Малайско-полинезнйская семья языков. Другие группы и семьи языков Австралии и Океании

Третье место в мире по числу говорящих занимает м а-лайско-полинезийская, называемая иначе австроне­зийской (от латинского australis — южный), семья языков. Малайско-полинезийские языки распространены от Индоне­зии до Мадагаскара. Народы, говорящие на этих языках, за­селяют многочисленные острова Юго-Восточной Азии, полу­остров Малакку и некоторые районы на юго-востоке Индо­китая.

Малайско-полинезийская семья языков включает четыре больших группы, или ветви, языков: индонезийскую, полине­зийскую, меланезийскую и микронезийскую. Из них самая об­ширная индонезийская (или малайская). На языках этой группы говорит около 133,5 млн. человек из 135 млн. говоря­щих на всех малайско-полинезийских языках.

В индонезийскую группу входит более 140 языков (по другим данным — около 200 языков, расхождения вызываются трудностью разграничения языков и диалектов), распростра­ненных главным образом на территории Индонезии и Филип­пинских островов. Индонезийская (малайская) группа делится на шесть подгрупп: индонезийскую, яванскую, калимантан-скую (даяхскую), селебесскую, филиппинскую и мадагаскарскую.

Особое место занимает индонезийски й язык, сложив­шинся на основе малайского, который издавна имел довольно широкое распространение по всему индонезийскому архипе­лагу как язык межплеменного общения. Это определило его большую роль в процессе формирования индонезийской нации, в борьбе отстаивавшей свою национальную независимость. С 1928 г. малайский язык стал называться индонезийским, а в 1945 г. он был провозглашен единым государственным языком только что образованной в то время Индонезийской Республи­ки Своеобразие исторической роли индонезийского языка обеспечивало ему широкое признание в Индонезии, хотя ма­лайцы, для которых индонезийский язык является родным, со­ставляют не более 5% населения республики (восточная часть Суматры, острова Риу, побережье Калимантана). Став госу­дарственным языком, индонезийский язык во многом отошел от старого малайского языка, пополнился новыми словами из других индонезийских языков. Он легко усваивается носителя­ми других индонезийских языков, так как структурно и лекси­чески близок к ним.

Близость индонезийского языка к другим языкам той же группы легко обнаруживается при сопоставлении слов из кру­га устойчивых слов, лексического минимума языка (см. § 36). Приведем несколько примеров.

	Рис	Ребенок	Дом	Буйвсл	Пять
Индонезийский	padi	anak	rumah	kerbau	lima
М а д у р с к и й	padi	anak	roma	kerbuj	lima
Яванский	pari	anak	omah	kebo	lima
Сунданский	pare	anak	imah	kebo	lima

Такая же близость обнаруживается и в системе граммати­ческих средств.

Среди других индонезийских языков самыми распростра­ненными являются яванский (на острове Яве, говорит на нем более 46 млн. человек), сунданский (на востоке ост­рова Ява, говорит 13,5 млн. человек), мадурский (на ост­рове Мадур, около 6300 тыс.). На Филиппинских островах осо­бенно распространены языки тагалог (тагальский), яв­ляющийся официальным государственным языком Филиппин­ской республики (по данным 1960 г., им владеет 12 млн. чело­век);хилигайнон, пампангои другие. Все эти языки имеют богатую письменную традицию. Памятники на древнеяванском литературном языке — кави — относятся к IX в. н. э. Наряду с языками со старой письменностью в Индонезии, как и на Филиппинах, имеется большое число бесписьменных языков: ниасский, гайо и другие.

К индонезийской (малайской) группе языков принадлежат мальгашский язык, на котором говорит население остро­ва Мадагаскар (5400 тыс. человек) — потомки давних пере­селенцев из Индонезии.

Вторую группу малайско-полинезийской семьи языков со­ставляют полинезийские языки — языки жителей многочис­ленных островов Тихого океана (однако они отличаются боль­шим единством). Исследователи считают, что разница между таитянским, гавайским и маорийским (на нем говорит населе­ние Новой Зеландии) языками гораздо меньше, чем между немецким и голландским. Всего в Полинезии насчитывается около 100 языков, диалектов и поддиалектов, которые обслу­живают почти 600 тыс. человек. Основными языками считают­ся маорийский, гавайский, таитянский, само­анский, нукахивский (язык жителей Маркизских ост­ровов) и другие. Своеобразен и язык острова Пасхи (Рапа-нуи) — единственный из полинезийских языков, на котором есть древние памятники, до сих пор не расшифрованные уче­ными. На остальных полинезийских языках письменность поя­вилась лишь с XIX в.

Третья группа — микронезийская — распространена в вос­точной и центральной части Микронезии (Маршалловы, Мари­анские, Каролинские и другие острова), на них говорит около 100 тыс. человек. Все микронезийские языки бесписьменные.

Меланезийская группа языков распространена в Новой Каледонии, Новой Гвинее (в восточной части), на Соломоно­вых островах, Новых Гебридах и других островах. Всего на меланезийских языках говорит около 0,9 млн. человек. Пись­менность на меланезийских языках появилась лишь в XIX ве­ке. Между отдельными языками значительные различия, что объясняется особенностью их распространения. Более крупны­ми языками являются фиджи (178 тыс. говорящих на них), буготу (на Соломоновых островах), нгола (остров Фло­рида и соседние).

Непосредственными соседями меланезийцев в Новой Гви­нее, на Соломоновых островах, острове Новая Британия яв­ляются папуасы, которые говорят на языках, составляющих папуасскую семью языков (объединение условно, так как в генетическом отношении языки весьма разнообразны). Папуасские языки характеризуются большим разнообразием. На небольшой территории встречается значительное количе­ство отличных друг от друга языков, охватывающих, как пра­вило, небольшое число говорящих на них. Однако в последнее время выделилось несколько более крупных языков, например, если раньше на языке кат говорила лишь 1 тыс. человек, то теперь — более 10 тыс., на языке моту (Новая Гвинея) ве­дутся радиопередачи.

Языки Австралии очень разнообразны по характеру и очень слабо изучены, поэтому классификация их затрудни­тельна. Выделяется лишь южноавстралийская группа языков, очень близких и по словарю и по грамматическим показателям (ср., например, название глаза в разных языках этой группы: tnial, meil, milki, miki, mir, mi, me и т. п., название руки marra, типа, mar, таппа, та и т. д.).

На территории Австралии, Океании и Индонезии встреча­ются и другие более мелкие семьи и группы языков.

§ 73. Крупнейшие семьи и группы языков коренного населения Америки

Многочисленные языки коренного населения Америки — очень разнообразны по характеру и с трудом поддаются клас­сификации. Некоторые исследователи стремятся доказать род­ство большинства американских индейских языков между со­бой, другие, наоборот, преувеличивают разнообразие и пест­роту языков коренного населения Америки.

Для языков Северной Америки в настоящее время принята классификация Э. Сепира, по которой все североамериканские индейские языки делятся на 6 больших семей.

Самой северной является эскимосско-алеутская большая семья языков, объединяющая эскимосские язы­ки побережья Тихого и Атлантического океанов, побережья Гренландии и островов Арктического архипелага. Алеут­ский язык распространен на островах от Аляски до Камчат­ки (часть алеутов живет на территории Советского Союза).

Алгонкинско-вакашская большая семья языков включает 7 групп, самая крупная из которых алгонкинская в на­стоящее время насчитывает 90—95 тыс. говорящих на ней, а в XVIII в. на алгонкинских языках говорило более 200 тыс. человек. Алгонкинские языки были распространены на полу­острове Лабрадор, в восточной и центральной Канаде, частич­но в области Великих озер, в долине среднего течения Мисси­сипи и долине р. Огайо. К этой группе принадлежали племен­ные языки мох era н, оттава, делаваров, шейенов, черноногих н другие Алгонкинские языки были первыми, с которыми столкнулись европейцы, поэтому многие слова, заимствованные европейцами из индейских языков (см. § 39), являются алгонкинскими. В настоящее время многие алгон­кинские языки и диалекты вымерли, носители других оказа­лись загнанными в резервации.

Из языков других групп этой семьи наиболее распростра­ненными были нутка (северо-западное Побережье), сква-м и ш (Британская Колумбия).

Южнее алгонкииско-вакшокой была распространена боль­шая семья языков сиу-хока, насчитывавшая несколько групп.

Одной из крупных групп является ирокезская, распростра­ненная в прошлом к югу и востоку от Великих озер. К ирокез­ской группе, кроме ирокезского языка с его диалектами, относились языки таких племен, как чирок и, эр и, гуро­н ы, тускарора. На ирокезских языках раньше говорило около 110 тыс. человек, теперь осталось менее 20 тыс. человек. Ирокезские племена прославились своим сопротивлением англо-французской колонизации, теперь они намеренно раз­общены и загнаны в девять различных резерваций.

К мускогемой группе языков (юго-восток Северной Амери­ки — между низовьями Миссисипи и Атлантическим побе­режьем) относились языки крупных племен: семинолов, а л палачей, мобиле «т.д. Мнолие из них были уничто­жены уже в XVIII веке. На основе языка мобиле когда-то на зтой территории сложился общий торговый язык юго-востока.

Крупной группой была группа языков сиу, распространен­ных в бассейне реки Миссури и от Миссисипи до Скали­стых гор.

Языки семьи сиу-хока встречались в Калифорнии и Мек­сике.

Языки большой семьи на-дене занимают в основном северо-западную часть материка. Самой многочисленной (53 языка) и в то же время самой разбросанной (от берегов Ле­довитого океана до Мексики) является атапаскская группа (или семья) языков. До сих пор сохранились крупные языки этой группы: навахо (около 70 тыс., живут в резервациях штатов Аризона и Нью-Мексико) и язык а п а ч е й (в штатах Нью-Мексико и Техас).

На тихоокеанском побережье США распространена семья п е н у т и, в которую входит группа калифорнийских языков — майду, костаньо, чинук (низовья реки Колумбии), ко­торый в XIX веке был общим межплеменным торговым язы­ком для всего побережья, такелма (штат Орегон) и дру­гие. Судьба носителей этих языков трагична. В результате ко­лонизации, вскоре после открытия в Калифорнии золота (в 1848 г.), коренное население было в огромном большинстве истреблено. Некоторые племена исчезли полностью, от дру­гих осталось 2—5, в лучшем случае 6—9 процентов их преж­него состава.

Большая тан ь о-ю т о - а ц те к с к а я семья языков объединяет языки юго-запада Америки с языками Мексики и Центральной Америки. Самая обширная юто-ацтекская груп­па представлена языком хопи (районы около границы Мексики и США), шошоне (от Калифорнии до Невады), ацтекским (Мексика). У ацтеков, одного из наиболее раз­витых народов Америки, была своя пиктографическая, т. е. рисуночная (см. § 84) письменность. Завоевание Мексики испанцами уничтожило государство ацтеков, прекратило развитие их письменности.

Кроме указанных ранее языковых семей, на территории Мексики и Центральной Америки распространены и другие семьи. Из них особенно выделяется большая семья соке-майя, представленная языками майя (жителей полуостро­ва Юкатан), соке и другими. На языке майя уже на рубеже нашей эры возникла письменность; до иас дошли надписи от IV в. до н. э. Написанные иероглифами на древнем, уже забы­том языке, они дожо оставались загадкой для лиигаистов. Для их расшифровки много сделал видный советский ученый Ю. В. Кнорозов. Группа сотрудников Сибирского отделения Академии наук СССР пытается использовать электронно-вы­числительные машины для расшифровки этой древней пись­менности.

Языки народов Южной Америки значительно разнообраз­нее. Их не удалось объединить в большие семьи. В настоящее время ученые насчитывают 25 языковых семей и групп. Одной из наиболее распространенных является семья чибча, включающая 27 языков; на них говорит население Панамско­го перешейка и юго-западной части Южной Америки. Ряд на­родов этой труппы имел старую культуру (муиски) и пись­менность (куна). В аравакскую семью объединяет­ся около 100 языков индейцев, заселявших когда-то обширную область в бассейне реки Ориноко и в Левобережье Амазонки. Сейчас они очень разрознены. На этой же территории и на островах Карибского моря были распространены многочис­ленные карибские языки. Однако они, как и аравакские, к нашему времени почти исчезли, уничтожены колонизатора­ми. Многочисленны были и языки семьи т у п и-г у а р а н и, когда-то широко раепросраненные на территории от реки Ла-Платы до устья Амазонки. В настоящее время сохранились лишь немногие языки этой семьи. Особое место среди их зани­мает гуарани, родной для 8O % населения современного Парагвая; поэтому правительство вынуждено было ввести его преподаванием школе, допустить на нем издание книг. Гуара­ни оказал большое влияние на современный испанский язык южноамериканских стран.

Широко распространен в Южной Америке и язык кечуа, относящийся вместе с языком аймара к группе языков ке­чуа. Первоначально на языке кечуа говорило население не­большой области вокруг долины Куско (Южное Перу), но с образованием государства инков круг иосителей языка кечуа значительно расширился, так как он стал государственным языком инков. В колониальную эпоху его использовали испан­ские миссионеры. Сейчас на языке кечуа говорит около 11 млн. индейцев в Перу, Боливии и Эквадоре (небольшие группы индейцев, пользующиеся кечуа, есть в Аргентине и Чили).

Наибольшая языковая пестрота наблюдается у жителей тропических лесов в верховьях Амазонки и в бассейне Ори­ноко. Здесь много небольших групп языков: катукииа, сапаро и отдельных языков: ю р а к а р е, л е к а, и то и а м а и т. д. На территории Аргентины в прошлом также были распространены различные группы языков: гуайкуру, диагиты и другие; лишь на юге выделялась довольно однородная семья чон (Пата­гония и Огненная Земля). С XVIII в. здесь появились боль­шие группы арауканцев из Чили, бежавших на юг после пора­жения восстания. Когда-то на языках арауканской семьи языков говорило население западных склонов Анд.

§ 7 4. Морфологическая классификация языков

В § 65 говорилось, что классификация языков может про­водиться не только на основе их материального сходства, свя­занного с их происхождением, но и на основе сходства самой языковой структуры. На наличие сходства в самой структуре языков обратили внимание на рубеже XVIII и XIX вв. В ра­боте Фридриха Шлегеля «О языке и мудрости индейцев» был отмечен факт расхождения в строении олова, в характере свя­зи различных значимых частей слова (морфем). В одних язы­ках, по мнению Ф. Шлегеля, корень слова способен к внутрен­нему изменению (внутренняя флексия); это обеспечивает прочность связи родственных слов, богатство языков и воз­можности их дальнейшего развития. В других языках корни не изменяются, они лишь механически соединяются с другими элементами слова (аффиксами), что лишает слова прочно­сти, препятствует развитию языков. Первый тип языков Ф. Шлегель назвал флективным (от латинского flexio — сги­бание, переход), второй — аффиксирующим (от латинского affixus — прикрепленный). Августом-Вильгельмом Шлегелем, братом Ф. Шлегеля, был выделен третий тип — аморфные языки (от греческого amorphos — бесформенный). Класси­фикация братьев Шлегелей, во-тервых, упрощала в действи­тельности значительно более сложный характер языковых различий (во флективных языках наблюдается не только внут­ренняя флексия, но и аффиксация); во-вторых, односторон­не понимала форму в языке (языки не могут быть «бесформенными», форма обязательно проявляется, но в раз­ных языках разными способами см. § 52); в-третьих, порож­дала глубоко ошибочное представление о неодинаковых воз­можностях развития, следовательно, о преимуществах одних языков перед другими: флективные языки признавались бо­лее совершенными) (языки всех типов, в действительности, способны к развитию и совершенствованию, см. § 83).

Значительно более глубокое теоретическое обоснование этому типу классификации дал крупнейший языковед первой половины XIX в. Вильгельм Гумбольдт. В основу классифика­ции языков В. Гумбольдт положил различия 1) в способах передачи реляционных значений (см. § 46), 2) в строении предложений, 3) в звуковой форме. В. Гумбольдт выделил четыре типа языков, добавив инкорпорирующие языки, харак­теризующиеся особым типом строения предложения. (Термин «аморфные» он отверг, показав, что в таких языках есть свой способ передачи форм; в языках флективных он отмечал нали­чие не только внутренней флексии, но и аффиксов особого типа).

В последующие годы в типологическую классификацию был внесен ряд уточнений (работы А. Шлейхера, Ф. Ф. Фор­тунатова). Несмотря на отдельные расхождения в подходе к классификации (А. Шлейхер не включал инкорпорирующие языки, Ф. Ф. Фортунатов делал особый упор на строении сло­ва и соотношение его морфологических частей), в целом она у всех исследователей оказывалась довольно однородной. Так как все особое внимание уделяли морфологической структуре слова, то и сама эта классификация получила название мор­фологической.

По морфологической классификации языки делятся на че­тыре типа: изолирующие, агглютинативные, флективные и по­лисинтетические (инкорпорирующие).

Изолирующие языки характеризуются неизменяемостью слов. Форма слова как бы не зависит от других слов в пред­ложении, она дана шолированно, самостоятельно. Рассмотрим для примера китайское предложение: Мао pa gou, gou bu pa mao. Кошки (mao) боятся (pa) собак (gou), а собаки (gou) не (bu) боятся (pa) кошек (mao). Как видим, форма слов mao и gou не меняется в зависимости от того, подлежащим или дополнением они являются. Но mao, gou можно перевести не только как кошки, собаки, а и кошка, собака, т. е. особого указания на число нет, не содержит такого указания и глагол (ра). В китайском языке глаголы не изменяются по числам и лицам — ср.: Wo renshi ta, ta ye renshi wo — я (wo) знаю (renshi) его (ta), он (ta) тоже (ye) знает (renshi) меня (wo). Опять-таки ни форма глагола, ни форма место­имения не меняются. В китайском языке одно и то же слово может означать и предмет (существительное) w действие (глагол), например chi — есть и обед, kaishi — начинать и начало, jianzhu — строить и постройка и т. д.

Для выражения отношений между словами используется порядок слов и служебные слова. Сравним еще раз части первого предложения: Мао pa gou, gou bu pa mao. To, что в первой части mao означает действующее лицо (подлежа­щее), а во втором — объект (дополнение), выражено местом, которое занимает слово в предложении. От места в предло­жении зависит и значение слова wo («я» или «меня»). Другие типы отношений могут быть переданы служебными словами. Например, для передачи косвенного дополнения в значении, аналогичном нашему дательному падежу, используется слу­жебное словоgei. Фраза Mama zuo fan gei women chi (мама готовит нам обед) — буквально: мама (mama) делать (zuo) пища (fan) нам (gei women) поесть (chi).

Однако в современном китайском языке уже есть случаи использования аффиксов (суффиксов). Так, прошедшее время глаголов (прошедшее завершенное) выражается с помощью суффикса -le: Women nianle Ни ke — мы (women) прочли (nian + le) шесть (liu) уроков (ke). Но когда при глаголе имеется отрицание, то и в прошедшем времени такого измене­ния формы глагола не происходит: Yigian wo bu tiaowu — раньше (yigian) я (wo) не, буквально — нет (bu), танцевал, буквально — танцевать (tiaowu).

Используется особый суффикс и для выражения множест­венного числа в местоимениях; ср.: two (я), ni (ты), ta (он), но women (мы), nimen (вы), tamen (они).

Таким образом, в современном китайском языке уже есть отступления от изолирующего типа, который в древнекитай­ском языке был выдержан последовательно.

К изолирующим языкам относят и языки малайско-поли-незийской семьи. Суффиксы и префиксы в них очень немного­численны и служат средством словообразования, а не слово­изменения. Например, в маорийском языке с помощью пре­фикса та образуются прилагательные и причастия (ср. его — истощать, «а таего—слабый, истощенный), префикса whaka— глаголы от существительных (ср.: matau — знание и whaka-matau — учить). Отношения между словами выражаются порядком слов, служебными словами, а не изменением слов. Так, в индонезийском языке в предложении Anak lari dart andjing (ребенок убегает от собаки) слова не имеют каких-либо специальных аффиксов, например, lari (бежать) не имеет указания на 3-е лицо. Аналогично предложение Rumah bapak saja ketjil (дом моего отца невелик) состоит из неиз­меняемых слов: дом (rumah), отец (bapak), я (saja), малень­кий (ketjil).

Однако и в индонезийском уже наблюдаются случаи превращения предлога в префикс, выражающий отношения между словами. Сравним фразы: Aku duduk dikursi — я (aku) сиоку, буквально — сидеть (duduk), на стуле (kursi — стул, a di — префикс, указывающий на вдространственные отноше­ния) и Dia dimana? Dia di Indonesia — Он (dia) где (dimana)? Он в Индонезии (di — предлог). Префиксы появляются в глагольных формах. Например, для передачи совершенного вида используется префикс -ier: potong — ре­зать, a terpotong — отрезать.

Языки изолирующего типа часто встречаются на Юго-Boстоке Азии (китайско-тибетская, малайшо-лолинезийская семьи языков) и в Западной Африке (языки Западного Су­дана — эве, йоруба и другие).

Агглютинативные языки пользуются аффиксами не только для словообразования, но и для словоизменения, т. е. связь слов, отношения между словами здесь выражаются в самом слове. Слово оказывается многоморфемным, но границы между отдельными морфемами сохраняются довольно четко, состав слова ясен. Отчетливо выраженная тенденция к со­хранению ясных границ между морфемами препятствует возникновению значительных звуковых изменений на стыках морфем. Хотя такие изменения и возникают, но число их ограничено, они связаны главным образом с явлениями ассимиляции согласных и гласных (сингармонизмом, см. § 18). Примером могут служить: татарское казан — котел, а мно­жественное число не казанлар, как можно было бы ожидать (-лар — показатель множественного числа), а казаннар; башкирское ат (лошадь) и аттар (лошади); татарское кУлгэ (в озеро), где форма аффикса дательно-направительного падежа зависит от гласного корня.

Ясность границ между морфемами и устойчивость форм морфем делает прозрачной структуру слова в агглютинатив­ных языках. Рассмотрим для примера узбекское слово билмайдилар — (не знают), где легко выделяется корень бил- (знать, знай) и аффиксы:- лар — показатель множест­венного числа (ср.: билмайди — не знает, очмайди — не открывает и рядом олдилар — взяли (они), бердилар — дали), -ди — показатель 3-го лица (ср.: билмайман — не знаю, билмайсан — не знаешь и рядом олди — взял (он), берди — дал), -май — показатель отрицания (ср.: билади-лар — знают, билади — знает, олдилар — взяли (они) и рядом билмайман — не знаю, уйнамайдилар — не играют). Как видим, между значением и аффиксом наблюдаются строго однозначные отношения: один и тот же аффикс всегда имеет одно и то же значение (ср.: -ди — всегда показатель 3-го лица, -ман — 1-го лица, -лар — множественного числа

и т. п.). Эта особенность проведена очень последовательно и в склонении существительных: бола — дитя, ребенок, болалар — дети, болага — ребенку, болаларга — детям, где дательно-направительный падеж и множественное число выражены разными аффиксами (ср. русские: ребятам, где -ам указывает и на множественное число и на дательный падеж). Выбор аффикса в таких языках не зависит от корня или основы, к которой он присоединяется (ср. иное положение в русском языке: книга — книги — книге — книгу — книг, но кость — кости — кости — кость — костей и т. д., где исполь­зованы разные окончания).

Однако в некоторых агглютинативных языках возможны случаи, когда аффикс выражает два значения, например в нанайском языке: аффикс -ру указывает и на повелитель­ное наклонение и на настоящее время, а аффикс –хэр(и) — на повелительное наклонение и будущее время (ср. бу-ру — дай, бу-ру-су — дайте и бу-хэри — дай потом, бу-хер-си — дайте потом).

Для агглютинативных языков характерна большая устой­чивость корня, который в именительном падеже выступает в чистом виде, а в косвенных падежах, соединяясь с падеж­ными аффиксами, сохраняет свою звуковую форму (см. § 52). Изменения корня встречаются редко (ср.: иовоуйтурское at — лошадь, a etler — лошади, ненецкое /а — земля, jo — землю).

К агглютинативным языкам относятся уральские (фин­ские, угорские, самодийские), алтайские (тюркские, монголь­ские, тунгусо-маньчжурские), банту и другие семьи и группы языков в Африке, Азии и Америке. Это один из наиболее распространенных и устойчивых типов языков.

Агглютинация как особый способ связи морфем может встречаться и в языках, не относящихся к агглютинативным (например, в малайско-полинезийских, индоевропейских), но для них этот способ не является основным, важнейшим.

Флективные языки в отличие от агглютинативных харак­теризуются возможностью изменения морфем вне зависи­мости от фонетических условий, т. е. в них, например, воз­можны изменения корня в результате внутренней флексии (см. § 52) — ср. немецкие: fahren (ехать) — fuhr (ехал), stehen (стоять) — stand (стоял); английские: eat (есть) — ate (ел), give (давать) — gave (дал), hold (держать) — held (держал), foot (нога)—feet (ноли) и т. д.

Здесь нет характерного для агглютинативных языков однозначного соответствия между аффиксом и его значением. Аффикс может быть носителем нескольких значений, напри­мер, аффикс ~ую, в слове добрую указывает одновременно на единственное число, женский род, винительный падеж. Аффикс -s в английском he reads (он читает) указывает ма 3-е лицо (ср.: / read, I take — я читаю, я беру) и на единст­венное число (ср.: they take — они берут); в немецком den Jahren (годам) аффикс -еп указывает не только на дательный падеж (ср.: der Jahre в родительном), но и на множественное число (ср.: dem Jahre в дательном падеже единственного числа). Характерно при этом, что в последнем примере ука­занные грамматические значения выражены не только аффик­сом, но и артиклем, т. е. не только синтетически, но и анали­тически (см. § 53).

В то же время одно и то же грамматическое значение может быть выражено разными аффиксами, например, рус­ский дательный падеж: к воде, к дому, к лошади и т. и. (подробнее см. § 52).

Флективные языки подразделяются на аналитические и синтетические в зависимости от того, какие средства выра­жения грамматических значений в них преобладают (см. §53).

К флективным языкам относятся индоевропейские и се­мито-хамитские языки.

Полисинтетическими (от греческого polys — много и synthesis — соединение), или инкорпорирующими, языками называются языки, в которых обозначения объектов действия, обстоятельств действия, а иногда и указание на субъект действия могут выражаться особыми словами-аффиксами, входящими в состав глагольной формы. Такое включение и называется инкорпорацией (от латинского incorporare — присоединять, включать). Так, в чукотском языке инкорпо­рироваться могут определения: коран'ы — домашний олень (кората — олень), тан'клявол — хороший человек (тан' — хороший, клявол — человек); обстоятельства: рагтыэ — вернулся домой (яргты — домой, ярат — дома); прямое и косвенное дополнения: ты-пэляркын-э-гыт — я покидаю тебя, тыкыркын — он отливает в форму. В этот же комплекс может входить и указание на субъект, в результате появ­ляются целые инкорпорированные комплексы, например тымайн'ывалямнаркын (я большой нож точу), представляю­щие собой слияние целого ряда слов: ты — я, майн' — боль­шой, вала — нож, мна — из пын'а — точить.

Подобные построения характерны для многих американ­ских языков, например, в языке племени черноногих (алгон­кинская группа) предложение Та собака ночью пошла пить будет состоять всего из трех слов: oma imitaua itsipiotoisitniu, но эти слова (кроме первого ота — та) являются соедине­нием особых слов-аффиксов, употребляющихся в составе таких инкорпорированных комплексов. Так, imita в составе imitaua означает «собака» (ср.: otomitam — его собака), а иа — окончание-связку (буквально imita-ua — собака есть). Комплекс itsipiotoisimiu состоит из пяти элементов: it — тогда, sipi — ночью, oto — пошла, sim — пить, ш — показа­тель 3-го лица). Предложение Он вернулся с охоты на бизо­нов на том же языке состоит только из одного слова autapauakina².

В полисинтетических языках есть и отдельно употребляе­мые слова, причем они часто отличаются от слов-аффиксов, используемых при инкорпорировании; так, в языке племени черноногих бизон — einiua (буквально бизон есть), а сло­во-аффикс с тем же значением -aki (ср. примеры из чукот­ского языка, приведенные выше).

Объединяются морфемы в большом слове полисинтетиче­ских языков по принципу агглютинации, но в этих языках возможна и внутренняя флексия.

К полисинтетическим языкам относятся палеоазиатские языки Сибири к большинство языков коренного населения Америки.

§ 75. Значение морфологической классификации языков, ее недостатки. Другие попытки типологической классификации языков

Основная ценность морфологической классификации язы­ков в том, что она дает представление о структуре языка. Од­нако некоторые считают, что представление это односторон­нее, так как в основу системы положен один признак—строе­ние слова, способ соединения морфем. Это верно только от­части. Структурный характер языка проявляется во взаимо­связи всех звеньев его частных систем (см. § 4). «Конкрет­ная структура языка, очевидно, не относится безразлично к способу соединения морфем. Если сочетаемость различных способов соединения морфем в одном языке может объяс­няться способностью к свободному развитию этих способов, то наличие в языке одного определяющего способа всецело зависит от данной языковой структуры». Таким образом, выделение ведущего способа соединения морфем, по которо­му определяется морфологический тип языка, оказывается важным для понимания особенностей структуры языка.

В § 74 указывалось, что элементы агглютинации есть и в неагглютинативных языках, так же как и элементы флексии— в языках другого типа, но исследования последнего времени показали, что в этих случаях есть особенности в проявлении агглютинации, флексии, инкорпорации и т. д. В связи с этим возникает вопрос, нельзя ли наличие — наряду с ведущим способом соединения морфем — других сопутствующих спо­собов рассматривать как свидетельство возможности перехо­да языка из одного типа в другой, т. е. нельзя ли в сопутству­ющих способах видеть остатки предшествующего состояния или зародыши будущего?

Представление о разных морфологических типах языков как об этапах развития языка проявилось еще в начале XIX в. у Гумбольдта, который считал, что изолирующие языки явля­ются ранним этапом развития, агглютинативные — следую­щим, а флективные — высшим. Эту точку зрения поддержи­вал и А. Шлейхер. В XX в. понимание морфологического типа как определенного этапа, стадии в развитии языка воскресил Н. Я. Марр, который пытался связать появление этих этапов с определенными общественно-историческими формациями, не приводя, однако, сколько-нибудь существенных доводов в до­казательство выдвинутого положения.

Современное языкознание отрицает взгляд на морфологи­ческий тип языка как на этап в его развитии. Факты показыва­ют, что нет каких-то высших и низших типов языков. Все язы­ки обладают равными возможностями развития вне зависимости от их морфологического типа. Языки изолирующие, так же как флективные и агглютинативные, могут служить сред­ством общения на любых этапах развития общества и сред­ством передачи, выражения самых сложных форм мысли, са­мых тонких оттенков чувств. Все языки, в том числе и изо­лирующие, могут обогащать свой словарный состав (примером может быть вьетнамский язык, где появилось много новых слов и развивать грамматический строй, пользуясь теми эле­ментами, какие характерны для структуры данного языка.

Современное языкознание отрицает наивные представления о том, что все языки мира должны развиваться одинаковым путем. Наоборот, исследование конкретных фактов языкового развития показывает сложность и многообразие этих путей.

Вместе с тем в настоящее время признается возможность перехода языка из одного типа в другой. Древнейшие дошед­шие до нас индоевропейские языки имели четко выраженный флективно-синтетический строй, однако некоторые факты по­зволяют предполагать, что в далеком прошлом у индоевропей­ских языков были черты, характерные для языков агглютина­тивного типа (неизменяемость морфем, однозначность аффик­сов). С этой точки зрения особый интерес представляет изу­чение сопутствующих способов сочетания морфем (см. выше).

Наряду со стремлением уточнить, улучшить морфологиче­скую классификацию делались попытки заменить ее другой, построенной на иных основах. Уже в выделении полисинтети­ческих языков вводится элемент нового подхода — не только с точки зрения строения слова, но и с точки зрения строения предложения. Некоторые ученые предлагали в основу деления положить способы выражения грамматических значений и строение предложения и делить все языки на аналитические, синтетические и полисинтетические (см. §§ 53 и 74). Однако и эта классификация не раскрывает всей сложности структуры языка, кроме того, большинство языков не может быть безого­ворочно отнесено к аналитическим или синтетическим.

Оригинальный вариант типологической классификации язы­ков предложил американский языковед Э. Сепир. В основу своей классификации Сепир положил наличие и особенности выражения различных понятий в языке. Сепир выделяет четыре основных тип а понятий:

I. Корневые (конкретные, основные) — названия предме­тов, качеств.

II. Деривационные (см. § 46) — обозначение действующе­го лица, уменьшительность и т. п.

III. Конкретно-реляционные (смешанно-реляционные) — понятия, выраженные в самих словах, совместно с лексиче­ским значением — род, число, время и т.п.

IV- Чисто реляционные (чисто абстрактные) — понятия, выраженные вне слова, связанные только с передачей отноше-лий между словами.

I и IV типы обязательны для всех языков, II и III могут отсутствовать. На основании наличия или отсутствия понятий II и III типов Сепир делит все языки на четыре группы: 1) прос­тые, чисто реляционные, если выражены только понятия I и IV типа (как в китайском), 2) сложные "чисто реляционные, если есть понятия I, II и IV типа (как в полинезийских); 3) простые смешанно-реляционные, если есть понятия I, III и IV типа (как в банту); 4) сложные смешанно-реляционные, если есть все типы (санскрит, семитские).

Кроме того, Сепир учитывает способы выражения отношений, сводя их к четырем типам: а) изоляция (служеб­ные слова, порядок слов, интонация), б) агглютинация, в) фу­зия (см. § 52) и г) символизация (внутренняя флексия, повто­ры, ударение), и степень синтезированияв выражае­мых понятиях, выделяя: а) аналитический, б) синтетический и в) полисинтетический тип. На основании учета всех этих приз­наков Сепир делит языки на 12 групп. Китайский язык, напри­мер, определяется как простой чисто реляционный изолирую­щий аналитический язык; французский как простой смешанно-реляционный фузионный аналитический и т. д.

Сепир на основе своей классификации охарактеризовал лишь некоторые языки, но и приведенные им примеры вызва­ли возражения. В то же время выдвинутое им общее требова­ние исходить из структуры языка оказалось очень плодотвор­ным и повлияло на дальнейшее развитие проблемы классифи­кации языков.

В настоящее время наметился новый подход к классифика­ции языков, получивший название структурно-типологическо­го. Структурную типологию определяют как «систематизацию, инвентаризацию явлений разных языков по структурным признакам (т. е. признакам, существенным с точки зрения структуры данного языка). Структурная типология стре­мится выявить прежде всего общие черты (универсалии), ко­торые бы присутствовали во всех языках (нет языков без гласных, нет языков без смычных согласных; если в языке есть категории падежа или рода, в нем есть и категория числа; во всех языках есть местоимения, местоимения всех языков имеют три лица и т. д.). Затем типология выясняет признаки, присущие лишь части языков. На основании этих признаков и можно классифицировать языки. Так, делаются попытки клас­сификации языков по характеру корневых и служебных эле­ментов (элементом называют «минимальную продуктивную морфему» или «несвободное сочетание морфем», т. е. и морфе­му и слово) и особенностям их сочетаемости друг с другом. Например, инкорпорирующие языки определяются как такие, в которых отсутствуют служебные элементы типа аффиксов, а имеются только служебные элементы типа частиц (элементы, которые могут оформлять и какое-нибудь слово, и любое соче­тание). Агглютинативные и флективные языки могут обла­дать обоими типами служебных элементов и отличаются друг от друга по критерию аналитизма или синтетизма служебных элементов. Трудности при таком подходе те же, что и при дру­гих — многообразие и сложность языков, наличие в пределах одного языка элементов разного типа и разных особенностей их использования.

Существует и целый ряд других попыток классификации языков с учетом своеобразия их структуры.

Характерная особенность всех современных типологиче­ских классификаций языков — последовательно проведенный синхронный подход. При этих классификациях не учитывается происхождение языка, его прошлые связи. Так в классифи­кации Э. Сепира французский и латинский языки попадают в разные группы, хотя генетически они связаны. В разных груп­пах оказываются современный тибетский (простой, чисто ре­ляционный, изолирующий, аналитический) и классический тибетский (сложный, чисто реляционный, физионно-агглютини­рующий, синтетический).

В синхронности типологических классификаций проявляет­ся еще одно отличие их от генеалогической классификации.

ЛИТЕРАТУРА

В. В. Иванов. Генеалогическая классификация языков и понятие языкового родства. М., Изд-во МГУ, 1954.

П. С. Кузнецов. Морфологическая классификация языков. М., Изд-во МГУ, 1954.

Э. Сепир, Язык. Mi, ОГИЗ, 11934 (гл. VI).

Б. Л. Успенский, Структурная типология языков, М., «Наука», 1955.1(Вводная часть, гл. 1 и Основная часть, гл. 2).

А. Мей е. Введение в сравнительное изучение индоевропейских языков. М—Л., 1938. Изд. 5. М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ./URSS, 2009.

А. В. Десницкая. Вопросы изучения родства индоевропейских язы­ков. М,—Л., Изд-во АН СССР, 'Ш55 (гл. I).

Н. А. Баскаков. Классификация тюркских языков в связи с исто­рической периодизацией их развития и формирования. — Труды института языкознания Академии наук СССР, т. I, 1952.

Е. А. Б о к а р е в. Дагестанские языки. — В сб.: Младописьменные языки народов СССР. М.—Л., Изд-во СССР, 1S59.

Г. П. Сердюченко. Теоретические проблемы изучения языков Азии и Африки. — Известия АН СССР, серия литературы и языка, 1965, вып. 3, 4.

Морфологическая типология и проблема классификации языков, М.—Л., «Наука», 1965,

"Младописьменные языки народов СССР. М.—Л., Изд-во АН СССР,

1959.

Книги из серии «Языки народов Азии и Африки» под общей ред. проф. Г. П. Сердюченко, выпущенные издательством «Наука» (1955—1970).

ГЛАВА VI

ПРОИСХОЖДЕНИЕ ЯЗЫКА И РАЗВИТИЕ ЯЗЫКОВ

§ 76. Проблема происхождения языка. Различные подходы к решению этой проблемы

Вопросом происхождения языка люди интересовались с глубокой древности. Как возникла речь? Почему существуют разные языки? Какой язык был самым древним? Эти и подоб­ные вопросы уже издавна интересовали человечество. Ответы на них часто давали фантастические, создавались различные легенды о появлении многоязычия и возникновении языка. Лю­ди не сразу поняли, что надо строго различать две проблемы: происхождение человеческой речи в целом и происхождение (появление) различных языков. Это разные проблемы, и под­ход к их решению должен быть различным.

Еще в древней Греции и Риме, наряду с легендами, появи­лись и попытки научного объяснения происхождения языка. Так, великий римский поэт и философ Лукреций в своем стихотворном философском трактате «О природе вещей» пи­сал:

Что же до звуков, какие язык производит, — природа

Вызвала их. а нужда подсказала названья предметов...

Что же тут странного в том, наконец, если род человеков,

Голосом и языком одаренный, означил предметы

Разными звуками, все по различным своим ощущеньям?

Этим утверждением Лукреций выступал против распростра­ненных тогда теорий «божественного» происхождения языка, подчеркивал его человеческое происхождение, то, что язык со­здан «природой» и «нуждой», что названия предметам дал сам человек «по различным своим ощущеньям».

В дальнейшем было создано много теорий, пытающихся объяснить, как же люди создали язык, что послужило причи­ной возникновения языка, на каком материале он создавал­ся? Существует более 500 различных теорий происхождения языка. Их можно группировать по разным признакам: по ма­териалу первичной речи, т. е. по тому, на каком материале, по мнению ученых, создавался язык; по факторам, вызвав­шим появление языка, т. е. по тому, какие причины считают главными, обусловившими появление речи; по различению подхода к условиям возникновения языка — создавался ли язык у отдельных индивидов или в коллективе и т. д.

Рассмотрим некоторые из наиболее распространенных тео­рий возникновения человеческой речи, В XIX в. одно время довольно широко была распространена так называемая л епетная теория. Авторы ее считали, что язык возник из дет­ского лепета. Доказательство они видели в сходстве в ряде языков слов, которые ребенок начинает преизносить раньше других. Имелись в виду такие слова, как мама, папа, баба, де­да, дядя, няня и т. т., действительно часто совпадающие в разных языках, например, мама означает «мать» не только в ряде европейских языков, но и в китайском. Однако за сход­ством не видели различия, того, что близкие по звуковому об­лику слова (важно, что они только близки, а не одинаковы, т. к. в каждом языке есть свои особенности в фонемном соста. ве, интонации и т. п.) в разных языках имеют различное значе­ние: мамо в грузинском означает «отец», баба в тюркских «дед» и т. д. Лепет ребенка превращается в слова, в значимые звуковые комплексы под влиянием той языковой среды, кото­рая его окружает, того языка, который он слышит вокруг (см. § 1).

Широкое распространение имела междометная тео­рия происхождения языка, выводящая язык из междометий, которые сторонниками этой теории считались «первичными», «естественными» звуковыми комплексами. Но, во-первых, междометия не имеют какого-то общечеловеческого значения, в разных языках междометия разные (ха-ха и хи-хи — далеко не во всех языках передают смех, они могут передавать и плач, их никак нельзя считать «первыми словами»), во-вторых, ни­кому ие удалось показать связь между междометиями и раз­нообразными словами современных языков, так как к междо­метиям можно возвести лишь ничтожное количество слов современного языка, вроде ахать, аханье, ойкать и т. п.

Существовали теории, по которым считалось, что первич­ным материалом языка были не звуки, а жесты. Такие взгля­ды получили название теорий ручной, или к и н е т и ческой, 330 речи (от греческого kinetikos — относящийся к движению). Сторонники этой теории (В. Вундт, Н. Я. Марр) считали, что на начальном этапе появления языка человек пользовался жестами, и лишь потом люди перешли к звуковой речи. Дока­зательство они видели в использовании жестов сейчас (в ка­честве указательных, эмоционально-усилительных и т. п. средств) и наличии у некоторых народов, например, у отдель­ных племен американских индейцев или у австралийцев, до­вольно развитой системы жестовой речи—«языка жестов».

Факты использования «языка жестов» действительно есть. Так, у одного из австралийских племен — аранда — из­вестно около 450 различных знаков-жестов, которые не толь­ко называют конкретные предметы, но и выражают более или менее отвлеченные представления. Язык жестов у аранда, как и у других племен, существует в дополнение к звуковой речи и применяется в особых случаях: когда люди переговариваются на большом расстоянии, когда встречаются люди из разных племен, когда обычай запрещает человеку на определенный период пользоваться звуковой речью (вдовам, юношам в пе­риод посвящения в охотники и т. д.). В жестах участвуют не только руки, но и голова и даже верхняя часть туловища¹. Известны аналогичные факты и у народов Америки.

Однако язык жестов всегда выступает вместе со звуковой речью, сопровождает ее. Очевидно, такую функцию он выпол­нял и в прошлом, нет никаких оснований считать, что он быч когда-то единственной формой общения (см. § 77).

Одной из широко распространенных в период XVII—XIX вв. была теория звукоподражательного (ономатопоэти­ческого) происхождения языка. Согласно этой теории язык по­явился как результат подражания звукам окружающего мира, т е- названия предметам, действиям давались в подражание тем звукам, которые издавались предметом или часто воспри­нимались вместе с определенным предметом. В доказатель­ство приводили такие слова, как мычит — мычание (о коро­ве), мяучит — мяуканье, мурлычет — мурлыканье (о кошке), шуршит (о камыше) и т. п. Полагали, что кукушка названа так по ее кукованию и т. д.

Считали также, что звуки способны передавать различные впечатления, представления об окружающем мире. Лейбниц, например, полагал, что звук 1 может выражать «нечто мягкое» или указывать на скорость, быстроту. В доказательство он приводил слова из немецкого и латинского языков. Например, в немецком leben (жить), tieben (любить), по его мнению, указывают на «мягкость», a Lauf (бег, пробег), Lowe (лев), Luchs (рысь) — на быстроту (ср- латинские lion, lynx с тем же значением). На основании подобных рассуждений Лейбниц и другие сторонники этой теории считали, что и первобытный человек создавал слова, стремясь их звуковым обликом пере­давать впечатления, которые вызывались предметами, явле­ниями окружающего мира.

Сторонники звукоподражательной теории не учитывали, что первобытный человек, органы речи и мышления которого еще только формировались, не мог столь тонко и своеобразно анализировать окружающие звуки, тем более подражать им, передавать их своим, еще очень несовершенным речевым ап­паратом. Не учитывают они и того, что так называемые зву­коподражательные слова, во-первых, очень немногочисленны; во-вторых, имеют условно звукоподражательный характер, т. е. в разных языках они оформлены по-разному, даже когда сходны по корню, например, русское слово кукушка и болгар­ское куковица (сова по-болгарски кукумявка, хотя на крик ку­кушки крик совы не очень похож), немецкое Kuckuck, польское kukulka, чешское kukacka и т. д. Это не позволяет считать такие слова «первичными», «естественными» словами.

Причину появления языка некоторые ученые искали в эмоциональных выкриках. Была особая эмоциональная теория происхождения языка, последователи которой полага­ли, что слова появились из криков, испускаемых в момент эмо­ционального возбуждения. Так, по мнению Д. Н. Кудрявского. эти первоначальные эмоциональные крики и стали первыми междометиями, из которых впоследствии развился язык (см. выше).

В середине XIX в. появилась так называемая теория трудовых выкриков, выдвинутая Л. Нуаре. Автор этой теории считал, что язык появился из «трудовых выкриков», со­провождавших процесс коллективного труда и призванных как-то организовать его, создать единый ритм труда. Попытка связать язык с трудовой деятельностью человека — ценна и интересна, но понималась эта связь очень упрощенно: причи­ной появления языка Нуаре считал не потребность в общении, возникающую при коллективном труде, а только потребность облегчить труд путем создания общего ритма.

В большинстве теорий происхождения языка совершенно не учитывалась роль коллектива (лепетная, звукоподража­тельная и др.), в некоторых делались попытки учесть роль кол­лектива (теория трудовых выкриков, некоторые эмоциональ­ные теории), но очень упрощенно и (Примитивно. В XVIII в. появилась особая «теория социального договора», поддержан­ная Ж. Ж. Руссо, по мнению которого в первый период жизни человечества люди были частью природы и язык «происходил от чувств», а во второй период — цивилизованный язык стал продуктом «социальной договоренности», стал условен. При этом получалось, что люди, еще не имея по существу языка, договариваются о его развитии. Эта теория предполагает вы­сокий уровень развития сознания у первобытного человека, че­го, конечно, не могло быть.

Рассмотренные теории происхождения языка страдают рядом общих существенных недостатков.

1. Все они отрывают язык от мышления, предполагают, что мышление существовало до языка, т. е. разрушают един­ство языка и мышления.

2. Отрывают происхождение языка от происхождения че­ловека, предполагают, что человечество существовало до по­явления языка, что невозможно (см. § 77).

3. Эти теории не учитывают коммуникативную функцию языка, т. е. то, что язык является важнейшим средством чело­веческого общения и его возникновение обязательно должно быть связано с этой важнейшей функцией языка.

4. Не учитывают роль труда, трудовой деятельности в процессе формирования человека и его речи (в теории трудо­вых выкриков учет трудовой деятельности односторонний и поверхностный).

Эти основные недостатки обнаруживают идеалистический характер указанных теорий. Идеалистический подход к про­блеме не мог дать ее правильного решения, многие языковеды в XIX—XX вв. стали признавать проблему неразрешимой и призывали отказаться от ее рассмотрения.

§ 77. Происхождение языка в процессе трудовой деятельности человека

Марксистское языкознание всегда много внимания уделя­ло проблеме происхождения языка. Вместе с тем всегда под­черкивалось, что решение этой проблемы средствами только языкознания совершенно невозможно. Она должна решаться усилиями многих наук: философии, истории, археологии, антропологий и других. Основные отправные положения для реше­ния проблемы даны в работах Маркса в Энгельса «Немецкая идеология», «Диалектика природы», «Заметки на книгу А. Вагнера». Вопрос о происхождении языка в марксистском языкознании рассматривают, исходя из единства языка и мышления и из связи процесса развития языка с процессом становления человека. Истоки языка, факторы, обусловившие его появление, лежат в коллективной трудовой деятельности человека и вызванной ей потребности в общении.

Биологическими предпосылками речи были средства зву­ковой и двигательной сигнализации животных. У высших жи­вотных эти сигналы довольно разнообразны, но появляются они в момент особого возбуждения и всегда приурочены к оп­ределенной ситуации и соответствующему состоянию живот­ного, т. е. в определенной ситуации (опасность, наличие пищи и т. д.) животное издает определенный сигнал, который и вос­принимается соответственно другими животными. Эти сигна­лы не похожи на слова, так как они лишены предметного со­держания, ояи лишь средства выражения эмоционального состояния животного, в них нет преднамеренности. Это сигна­лы в чистом виде, а не сигналы сигналов, какими являются слова. Ни одному исследователю не удалось научить обезья­ну пользоваться языком. Животные реагируют на человече­скую речь (собаки, кошки), но, как показали новейшие иссле­дования советских и зарубежных ученых, они реагируют на звучание слова, а не на его значение.

У животных нет языка, потому что они не испытывают в нем потребности. «То немногое, что эти последние (т. е. живот­ные.—Л. Б.), даже наиболее развитые из них, имеют сооб­щить друг другу, может быть сообщено и без помощи члено­раздельной речи», — писал Ф. Энгельс. Другое дело люди....Формировавшиеся люди,— писал Ф. Энгельс в той же рабо­те,— пришли к тому, что у них явилась потребность что-то сказать друг другу». Эта потребность вызывалась совместной трудовой деятельностью, «развитие труда по необходимости способствовало более тесному сплочению членов общества, так как благодаря ему стали более часты случаи взаимной поддержки, совместной деятельности, и стало ясней сознание пользы этой совместной деятельности для каждого отдельного члена». Тем самым Энгельс указывает на «возникновение языка из процесса труда И вместе с трудом». Возникнув в процессе труда, язык стал важным фактором в развитии тру­довой деятельности человека, его мышления, всего процесса развития человека, так как только язык дал возможность пе­редавать от поколения к поколению опыт и знания, накоплен­ные человечеством. Язык дал возможность перехода от пред­метного действия, с которого начинается мысль, к «умственно­му действию». «Умственное действие» зарождается всегда вне сознания человека в материальной внешней форме, затем «происходит постепенное «вращивание» предметного действия в сознание... превращение в мысль через ступень речевого дей­ствия».

Зарождение речи связывают с питекантропами, у австра­лопитеков ее еще не было. Поскольку питекантропы уже со­ставляют первичный трудовой коллектив, для них оказываются необходимыми такие средства коммуникации, которые не просто сигнализировали бы о чем-то, но и побуждали к опре­деленному совместному действию, т. е. были бы преднамерен­ными. Но для того, чтобы быть понятными всем, такие сред­ства еще должны быть непосредственно связаны с объектами действия, они еще не могли заменить предмет, еще не имели предметного содержания. Эту особенность хорошо раскрывает А. А. Леонтьев, который пишет: «Убив оленя, питекантроп мог что-то «сказать», «приглашая» других питекантропов разде­лать тушу и одновременно сам приступая к этому; но, не видя оленя, он не мог и «сказать» о необходимости его разделать, потому что у него, как мы уже говорили, не могло быть пред­ставления об олене; он не мог по желанию вызвать в памяти обобщенный зрительный образ оленя».

Эта особенность первобытного мышления четко сформули­рована Марксом и Энгельсом в «Немецкой идеологии», где сказано: «Производство идей, представлений, сознания перво­начально непосредственно вплетено в материальную деятель­ность и в материальное общение людей...». Лишь гооствпемно, в результате длительного развития, трудовое действие смогло отделиться от объекта действия, т. е, уже не надо было видеть объект действия, чтобы побудить к действию. Это можно было сделать, подражая действию, как бы показывая его и сопро­вождая этот показ определенным звуком. Уже появляется первичное обобщение (призыв убить оленя, а не именно дан­ного одного оленя). Между действием, передающим его под­ражательным движением и звуком закрепляется на основе тысячекратного повторения определенная устойчивая, рефлек­торная по типу связь. Постепенно роль движения ослабля­лась, а роль звука, наоборот, усиливалась, так как звук прак­тически был более пригоден для сигнализации, чем движение, которое нельзя использовать ночью, в лесу и т. д. Посте­пенно трудовое действие стало отождествляться со звуком и подменяться им.

Изготовление искусственных орудий труда — специфиче­ское свойство человеческого труда. Постепенное совершенст­вование орудий труда, появление орудий нового типа, зачатки разделения труда способствовали усложнению трудового про­цесса и вместе с тем дальнейшему развитию мышления и ре­чи. Мозг неандертальца, представителя следующей ступени в эволюции человека, свидетельствует о его более высоком раз­витии. В мозгу человека запечатлевалась способность пред­метов внешнего мира, с которыми он соприкасался в своей трудовой деятельности, «удовлетворять потребности» людей. Такими средствами удовлетворения потребности в определен­ном действии становятся орудия этого действия, орудия тру­да. Обозначение действия может стать обозначением орудия действия.

Вместе с тем идет и развитие органов речи. Потребность в речи, указывает Энгельс, «создала себе свой орган: неразви­тая гортань обезьяны медленно, но неуклонно преобразовыва­лась путем модуляции для все более развитой модуляции, а органы рта постепенно научались произносить один членораз­дельный звук эа другим».

«Речь» питекантропа еще не была членораздельной, так как у него еще не сформировались соответствующие органы речи, речь неандертальца уже становилась членораздельной, что было связано с перемещением основных артикуляций из гортани в ротовую полость. Однако неандерталец еще не мог произносить звуков передней артикуляции, этому препятство­вало строение глотки. По-видимому, для него были характерны звуки, образованные в гортани и в задней части ротовой поло­сти. Очевидно, звуковой единицей для неандертальца был слог, т. е. всякий согласный сопровождался гласным призвуком, вызванным непроизвольным колебанием голосо­вых связок, что объясняется особенностями в строении голо­совых связок и голосового мускула. Дифференциация зву­ков в слоге произойдет в более поздний период.

Переход к современному типу человека (homo sapiens) ознаменовался существенными изменениями в мышлении и речи, связанными с изменениями в трудовой деятельности человека. Становится возможным не только разделение тру­да между мужчинами и женщинами, но разделение труда в процессе производства более сложных орудий труда, что в свою очередь связано с постепенным изменением руки, ее со­вершенствованием в процессе трудовых действий. При выпол­нении трудовых операций становится возможным разделение их между членами коллектива: один начинает обработку, дру­гой отделывает камень, завершает обработку, а это невозмож­но без использования языка уже в новой, более общей функ­ции, «На известном уровне дальнейшего развития, после того как умножились и дальше развились... потребности людей и виды деятельности, ори помощи которых они удовлетворяются, люди дают отдельные названия целым классам этих предме­тов, которые они уже отличают на опыте от остального внеш­него мира». Тем самым звук становится знаком, обозначе­нием целого класса определенных предметов. Слово получает предметное содержание, человек теперь реагирует не просто на звучание слова, а и на его значение. Тем самым складыва­ется особая знаковая система, специфическая для человека.

Вместе с развитием трудовой деятельности, ее усложне­нием, идет и развитие мозга, что в свою очередь влияет на речь, она становится не только членораздельной, но и связной, человек уже может связывать значение одного слова с другим, т. е. появляется последовательное расположение слов, возни­кает предложение. Конечно, первичные предложения еще не похожи на современные. Структура предложения, естественно, должна быть еще очень (простой и примитивной. А. А. Леонтьев высказывает довольно обоснованное предположение, что могло быть распространено по крайней мере два структурных типа предложения: в одном указывалось действие и объект дейст­вия (убивает оленя, делает копье и т. п.), в другом — субъект действия и действие (человек ходит, олень бежит и т. п.). Это подтверждается наличием в современных языках, далеких друг от друга, относящихся к разным языковым семьям, деле­ния глаголов на глаголы активного действия (переходные) и глаголы пассивного действия или состояния (непереходные) и разным оформлением предложений с глаголами первого и вто­рого типа (см. § 62).

Первичное предложение было, очевидно, сочетанием не­оформленных слов-корней; лишь постепенно уже на базе сло­жившегося предложения и его дальнейшего развития идет форидарозание частей речи, прежде всего знаменательных, а затем и служебных.

Таким представляется процесс возникновения человече­ской речи в работах современных исследователей.

§ 78. Появление и развитие языков. Языки и диалекты на ранних этапах развития человеческого общества

Ученых всегда интересовал вопрос: была ли первоначаль­но человеческая речь всюду единой или на разных террито­риях у разных коллективов была разная речь. Очевидно, правы те исследователи, которые полагают, что, котя по своим основ­ным особенностям речь была едина, так как процесс формиро­вания человека, его мышления и речи щел в одном направле­нии, но в деталях, в частных особенностях речь разных кол­лективов, разных групп, безусловно, различалась.

Отдельные орды питекантропов были разбросаны на отно­сительно большой территории, условия их жизни в деталях, частностях не могли не быть различными. Они сталкивались с разнообразными животными, что вызывало появление раз­ных приемов охоты, т. е. питекантропы сталкивались с раз­ными трудовыми ситуациями, следовательно, и их трудовые действия были неодинаковыми, значит, и средства общения, средства побуждения к действию были разными. Та­кие различия сохранялись довольно долго, так как отдельные группы питекантропов были мало связаны друг с другом- В то же время в условиях жизни и трудовой деятельности в силу ее крайней примитивности было и много общего. Прежде всего общими были факторы, вызывающие появление речевой деятельности и определяющие ее основные первичные особен­ности. Это и определяло сходство речи отдельных коллекти­вов в основных закономерностях (ограниченный звуковой состав, отсутствие одних и тех же типов звуков, например, зубных, неразложимость слога; ограниченное количество слов-корней, общие закономерности организации их в предложе­ния и т. д.) при наличии частных различий в реализации этик закономерностей: первичные слова могли состоять из разного набора звуков и иметь разные значения и т. п.

Положение меняется с изменением форм организации кол­лектива по мере развития трудовой деятельности и связанного с ней развития человека, его мышления и языка. При переходе к современному типу человека (homo sapiens) в эпоху поздне­го палеолита уже оформляются родовые группы, что связано с появлением новых форм хозяйственных и общественных от­ношений. Род был хозяйственной общиной с коллективным производством, собственностью и потреблением, но род не мог существовать изолированно, вне связи с другими родовы­ми коллективами. Это определяло языковые связи между пред­ставителями разных родов. Связи эти усиливались тем, что браки между членами рода были запрещены. В брак можно было вступать только с членами другого рода.

Наличие связей между отдельными родовыми группами отражалось в развитии материальной культуры этих групп. Естественно, что такие связи должны были отразиться и на языке, приводя к некоторому сближению языков. Языки со­седних родовых групп приобретают сходные черты. Возникает явление, которое С. П. Толстой называл «первобытной лингви­стической непрерывностью». Он писал: «Языки ближайших локально-родовых групп близки между собой. По мере пере­движения к более удаленным локально-родовым группам эта близость уменьшается, однако долго не исчезает, и, что самое главное, на каждом отрезке территории эта близость несом­ненно сохраняется, так что каждая пара произвольно взятых соседних локально-родовых языков оказывается допускающей взаимное понимание. Нет резких лингвистических границ». Справедливость подобного предположения косвенно подтверж­дается данными языков, носители которых сохранили значи­тельные следы первобытно-общинного строя. Показательны, например, особенности распространения папуасских языков в Новой Гвинее (см. § 72), о чем писал Н. Н. Миклухо-Маклай: «Почти в каждой деревне — свое наречие. В дерев­нях, отстоящих в четверти часа ходьбы друг от друга, имеется уже несколько различных слов для обозначения одних и тех же предметов; жители деревень, находящихся на расстоянии часа ходьбы одна от другой, говорят иногда на столь различ­ных наречиях, что почти «е понимают друг друга».

Таким образом, уже в данный период в развитии языков наблюдаются как факты их сближения — интеграции (от ла­тинского integratio—восстановление, объединение), так и факты расхождения — дифференциации (от латинского diffe­rentia — различие, разделение). Дальнейшее развитие родо­вых и племенных объединений привело к усложнению отно­шений между языками, к дальнейшему развитию процессов интеграции и дифференциации.

В доклассовом обществе основными формами организации коллектива были род и ллемя. Каждое племя имело свой, свойственный лишь ему язык или диалект, так как понят