Table of Contents 8 страница

– А дело я не открывал по одной причине. Тесть все время мне говорил, что его бизнес – это

все наше. Мол, зачем еще мне чего-то начинать делать. Его я все равно бы не переплюнул. У него

такие связи, такие подвязки везде в городе были. И я бы его не перешагнул на этой стезе.

Поэтому я продолжал заниматься тем, чем занимался. И вот однажды мы попадаем в милицию.

За вымогательство. Ситуация была такой, что одному парню потребовалась прописка в

Хабаровске. Он встретился с начальником ЖЭУ, отдает ему паспорт и деньги. Триста долларов

за будущую прописку. А начальник ЖЭУ два месяца мозги ему канифолил. За это время у парня

где-то там умирает отец, и теперь он не мог даже выехать на похороны. Он обращается к нам.

Мы разыскиваем начальника ЖЭУ. С нами приезжает и этот парень, которому нужна была

прописка. И он за отца бьет два-три раза этого начальника ЖЭУ. Потом мы за все про все

насчитываем должнику большую денежную компенсацию. А денег у него не было. Он нас

боялся, поэтому пошел в милицию и сдал нас. Когда мы в следующий раз приехали к нему за

деньгами, нас уже ждали. Всё какие-то пистолеты у нас искали… Но оружия у нас не было. Оно

было нам ни к чему. Потом нас забрали. Мы наняли адвокатов, и через трое суток нас

выпустили. Дело замяли, оно затухло. Но после этого случая я понял, что жизнь переменчивая

штука: сегодня белая полоса, а завтра черная. Тем более мы так засветились. И мы решили лечь

на дно. Я опять занялся коммерцией. В Охотске был рыбзавод, где создалось бедственное

положение с транспортировкой рыбы. Оборота капитала не было, поэтому зарплату работникам

выдавали икрой и рыбой. Эти работники продавали икру и рыбу по дешевке, чтобы иметь хоть

какие-то деньги. По цене в десять раз дешевле, чем в Хабаровске. Мы приезжали в Охотск с

наличкой, скупали всё, а потом перепродавали в Хабаровске. У меня опять появились деньги.

А потом я решил навестить отца в Новосибирске. Поехал на своем джипе, который хотел в

Новосибирске подороже продать. И еще я хотел устроить себе там отдых. Приехал, начал

погуливать. Отец отрицательно к этому относился. И видя, что я слоняюсь без дела, предложил

мне работу. Каким-то его знакомым нужно было перегнать из Уфы в Новосибирск машину. Была

еще одна причина уехать из Новосибирска. У женщины, с которой я там связался, муж был очень

серьезным бандитом. Отец это знал и сказал, что у меня будут большие проблемы. Поэтому он и

отправил меня с глаз долой. А с собой я взял ружье. Оно досталось мне по наследству от деда.

Но было нерабочее, без курков. В Новосибирске я обращался на завод, но там не могли его

отремонтировать. Сказали, что у них нет ни такой стали, ни инструментов. И я подумал, что

когда буду проезжать Челябинск, может быть, там решу этот вопрос. И я его вез прямо в сумке.

Потому что это был просто как кусок железа. И вот когда я уже обратно ехал, и до

Новосибирской области мне оставалось три километра, возле деревни Кочиры в Казахстане, меня останавливают. Потому что у них труп был на трассе. Увидев у меня незарегистрированное

оружие, казахи разбираться не стали. Взяли и упаковали меня в тюрьму! Видимо, я чего-то там

наболтал, в камере, лишнего. Потому что мне дали год. Хотя, в принципе, я сам прозевал, когда

надо было отказаться от заключения о признании этого ружья огнестрельным оружием. Там

написали, что после последнего выстрела чистка ствола не производилась. А последний

выстрел был пять лет назад. Ружье валялось у деда на даче, и никто туда не заглядывал. Суд

посмотрел на все это дело, и дали мне год. Потом по кассационной жалобе за отсутствием в

моем деле состава преступления меня освободили. А тогда еще в Казахстане было усиление по

борьбе с преступностью. За угон расстрел давали. Поэтому и со мной так сурово разобрались. И

пока рассматривалась моя кассационная жалоба, я сидел на зоне в Павлодаре. И вот когда я

увидел, как живут блатные на зоне, мне вдруг стало стыдно за весь свой прежний образ жизни.

Потому что в зоне я увидел, что никакого бандитского братства не существует, что все это

надуманное… На самом деле просто своя игра для выколачивания денег. С одних выколачивают

угрозами, с других – ласковым словом. «Давайте за порядочность, давайте поможем человеку».

Да никто никому в криминальном мире просто так не помогает. На самом деле каждый

преследует только свои интересы. И все это открылось для меня на зоне. Допустим, такая

ситуация. Менты для меня всегда были врагами. Я их всю жизнь ненавидел, просто не

переваривал эту курву. И вот в зоне два пацана напились, подошли к дежурке и оттуда своровали

какой-то журнал, наручники и пару газовых баллончиков. После этого начальник подтянул

блатных и говорит, что если до вечера они не найдут украденное, то пострадают сами. К вечеру

нашли и наручники, и баллончики. А этих пацанов били два дня! Сами же блатные били. Я

думаю, мама дорогая, что творится на белом свете! Хотя зона не красная, а черная. Ну, скажем, там мент в зоне – это событие. Там нету никого из администрации. Там каждый день были

пьяные в зоне. Там водка стояла открыто… Жили в свое удовольствие. Вот я насмотрелся на все

это, понял, что нет в мире никакого воровского братства. Что нет никакой воровской идеи.

Каждый живет сам для себя. Это было для меня открытием.

– Что было потом?

– Потом я вернулся домой.

– В Новосибирск?

– Почему в Новосибирск? В Биробиджан, к жене. К жене я вернулся… Приехал, и дня через

три тесть мне говорит: «Сергей, если хочешь, я тебе помогу устроиться в милицию». Я

посмеялся очень громко, потому что это было в самом деле смешно. Более того, когда он

действительно устроил меня в милицию и я в первый раз пришел на работу, все там подумали, что меня наконец-то арестовали. Потому что до этого у меня уже были две ходки в тюрьму. Еще

у меня было лишение прав. Гаишники у меня были худшими врагами. А тесть поступил по-

своему: послал ко мне моего будущего начальника. Приезжает какой-то мужик, тоже весь в

золоте, на хорошей машине, спрашивает: «Ты Сергей?» – «Я Сергей». – «Поедешь на охоту?» Я

говорю: «Можно». Мы приехали, сели в вездеход. Там все стреляют, все пьют. Всем всё до

фонаря. Он говорит: «Пойдешь ко мне работать?» Я спрашиваю: «А что мне надо будет делать?»

– «По пасекам ездить и медовуху пить». Я говорю: «Нормально. Пойду». Так я попал в милицию.

Сидел писал справки в Москву. Отчеты всякие разные. Оружие выдавал…

– Зарплата какая была?

– Мне тесть платил. Чтобы я не чувствовал себя дискомфортно, он платил мне столько же,

сколько мой начальник получал. Но в милиции я проработал недолго. В 1995 году я пришел в

милицию, в 1996 году уволился.

– Почему уволился?

– Произошла такая ситуация… война структур, и я оказался каким-то боком там

замешанным. Такие силы там столкнулись, что мне просто страшно стало.

– Какие структуры столкнулись? Криминальные?

– Нет, почему? Суперкриминальные. Нашли у мэра труп с карабина. Не то что это он

убивал, просто карабин был ему подарен… Карабин должны были уничтожить. А я был в

комиссии по уничтожению. И вот когда эта возня вся началась, из комиссии в двенадцать

человек я остался один живой. То есть все полковники разбежались: один был в отпуске, второй

в больнице, третий уехал куда-то, четвертый тоже уехал… И я остался один. Я подумал, что мне

это не надо. И уволился. После этого мы с женой собрались уехать в Израиль, так как я еврей

сам. Хотя в паспорте я был записан как русский, и отец у меня русский, но мать – еврейка. И

этого уже достаточно, чтобы уехать. Надо только предоставить свидетельство о рождении

матери. В общем, я решил, что хватит экспериментировать в своей жизни и пора как-то

определяться. Я предлагал тестю отдать мне хоть какой-то, пусть маленький, участок его дела, и

я бы спокойно работал. Тесть отказался. Тогда мы стали готовить документы на выезд. И вот уже

когда мы сидели с женой на чемоданах, приходят тесть с тещей и говорят: «Да чего вам не

хватает, ты у нас одна дочь, мы все для вас делаем, а вы такие-сякие». И уже вечером жена

говорит мне: «Их так жалко. Как же мы уедем от них?» И вроде она уже не собирается никуда

уезжать. Мы остаемся, распаковываем чемоданы. А через два дня я совершаю преступление. По

статье «Умышленное убийство». Хотя умысла не было. Просто глупое стечение обстоятельств.

Меня пригласили в баню. Я пошел с утра, мы выпивали. Потом еще выпивали. Потом я

встретил своего должника. Он должен был мне ресторан за какое-то дело. И вот я уже в

полувменяемом состоянии говорю: «Когда ты будешь рассчитываться?» Было три или четыре

часа дня. Он отвечает: «Сейчас, жену отвезу, и поедем». А мы сидели в шашлычке рядом с

рынком. Он жену отвозит, мы садимся, едем. Какие-то девушки нас где-то на квартире должны

были ждать. Мы к ним собирались ехать. Но почему-то снимаем на дороге каких-то двух…

непонятно кого… едем с ними в ресторан, там начинаем ссориться. Едем куда-то назад, потом в

какую-то еще баню собрались, но туда не попали… В итоге я попадаю в гости к одной даме, с

которой случайно познакомился за две недели до этого в ресторане, где она дала мне свой

телефон. Я звоню ей, она называет адрес. Было часов десять вечера. Я покупаю вино, мы

вчетвером подъезжаем к ее дому. Я говорю: «Вы меня подождите, я сейчас поднимусь, узнаю, останусь ли я здесь ночевать». Потому что женщина вообще мне незнакомая. Я только знал, что

ее зовут Жанной. Захожу к ней, говорю: «Жанна, я у тебя останусь?» – «Ну, оставайся». Я

говорю: «Сейчас я пойду, машину отпущу». А пакет с вином и конфетами я оставил у нее.

Спустился вниз, сказал: «Уезжайте, я здесь остаюсь». Они уезжают. Я поднимаюсь наверх. А в

соседней квартире второй день шла свадьба. Город у нас маленький, все друг друга знают. И

меня затягивают в эту квартиру на свадьбу, мол, пойдем выпьем. Естественно, я там теряю свое

время, минут сорок сижу, пью. Потом вспоминаю, зачем я сюда пришел. Ну, уже действительно я

там перегрузился. Я возвращаюсь к ней. Дверь открыта, она сидит на диване, злая, говорит: «Да

мой муж такого не позволял себе! Ты где-то ходишь столько времени!» А я веселый, со свадьбы, и ссориться не хочу. Она же все ругается и ругается… она даже стала обзывать меня так, как я

никому не позволял никогда в жизни. Я сел рядом с ней, на диван, обнял ее, а потом тряханул

несколько раз, говорю: «Ты чего, опомнись!» Впоследствии судмедэксперт дал заключение, что

я держал ее за горло. Где-то полторы минуты. В это время у нее сломалась подъязычная кость.

Но я-то этого не знал, естественно. Я потом встал и пошел на кухню открывать пакет с вином, который с собой привез к ней. Ну, думаю, сейчас выпьем да и помиримся. Когда вернулся к ней, увидел, что она задыхается. Естественно, испугался. Естественно, убежал. На суде мне судья

говорит: «Ты не хотел смерти, но должен был предполагать наступление последствий своих

действий». В результате дает формулировку: умышленное убийство. Оказалось, что у нее папа

был председателем еврейской общины. Конечно, там проплатили… дали мне самый потолок. Не

учли смягчающих обстоятельств: у меня была полная осознанка, мне три четвертых от срока

могли дать. Но было предвзятое отношение. Так я оказался в колонии для бывших сотрудников.

– Каким было первое впечатление от колонии?

– Будто я попал в страну кривых зеркал. На полном серьезе, все встало с ног на голову. Когда

я сюда пришел, для меня соврать было целой проблемой. Я всегда руководствовался таким

принципом: пока человек меня не подвел, я ему верю. В колонии все наоборот: никто никому не

верит. Все врут. Постоянно. Если в нормальном обществе интриган и гомосексуалист – это одно

и то же, то здесь это уважаемые люди. Я отсидел в зоне пять с половиной лет. Конечно, я

пытаюсь здесь выживать. Но для меня прожить день в зоне – это пытка. Потому что каждый

день приходится видеть этих бывших сотрудников. Менты – это отдельная категория лиц в

обществе, а бывшие менты – это вообще такие отбросы… хуже них уже никого не может быть!

Понятие морали, которой живет общество, к ним не применимо. Они живут по своей морали, по

своим критериям. Они вне общества. Абсолютно. И так происходит вообще в системе, в

милиции. Это удельное княжество, где творятся свои дела.

– Вы ощущаете себя виноватым за преступление?

– Естественно. Я совершил преступление: человека нет. Осознание этого пришло дня через

три после случившегося. И с чувством вины я еще очень долго жил. Я осознавал, что мой дом –

тюрьма… Но меня не срок беспокоил. Меня беспокоила статья «Умышленное убийство». Я и на

суде говорил: «Ладно, пусть срок останется прежним, но уберите формулировку об умышленном

убийстве».

– В самом начале беседы вы сказали, что в жизни не бывает случайностей.

– Но я же вам объяснил, что я не мог ехать на преступление с вином и конфетами, стучаться

по всем квартирам, искать малознакомого человека. Для чего? Чтобы совершить преступление?

Случайностей не бывает не в плане совершения преступления, а в плане тюрьмы. Что случайно

сюда не попадают. А попадают за тот образ жизни, какой ведут на воле. Лично меня в тюрьму

привела… мания величия! Я считал, что весь мир вокруг меня вертится. Тесть мне постоянно

говорил: «Зачем ты себя ведешь так вызывающе?» Если я заходил в ресторан и если не сыграли

мою любимую музыку, это было для меня трагедией…

– Сейчас из дома вам пишут письма?

– С женой мы определили отношения как старые товарищеские. Я просил ее сообщать мне

о детях. О себе она не пишет. И я уверен, что у нее уже сложилась своя жизнь. Потому что срок у

меня большой…

– Желание в будущем эмигрировать осталось?

– Жить там – не знаю… А гражданство получить, конечно, хочу. Это для того, чтобы

впоследствии наши родные правоохранительные органы меня не таскали. Потому что я знаю, как они работают. Преступление на участке совершилось подобное, они поднимают картотеку, кто есть из судимых, и первыми их в участок доставляют. А там никому ничего не объясняют.

Там тебя просто на ночь закрывают, и ты там сидишь, неизвестно чего ждешь. Утром даже

«извините» не скажут. Вот такая система наша. Правоохранительная.

Глава четвертая Предопределенные случайности

Шаг вперед, шаг назад

Карниз с шумом тяжелой вещи полетел вдоль окна. На грохот прибежал дневальный –

осужденный. Глянув на место «аварии», он процедил: «Тэ-экс, ну, щас наладим».

Через пару минут в кабинет заглянул другой осужденный с молотком в руках.

– Можно? – спросил он.

– Подождите, мы скоро закончим беседовать, – ответил я.

– Вот смотрите, карниз упал, так уже через пять минут пришли делать ремонт. Сравните с

нашими ЖЭУ… – в раздумье проговорил Владимир Иванович. На воле он занимал должность

первого заместителя главы одного из районов Москвы. В колонию попал за взятку. – В чем

разница? В ответственности. Здесь, в колонии, есть ответственность, на воле – нет. Потому что

такая зарплата, что не формирует ответственности.

– В зоне вообще нет зарплаты.

– Ну, здесь перспектива – свобода.

– Выходит, чтобы привить чувство ответственности, нужно всех пересажать?

– А вы знаете, я был еще в СИЗО, к нам в камеру попали двое бывших прокуроров.

Пообтершись в четырех стенах, они спустя время на полном серьезе говорили: хорошо было бы

всех сотрудников правоохранительной системы запирать на какое-то время в камерах СИЗО.

Зачем? На… стажировку! Особенно прокуроров. Ведь в уголовных делах только ставят галочку –

рассмотрели, осудили… А что за этой галочкой? Судьба человека.

Сняв очки, Владимир Иванович потер глаза, близоруко прищурился.

– Я столкнулся с одним следователем окружной прокуратуры. Совсем молодой человек, говорит, что он – студент пединститута. И такие студенты нас судят…

На последнем слове он взмахнул руками, подавшись туловищем назад, уперся плечами о

стену.

– Вы спрашивали, к чему в колонии нельзя привыкнуть. К тому, что здесь нахожусь. Это

кошмарный сон. Судебный процесс – беспредел… Какие там адвокаты, их просто не слушают.

Судья говорит: «Я так считаю». Всё, это доказательство вашей вины… Хотя нет такого

юридического термина: «внутреннее убеждение». А многих людей лишают свободы именно на

основании внутреннего убеждения судьи, который считает так, а не иначе. Теперь я знаю, что в

нашей стране посадить могут любого человека. Доказать вину не могут, а посадить – могут. Это

жутко… Но это следствие, а причины: МВД планирует, сколько человек нужно посадить, сколько возбудить уголовных дел по таким-то статьям. А значит, для этого нужно найти факты…

и начинают такие факты «искать». Я позднее узнал, что в моем кабинете полгода велась

видеозапись. Оказывается, всё ждали, что я возьму взятку… потратили сорок видеокассет! И что

же? Я говорю: ну не было денег, мне их никто не вручал. Просмотрели сорок кассет – и ничего

не увидели.

Владимир Иванович развел руками.

– Ведь если хотят уличить вымогателя, делают просто – помечают купюры, и вот он, взяточник, с поличным арестован. Я ничего ни от кого не брал, вину мою не доказали, не считая

внутреннего убеждения судьи. Значит, кому-то сильно мешал…

Сжав кулаки, он решительно заговорил:

– Я вот никогда не прислушивался к поговорке: «От тюрьмы и сумы не зарекайся». На воле

живешь – о плохом не думаешь. Наверное, это нормально… Только вот сам факт ареста

воспринимается очень тяжело. Обстановка следственного изолятора перевоспитывает… за одну

неделю… Но человек привыкает ко всему, даже к СИЗО. Жить-то нужно, человек адаптируется к

новым условиям. А привыкнув, он понимает, что можно – нет, не жить, а существовать. Люди на

воле не знают, что наши суды несовершенны. Процветает корпоративность: никакой из

вышестоящих органов не станет признавать, что суды плохо работают. Суд – особая инстанция, здесь решаются судьбы людские, считается, что в суде не могут ошибаться… Поэтому любой

приговор заранее обречен к исполнению. О СИЗО еще… Вот сидят в том числе за

экономические преступления. Кому они, эти люди, опасны? Их нужно было бы освободить по

подписке. И пусть гуляют себе. До суда. Со мной в камере, в Москве, сидел начальник отдела

милиции. Три с половиной года провел он в СИЗО. Обвиняли по 290-й статье – в получении

взятки. А потом его оправдали. Человек три с половиной года без вины отсидел! Я провел в

СИЗО год и восемь месяцев. Это очень много. Когда я прибыл в колонию, то первое время даже

не мог далеко ходить. Сейчас поясню, что это значило. Когда есть свободное время, разрешается

прогулка на территории отряда. И вот во время прогулки я делал три шага, а потом

автоматически разворачивался, чтобы таких же три шага сделать в обратном направлении. Как

привык в камере СИЗО двигаться – там тесно, со всех сторон углы, кровати, люди – шаг вперед, шаг назад, так и здесь, в колонии, плечо само разворачивалось через три шага. Я один раз так

стал поворачиваться, потом спохватился, думаю, что это я делаю? Разворачиваюсь!.. Зачем?

Автоматически, оказывается. Даже смешно мне стало. Хотя грустно все это…

Сделав паузу, он опускает глаза, разглядывая свои руки, стол, упавший карниз.

– Ну что зона, если говорить о зоне, здесь не хватает… умственной деятельности. Вот я

освоил в колонии пошив обуви, пробивку, комплектацию. Может, пригодится на свободе. Хоть

знаю теперь, как обувь шьют. Еще я смотрю, оглядываюсь, что за люди меня окружают. Разные

случаи бывают. Кого-то спровоцировали на преступление. Не каждый ведь может жить на одну

зарплату, на которую нельзя содержать семью. И нет законного пути заработать деньги. А семью

кормить надо. И человек думает: вот совершу преступление и не сяду. Так все думают. Вообще, в

зоне хорошо понимаешь, узнаёшь психологию преступника. И еще вот что я понял в зоне. Ни

одно преступление не стоит того, чтобы потом за него попадать в зону. Уж лучше в деревню, в

глушь, пусть меньше будет благ, меньше цивилизации, но зато ты будешь на воле. На воле стократ

лучше…

Выговорившись, Владимир Иванович опять трет глаза.

– Как думаете, – спрашиваю его, – почему только в зоне человек осмысливает содеянное?

– А вы знаете, не хватает культуры, образования. Там, на воле, у многих нет понимания того, что преступление – это плохо. Плюс нет тормозов у людей.

В кабинет заходит нарядчик Мурашов.

– Ну что, побеседовали? – Мурашов внимательно смотрит на Владимира Ивановича, как бы

пытаясь угадать, о чем тот рассказывал.

Бывший замглавы района кивает головой и, обращаясь то ли ко мне, то ли к нарядчику, спрашивает:

– Разрешите идти?

Я говорю:

– У меня больше нет вопросов.

– Так вот, – оживляется нарядчик, – я там еще двоих привел. Будете беседовать? Бывшие

военные… оба.

Заложник системы: монолог первый

– Я закончил военное училище, служил в армии, на Сахалине. У меня ребенок часто болел,

врачи советовали сменить климат. И я решил переехать на материк. Подал рапорт с просьбой

перевести, но мне – бац! – отказ. Потом второй, третий отказы. Я уже решил просто уволиться, сумел взять отношение в Сибирском округе. Удалось переговорить с заместителем

командующего округом. И меня наконец уволили… Поехал в Новосибирск, где жила родня моя и

жены.

Нужно было где-то устроиться на работу. Переступив через себя, я – бывший кадровый

офицер, пошел в грузчики. И вот случайно… впрочем, теперь я думаю, что уже не случайно, –

ведь ничего случайного в нашей жизни вообще не бывает, верно? Все предопределено – я зашел в

УВД, в отдел кадров так называемого МОРО – межрайонного оперативно-розыскного отдела

при УВД Новосибирской области. Меня приняли на работу в должности оперуполномоченного.

Шел конец 1995 года…

Тесть подарил квартиру. У меня двое детей, любящая жена, и, казалось бы, чего не жить… а

вот угодил за решетку! Что случилось? Система… Я называю это слово с большой буквы: Сис-

те-ма. Если стал «белой вороной» – тебя Система раздавит. Прижмут к стене и начнут давить, пока не размажут по этой стене… Мне вменяли девять статей Уголовного кодекса: кражу, грабеж, взятку… Мы проводили операцию, пришли с обыском. И якобы я самовольно взял

деньги – украл их, потом по «краже» меня оправдали, но вменили взятку, а потом оправдали и

по «взятке», но уже обвинили в мошенничестве. Плюс превышение полномочий… якобы я

ударил подозреваемого папкой по щекам. В итоге по шести статьям оправдали, по трем –

осудили. Сами, наверное, не поняли, за что посадили… Если в приговоре были даже такие

фразы как «не установленным следствием пистолетом и наручниками» или что «свидетелю

нельзя не верить, потому что он доктор юридических наук». Представляете?! Смех и грех. И это

наше правосудие! Двадцать первый век на дворе…

В милиции практикуется так называемая палочная форма отчетности. Раскрыл

преступление – поставил палочку, и чем больше таких палочек – тем больше раскрытых

преступлений. Если в этом году раскрыто, к примеру, сто преступлений, то в следующем нужно

раскрыть уже сто одно преступление – поставить в отчетах сто одну палочку. Иначе скажут, что

плохо работаешь… Идет гонка за раскрываемостью: поощряется не качество следствия, а

количество. И чтобы раскрывать больше преступлений, сотрудники милиции идут на

фальсификации преступлений: подкидывают наркотики, боеприпасы, порождают очередное

«громкое дело».

Прокуратура… казалось бы, оплот законности! Должна быть таким оплотом. Прокурор сам

возбуждает дело, сам арестовывает, сам проводит следствие, сам ведет надзор за судом. А если

суд выносит оправдательный приговор, то кто же согласится, что ранее проведенная

следственная работа – это зря потраченное время. Прокурор вносит протест, решение суда

отменяют. А это значит, что честного судью, рискнувшего вынести оправдательное решение, теперь заклеймят как судью, который выносит неправомерные решения. И это значит, что у

судьи снизят баллы, лишат премиальных, урежут тринадцатую зарплату. За честное решение

судью накажут рублем. Так формируется стереотип судебного процесса, предопределяется

обвинительный приговор, так возрождается ГУЛАГ в стране: наши суды только приговаривают,

но не оправдывают. И не дай бог кому-либо оказаться под жерновами правосудия…

У нас был случай: одна бабка к соседу пришла, просит отремонтировать стиральную

машину. Жили они в деревне, ближайший Дом быта – в райцентре, за десятки километров.

Сосед разбирается в механизмах, говорит: ладно, зайду. Через какое-то время он приходит, а

бабки нет дома. Он берет стиральную машину и уносит. К себе домой – ремонтировать.

Возвращается бабка, смотрит – нет стирального агрегата, ох, ах, украли! Обращается к

участковому милиционеру. Соседа арестовывают и потом судят. За что? За кражу. Хотя в

юриспруденции есть понятие о примирении сторон. Бабка признала, что сама просила его

отремонтировать стиральную машину, и теперь она вроде бы даже хотела забрать обратно свое

заявление о краже. Но не тут-то было! Мужика посадили. Даже не стали в суде вникать, что не

было у него умысла красть.

Вот говорят, что об экономике той или иной страны можно судить по количеству

отбывающих наказание в тюрьмах. Чем меньше заключенных, тем выше уровень экономики. С

этой точки зрения в России… нет никакой экономики! В Швейцарии, я читал, если тюрьма

пустая, на ее здании вывешивают флаг. У нас флаги никогда не появятся… Пишешь в Верховный

суд надзорную жалобу по поводу приговора – получаешь ответ: сидишь – сиди… «Приговор

обжалованию не подлежит!» С такой припиской в тридцать седьмом расстреливали…

Из Новосибирска – по этапу. Привезли в этот город, в СИЗО. Поместили в бокс. Это

восемнадцать человек в помещении девять на полтора метра. Вентиляции нет, умывальника нет, розеток нет. На прогулку не выводят. Кругом – клопы. И нет нар. А у всех в камере сумки…

теснота и духота превеликая. Окно – узкая полоска. Пять дней держали в этом боксе.

А зона, ну что зона… Главное здесь – не опуститься, потому что человеку в трудных

условиях всегда легче опуститься, чем возвыситься. Но вот к чему нельзя привыкнуть… – к

замкнутому пространству. Тяжело заставить себя писать домой письма, хотя знаю – ждут, но… о

чем писать?! Что был еще один вывод на работу? Что копал яму и за смену выкопал вот на такую

глубину, а? Страшно это… И вот уже начинаешь писать как бы не о себе, от третьего лица, просто о чем-нибудь рассуждаешь…

Еще в зоне нужно обязательно с кем-нибудь общаться, говорить хоть о чем-то, потому что

если уйдешь в себя, начнешь «гнать», как здесь говорят, переживать, то по телу может пойти

сыпь, зуд появится, болячки прилипнут. Вот большой срок у кого… по двадцать пять лет есть

приговоры. С виду они ведут себя вроде как нормальные, хотя на самом деле они на грани…

шизофрении! Зона есть зона, но даже в ней нужно к чему-то стремиться. Нужно использовать

время с пользой для себя. Вот я в тюрьме стал изучать финансовое право – из дома книги

прислали. Если ни к чему не стремиться, то неизбежна деградация. Я пытаюсь не говорить в

зоне сленгом. Учусь контролировать себя, мой принцип: зачем кричать – лучше остаться при

своем мнении. Это как-то дисциплинирует: ты знаешь, что не растворился в общей массе, не

потерял личных качеств.

У меня срок – семь с половиной лет. Как здесь, в зоне, говорят, такой срок можно «отстоять

на одной ноге». Но это много, для меня много… Я два года восемь месяцев уже за решеткой. За

это время три амнистии было, я по-прежнему за решеткой… Чего еще мне ждать от государства, оно не думает обо мне. Меня наказали… Наказали тем, что я давно не видел своих детей. Я

хотел увидеть, как дочь в первый класс пойдет… Я уже был на тюрьме, и мне приснилось: иду

по улице, ко мне вдруг подходит моя дочурка и не узнает меня, а спрашивает: «Дяденька, где тут

улица Коммунистическая?» А у нас на этой улице УВД расположено… Глаза у нее широко

раскрыты, косички на плечах, и она свои руки как взрослая к груди прижимает и вдруг просит

меня: «Если увидите моего папу, передайте ему, пожалуйста, пусть возвращается домой – я так

сильно-сильно его жду…»

Заложник системы: монолог второй