЕНТО

Столько уже сказано в этой книге об Италии, а говорить хочется еще, инадо вносить жанровое разнообразие. Хорошо бы - оперная ария. Или романс. Вобщем, жанр признания в любви....Лето, окна повсюду распахнуты, и из всех окон несется божественныйголос Робертино Лоретти. Это эпидемия: "Джама-а-а-айка" и"Папагал-папагал-папагалло" - от Бреста до Владивостока. "Лодка моя легка,весла большие, Санта Лючия-а-а, Санта Лючия!": у нас ведь все переводили нарусский, а что не переводилось - перекладывали. В стране, охватывающейодиннадцать часовых поясов, не заходит "соле мио", и одна шестая земной суширазом умоляет: "Вернись в Сорренто!" Робертино тринадцать лет, как и мне. И у него уже большая пластинка,долгоиграющий "гигант". Вечером на кухне соседка Марья Павловна Пешехоноваволнуется: "Ведь совсем ребенок еще, а голосина - во! Что ж за народ такой!"Ее муж Борис Захарович, полковник в отставке, главный авторитет квартиры,поясняет: "Самый талантливый народ". И рассказывает о пленных итальянцах,как они поют и играют на аккордеоне. Война памятна даже нам, родившимсяпосле, "немец" еще ругательство, но про итальянцев говорят хорошо - онивроде не в счет. Даже о врагах могут быть добрые воспоминания, если они невоспринимаются врагами. Если нет мифа об этом народе. Национальный миф возникает только о тех, с кем есть или было чтоделить. С кем воевали по-настоящему. Так, в России существуют немецкий миф,французский, американский ("холодная война"), даже польский. Про этих мызнаем все, и им не выйти из стереотипов, шрамами врезанных в кожу. Пробольшинство народов мы и знать ничего не хотим: они так далеки, что почти несуществуют. Из реальных и знакомых, но не мифологизированных - два:англичане и итальянцы. Суммируя, огрубляя, срезая нюансы и обертоны, можносказать: англичане являли нам порядок жизни, итальянцы - жизнь. С трудом и сомнениями пытаюсь представить - что такое для итальянцевмы. Впервые попав в Италию, я ехал от Перуджи до Рима в попутной машинекакого-то виолончелиста, беседуя на дикой смеси английского, итальянского ирусского о плюсах и минусах коммунизма. Через годы, в кабине канатной дорогина Этну, подвергался допросу попутчиков: что будет с Горбачевым? Вресторанчике на Бурано отвечал за ошибки Ельцина. Когда-то эта политикадолжна кончиться - прочтение "URSS" как "ursus" (медведь). Тем более чтоникакого URSS давно нет. Наверное, это банально, но Европу легко представить домом с множествомпомещений и пристроек, разного времени, стиля, для разных надобностей. Двекомнаты, вокруг которых построено все остальное, - Греция и Италия. Естьпобольше, вроде Германии, и поменьше, вроде Дании. Есть просторные залы отморя до моря - как Франция. Зимние и летние веранды - как Англия и Испания.Чердак - Швейцария, погреб - Голландия. Стенные шкафы - Андорра илиЛихтенштейн. Солярий - Монако. Забытые чуланы, вроде Албании. Россия - двор при этом доме: огромный, неогороженный, незаметнопереходящий в поле и лес. Оттуда время от времени появляются люди странныхманер и образа мыслей. Идеи их большей частью заимствованы из самой жеЕвропы, но преображены до такой крайности и абсурда, что кажутся диковиной.Нет уже никакого URSS. Но остается нечто неясное и оттого грозное навостоке. Вот это, вероятно, главное: Восток. Не только Иосафат Барбаро в XVвеке, но и его комментатор начала двадцатого Никколо ди Ленна путали русскихто с татарами, то с мордвой. Дикое, языческое, совсем иное. Водка не крепчеграппы, но удивляет не крепость, а манера ее пить - хотя мне-то кажетсяестественным не прихлебывать сорокаградусный алкоголь, а опрокидывать одниммахом под закуску. Под селедку, например, или лососину, которых порядочныйитальянец есть не станет, потому что это сырая рыба, что неправда: засолкатоже приготовление. Непонятым явлением остается борщ, и даже в набитомрусскими Нью-Йорке его могут подать в виде свекольного желе, как поступилисо мной однажды в "Шератоне". В веронском ресторане с русской вывеской "Самовар" о борще толькослышали - желеобразные небылицы. А чем полента лучше гречневой каши, которуюнаш квартирный хозяин в Остии, простой славный малый, на моих глазах прямо старелки вывалил в унитаз, когда я хотел его угостить русским чудом? Мы, по-моему, терпимее. Помню, как безропотно добывал в Тирренском моремоллюсков, заплывая к дальним валунам со своими новыми друзьями Джузеппе иЭнцо. Моя мать не вынесла бы самой идеи съедобности ракушек и, может,прокляла бы меня, но я не писал матери, до чего докатился ее бамбино.Конечно, хочется швырнуть в официанта тарелку с макаронами, поданными напервое, когда всем известно, что это гарнир. Но мы верим, что заграницазнает лучше, и оттого терпим. Да и что взять с "макаронников"? Равно как с"лягушатников"-французов или этих - "немец-перец-колбаса". Впрочем, макароныв России уважали еще со времен их фанатичного пропагандиста Гоголя, а втяжелые годы вермишель и рожки серого цвета были основой рациона - онипочему-то исчезали последними. На пределах нашего бытия оказывалась Италия.А когда в середине 70-х впервые появились почти настоящие длинные спагетти,они ценились как деликатес, на них приглашали, посыпая зеленым сыром вместопармезана, существовавшего только в литературе и кино. В общем, за макароныитальянцам спасибо, пусть только научатся подавать их вовремя. Чем могли ответить мы? С востока в Италию приходили красавицы. Чей миф- о любви итальянских мужчин к русским женщинам? Наш? Их? Так или иначе, вРоссии его знали все, как и наши козыри: светлые волосы, высокие скулы. С той, итальянской стороны было еще представление о некоей восточнойпокорности, которой на деле нет в помине. Тут историческая путаница современ Марко Поло, того же Барбаро, Амброджио Контарини и других,приписавших русских к Востоку. Такое, может, справедливо вкультурфилософском плане, но не в вопросе семейных отношений. Лучше бывспомнить, что первые боевые феминистки появились отнюдь не в Америке, а вРоссии. Итальянские мужчины русским женщинам были понятнее: вроде нашихкавказцев, со всеми плюсами рыцарства и темперамента, только все-такииностранцы. К тому же хорошо одетые - элегантнее других. Богатая заграница всегда выступала земным воплощением рая. Но место,где живут антиподы с невообразимым языком, - ад. Из такого сложного корнярастет гибрид презрения и раболепия, который зовется у нас отношением киностранцу. В этом непростом комплексе итальянец как потенциальный жених занимаетособое место. Его уважают, быть может, меньше, чем англичанина или шведа,ценят ниже, чем немца или американца. Но он способен вызывать чувство,неведомое подавляющему большинству иностранцев в России, - любовь. И если ужсуждено отдать дочку заморскому дракону - пусть он будет итальянским. Тем более что итальянцы учили нас любви. Вначале назовем имя невеликого Боккаччо - хотя "Декамерон" участвовал в половом созревании: егооткровенные сюжеты мы воспринимали порнографией в своей суровой стране. НоБоккаччо, далеко отнесенный во времени, был все же экзотикой - еще большей,чем другие учителя любви: Золя и Мопассан. Ближе и понятней оказалсяписатель иного дарования - Васко Пратолини. Он был похож на нашукоммунальную жизнь, только у нас про это по-русски не печатали. Перечитавсейчас, изумляешься целомудрию нашего полового воспитания. Вот что волновалодо темноты в глазах: какая-то Элиза по прозвищу "Железная грудь", убогийобиход проституток, утрата девственности на мешках из-под угля, волшебныефразы: "Марио и Милена желали друг друга". У нас так не писали. У нас не писали и так: "Коммунист - живой человек, как и все люди". Напервом советском издании "Повести о бедных влюбленных" стоит дата: 1956 год.XX съезд партии, Хрущев разоблачил Сталина, начиналась свобода - всякая, кактолько и случается со свободой. "Свобода приходит нагая", - справедливонаписал Хлебников, кажется, совсем не имея в виду сексуальный аспект темы. Свобода под вывеской братского коммунизма наиболее успешно доходила витальянской упаковке. Священный для Кремля набор - Грамши, "Бандьера росса",Тольятти - открывал пути. Тысячи советских интеллигентов, вырезая из журнала"Огонек" репродукции с картин Ренато Гуттузо, не подозревали, что разлагаютсебя чуждым экспрессионизмом: им просто нравились броские краски иизломанные линии в эпоху румяного и закругленного. Умные редакторы писалиумные предисловия об идейной правильности Альберто Моравиа, Леонардо Шаша,Итало Кальвино. Во времена запрета на Шенберга и Веберна московские иленинградские эстеты получали додекафонию из рук члена КПИ Луиджи Ноно. Дляменее прогрессивных всегда была наготове традиционная музыка - итальянскаяопера. Первая песня, которую я выучил наизусть, была не "Марш энтузиастов" идаже не "В лесу родилась елочка", а ария Жоржа Жермона из "Травиаты": "DiProvenza il mar, il suol..." To есть по-русски, разумеется, - у нас всеоперы пелись в переводе: "Ты забыл край милый свой, бросил ты Провансродной..." С тех пор не могу слышать эту мелодию без волнения, перебираялюбимые записи: Гобби, Тальябуэ, Бастианини, Дзанасси, Капучилли. Кажется, впять лет я произносил "про вас": соотнести "Прованс" было не с чем, даже ссоусом - соус идея не русская. Италия всегда была для России тем, что волнует непосредственно -голосом. Мальчик Робертино; вожделенные гастроли "Ла Скала" с Ренатой Скоттои Миреллой Френи; песни Доменико Мадуньо, Риты Павоне, Марино Марини, начьем концерте в Риге сломали все стулья; Карузо, вошедший в обиходный языкне хуже Шаляпина ("Ишь, распелся, Карузо"); легенда XIX века об АделинеПатти; ненависть славянофилов к засилью "Троваторов"; любимая опера НиколаяI - "Лючия ди Ламермур" (любимая опера Николая II - "Тристан и Изольда", ичем это кончилось?). Итальянцы пели лучше всех, но еще важнее то, что они - пели. В томсмысле, что не работали. Мы с легкостью забыли, что именно они построили намКремль, пышнее и обширнее, чем образцы в Вероне и Милане. Правда, все этистроители возводили не многоквартирные дома и не макаронные фабрики, а нечтонеобязательное, по разделу роскоши. Итальянцы не комплексовали нас английской разумностью, немецкимтрудолюбием, французской расчетливостью. Из всех иностранцев только они былилентяи. Конечно, не больше, чем мы, и они это знали уже полтысячи лет,сообщая о русских: "Их жизнь протекает следующим образом: утром они стоят набазарах примерно до полудня, потом отправляются в таверны есть и пить; послеэтого времени уже невозможно привлечь их к какому-либо делу" (Контарини).Примерно так побывавшие к югу от Альп русские описывали сиесту. В Америку эмигрантский путь лежал через Австрию и Италию. Осенью 77-говсе говорили об арабских террористах, и в каждом тамбуре поезда Вена-Римстояли австрийские солдаты с короткими автоматами, вроде немецких"шмайсеров", - блондинистые, строгие, надежные. Утром я проснулся отощущения невиданной красоты за окном: Доломитовые Альпы. Вышел в тамбурпокурить от волнения и оцепенел: на железном полу в расхристанной форме,отдаленно напоминавшей военную, сидели черноволосые люди, дымя в трисигареты, шлепая картами об пол и прихлебывая из большой оплетенной бутыли.Карабины лежали в углу, от всей картины веяло безмятежным покоем. Мы, кажется, похожи - в частности, тем, что обменялись вещами почтинематериальными. Итальянцы получили от нас мифологию зимы и полюбили в своеймоде меха и высокие сапоги, а собираясь к нам, с удовольствием напяливаютлохматые шапки уже в аэропорту Фьюмичино. Но не от дантовского ли ада идетпредставление о страшном русском холоде, какого в России, пожалуй, и небывает? В летописи чудом сохранилась запись о погоде в Москве как раз тогда,когда там гостил Контарини. Зима выдалась на редкость мягкой, что никак неотразилось на запечатленных им по-феллиниевски красочных картинах московскихморозов. Мы отвечали своим представлением о незаходящем неаполитанском солнце,под которым только и можно петь и забивать голы. Певцы до нас добиралисьредко: но уж добравшись, влюбляли в себя, как Адриано Челентано, латинскийлюбовник - веселый и неутомимый. Таков был и Мастроянни, и вся страна зналарефрен его слабеющего героя из фильма "Вчера, сегодня, завтра": "Желание-тоу меня есть..." - последняя доблесть мужчины. Красивое достоинство - это Италия. Нам все подходило: будь то сицилиециз романа Лампедузы или сицилиец из фильма Копполы. Главное - неподробности, а образ. Итальянец, чем бы ни занимался, создан для любви,песен и футбола - и все делает уверенно и благородно. Певцы приезжали редко, но футболисты были известны наперечет: Факетти,Дзофф, Булгарелли, Траппатони, Ривера, Рива. Первые итальянские слова:"катеначчо", "либеро", а на каком языке передать изящество паса! Господи,верни меня в детство - хотя бы ради чувства блаженства, пережитого, когдаСандро Маццола разбежался и ударил, а Лев Яшин бросился и взял пенальти.Полковник Пешехонов заплакал у телевизора, к которому собрались все соседи,а Маццола потом объяснил ничего не понимавшим репортерам: "Просто Яшин лучшеменя играет в футбол". И я навсегда понял, что такое великий спортсмен. Итальянцы многое сделали для нас понятным - не в схеме жизни, за этиммы шли к другим народам, а в самой жизни, в искусстве извлекать из нееглавное: смысл каждого дня. И если все-таки получается итальянский миф, то,значит, так оно и есть - только он особый: приземленный и внятный. НеВагнер, а Верди. Не Лоренс Оливье, а Джанкарло Джаннини. Солнечный день.Сладкий голос. Стакан вальполичеллы. Тарелка макарон....Когда-то я работал грузчиком на кожгалантерейном комбинате. В нашейбригаде имелась достопримечательность - итальянец. Володя ушел на фронт изСмоленска, попал в плен в 41-м, в конце концов очутился в Италии, работалмехаником в Болонье, женился. В 48-м поехал повидаться с родными, вышел излагеря через десять лет, оказался в Риге, возвращаться казалосьбессмысленным. Кстати, что в этом случае означает слово "возвращение"? Он выделил меня из бригады - по молодости я начинал пить не с самогоутра - и рассказывал. "Будешь в Сорренто... Знаешь Сорренто? Ну да, гдеГорький жил. Пойдешь по главной улице вдоль моря, после подъема развилка,основная дорога налево, а тебе направо. Метров через двести крутой спуск кморю. Внизу маленький пляж - никогда никого. Ты один, видишь море и Везувий.От вокзала пешком полчаса. Запомни - у развилки направо". Я запомнил - только потому, что в восемнадцать лет запоминал все. Дажеэту безумную инструкцию во времена, когда пределом мечтаний была поездка сгруппой в Болгарию, это напутствие в заготовительном цеху кожгалантерейногокомбината, где мы с Володей-итальянцем на перевернутых ящиках пили розовыйвермут. Я запомнил, и приехал через двадцать лет, и все нашел. - 253 -


Понравилась статья? Добавь ее в закладку (CTRL+D) и не забудь поделиться с друзьями:  



Сейчас читают про: