Погром по национальному признаку

- Они заставляли нас раздетыми ползать по полу из комнаты в комнату...

- Они ходили по нашим кроватям прямо в ботинках...

- Они называли нас обезьянами, черными тварями...

- Они плевали нам в лицо...

- Они били нас по голове книгой «Судьба чечено-ингушского народа»...

- Они драли у нас волосы...

- А вы?..

- Лично я? Я — Труффальдино. Который из Бергамо. У меня сейчас эта роль. А вообще-то я — Бес. Беслан Гайтукаев, староста группы. Сам из Грозного.

- И вы тоже ползали по полу?

- Да. Они мне кричали: «Задний ход! Заползай в ком­нату!» И я полз... Потом: «Хватит! Двигай обратно в ко­ридор». И я опять полз...

28 марта 2001 года студенты национальной чеченской театральной студии «Нахи», созданной при Московском госуниверситете культуры и искусства для подготовки ядра будущей труппы грозненского театра, впервые не вышли на занятия. В полном составе: 6 девушек, 19 юно­шей, художественный руководитель — профессор Мималт Солцаев, народный артист России, а также кура­тор — заслуженный артист и Кабардино-Балкарской, и Чечено-Ингушской АССР доцент Алихан Дидигов.

Это была не забастовка. В 5.30 утра на пятый этаж общежития, где все они, вместе с педагогами, живут в подмосковных Химках, без стука и звонков, орудуя ку­валдами для взламывания дверей и замков, ворвался от­ряд крепких вооруженных мужчин в масках и с собаками.

Ловко, как при штурме захваченного террористами са­молета, братва моментально рассредоточилась по ком­натам, и уже через секунды у каждого «спящего» виска был автомат или пистолет.

Следующий акт последовал без антракта: полусонных студентов-актеров принялись стаскивать за волосы с кро­ватей, одновременно избивая, пиная и вопя всяческую непотребную нецензурщину.

Беслан—Труффальдино пришел в чувство первым — и зря. Он лишь еще больше разгневал захватчиков. Лежа в одном нижнем белье на полу, староста только и спро­сил: «А одеться можно?» И получил, во-первых, доброт­ную зуботычину, во-вторых, витиеватый, с отборным матом, отпор в переводе: «А чайку не принести?..» Пос­ле чего дюжий битюг в камуфляже распахнул балкон­ную дверь.

Три с лишним часа студенты, разложенные в одних трусах по полу, «прохлаждались» на весеннем утреннем сквозняке. Пока длился погром по национальному при­знаку.

— Нас обзывали грязными чичами, обезьянами, чер­ными тварями, быдлом, моджахедами, которых надо ре­зать, чабанами... Говорили, что чеченцы всю жизнь пас­ли баранов и они нам устроят возврат к пастушьей жиз­ни. Вопили, что раз мы чеченцы — значит, во всем ви­новаты... — вспоминает Шудди Зайраев, элегантный юноша с манерами героя-любовника. Он — Сильвио из «Труффальдино».

Шокирует, что в его рассказе нет ни тени изумления. Только констатация. Их эмоции перегорели еще в Чеч­не — студентов в студию «Нахи» набирали по беженским лагерям и в Грозном, а там ведь теперь живут особые люди — привыкшие к геноциду больше, чем к завтраку.

Самый младший в студии — Тимур Лалаев. Ему толь­ко что исполнилось семнадцать. Худющий, улыбчивый, юркий и смешливый, будто Купидон на модернистской картине.

28 марта его травили собаками: наверное, непоседли­востью не приглянулся...

О своих переживаниях Тимур рассказывает скупо. Гово­рит о других:

- Шудци больше других досталось. Они спросили: «Есть тут кто из Старопромысловского района?» Шудци отве­тил: «Я». И началось!.. «Мы туда, в Старопромысловский, в 95-м заходили... Сколько наших ребят там полегло...»

Шудди—Сильвио, у которого действительно в пас­порте прописка на одной из улиц Старопромысловско­го района Грозного, исколошматили вдосталь. А потом сказали, что повезут в лес, расстреливать, и закопают там в яме.

- Вы о чем тогда подумали? Что просто пугают?

- Нет. Решил, конец мне... С другими тоже не шути­ли: Тимуру Батаеву и Орце Зухайраеву вырвали клочья волос...

Так, постепенно, выплыла разгадка страшного утра — кто же они, собственно, эти невменяемые, что ввалились к студентам «Нахи» на рассвете? И главное — зачем?

28 марта в Химках лютовал подмосковный РУБОП, 9-й его отряд, не раз и не два замеченный в подобных «подвигах». На сей раз отряд к тому же объединился «по интересам» с областным СОБРом. Прикрытие каратель­ной акции — якобы проверка анонимного звонка в ми­лицию о возможном местонахождении тротила. Настоя­щая цель — поразмять «душу». Истинный повод к меро­приятию — национальность студентов.

- Вам было понятно, что же конкретно они хотят?

- Нет. Абсолютно. Били, крушили. И все.

По ходу «зачистки» выяснилось: большинство «масок» только что вернулись из боевой командировки в Чечню. Естественно, никакой реабилитации после боев они не прошли. И вот итог налицо: руки чешутся, головы шале­ют, души, как только наступает рассвет, горят и требу­ют похода на «зачистку», совсем как наркоманские ве­ны — иглу. Постчеченский синдром обуревает тех, кто прошел через все мерзости нынешней чеченской вой­ны, и накал внутренних страстей еще очень надолго остается душевным вулканом, требующим выхода.

- Мы поняли, что им просто надо было на ком-то оторваться, — говорит грозненец Анзор Хадашев. Сей­час он репетирует мольеровского Сильвестра в «Плутнях

Скапена», и как полная противоположность виртуозно-утонченным сценическим реалиям — грубость окружаю­щей действительности.

— В Чечне они — хозяева. Приехали сюда, и тут тоже хотят быть хозяевами. Мы — самая подходящая почва для этого, — продолжает Анзор. — А если серьезно, то у них просто «крыши поехали». Зачем у меня забрали се­мейные фотографии? Зачем они им? Зачем забрали у другого нашего студента даже телефонную карту? И еще сгребли студенческие деньги, собранные на еду, — мы питаемся, как и большинство студентов, в складчину. Я заметил: они боятся всего. Когда нас подняли с пола, чтобы везти в РУБОП на допрос, я заметил: как только посмотришь им в глаза — тут же крик: «Не смотреть! Хочешь запомнить? Отвернись!» Боятся, даже когда в масках. Разве это жизнь у себя дома?

Но даже в этих леденящих душу рассказах нашлось место для анекдота. Правда, вперемешку с кровью.

Тамерлан Дидигов — сын куратора театральной сту­дии доцента Алихана Дидигова и выпускник Москов­ской государственной юридической академии. Он живет вместе с отцом — тут же, в общежитии, в комнате № 37. В утро погрома отцу и сыну Дидиговым досталось больше всех. Быть может, потому, что Тамерлан не спал в тот момент, когда нагрянули камуфляжники, — уже встал, чтобы не спеша собраться на госэкзамен, в то утро он должен был сдавать гражданское право. И как только его попытались повалить на пол, он так и сказал: «Ну по­смотрите мои бумаги! Какой я боевик? У меня сейчас экзамен по гражданскому праву!» Кто бы мог подумать, что бандитов это так разозлит: «Ах, ты еще и граждан­ское право изучаешь, обезьяна! Твое место — в горах. Отправляйся туда!» И дальше отца — 55-летнего доцен­та — стали избивать до потери сознания прикладами, ногами. Плевали ему в лицо. Ходили по спине. Рвали одежду, выкручивали пальцы. Когда сын попросил за отца, Тамерлану надели наручники, заведя руки назад, вставили между ними автомат — и стали прокручивать туда-сюда...

Что же анекдотичного посреди такого расистского ада?..

Вот рассказ Тамерлана:

— У нас в комнате лежали пачки номеров газеты «Дер­жавные ведомости». Потому что отец дружит с депутатом Госдумы Асланбеком Аслахановым. «Державные ведомо­сти» выходят не без помощи Аслаханова, а также при содействии и поддержке Совета Федерации и Госдумы. Кредо издания — идеология партии и фракции «Един­ство», пропутинской. Аслаханов иногда дает нам номера «Державных ведомостей», и мы распространяем их сре­ди знакомых. Так вот, когда «маски» увидели эти пачки, они как закричат: «Что?! Антироссийскую пропаганду тут ведете!» Совершенно неграмотные люди — ничего не знают, не понимают, не читают.

Анекдот оказался коротким. Когда доцент Дидигов от побоев потерял сознание, прямо на глазах у Тамерлана ему под подушку засунули пистолет. Потом спросили: «Где пальто отца?» Сын показал, и тогда в карман опустили глушитель от пистолета...

Обувь выбросили с балкона. Порвали все плакаты с изображением депутата Аслаханова. Забрали всю доку­ментацию студии «Нахи». 900 рублей. А также духи жены доцента. Сгребли в карманы все, что под руки попада­лось: носки, ручки, мелочь с холодильника, остатки ра­створимого кофе, боксерские перчатки... Потому что так привыкли в Чечне. Зашел в дом — берешь, что захочешь. И никаких иных объяснений.

Так было до полудня. Потом бойцы стали собираться. Они выстроили всех чеченских студентов в затылок друг другу и покомнатно стали сводить вниз — к машинам. Там, конечно, места на всех не хватало. И потому опять их били и унижали. Допросы в РУБОПе длились до вече­ра. Впрочем, у студентов осталось впечатление, что спра­шивать их было особенно не о чем. Вот примерный пере­чень вопросов: воюют ли родители? где гексоген? видел ли боевиков? как относишься к армии?..

Вывод студентов таков: рубоповцы с собровцами про­сто отводили душу, израненную на войне. А мой вывод другой: мы — уже за опасной чертой; не маргиналы-бар-кашовцы-лимоновцы, а представители правоохранитель­ных органов — госслужащие по своему статусу, действую-

щие от имени закона и Конституции, — провели в Хим­ках настоящий национальный погром. И никто их не ос­тановил — никакие прокуроры не прибежали, чтобы вос­становить законность.

Это значит, что люди в погонах, абсолютно безнака­занно и беспрепятственно, заняты не просто разжигани­ем межнациональной розни, что автоматически влечет за собой уголовную ответственность, — они иницииру­ют моноэтничность в стране, а значит, дальнейший ее распад по национальным квартирам. Сепаратизм. Да, тот самый, с которым якобы борется президент Путин, на службе у которого рубоповцы состоят.

Напоследок — о творческой интеллигенции и твор­ческой среде. Негромкая она у нас — в который уже раз. Тихая и смирная. На химкинский погром театральная корпорация отреагировала настолько апатично, будто в Москве и не проживает армия влиятельных актеров и режиссеров, исповедующих либеральные ценности.

А на помощь студентам пришли только их педагоги.

— Я работаю в Институте культуры 25 лет. Преподаю русский язык. Сейчас учу ребят из чеченской студии. Они очень трудолюбивые, стремление учиться — огромное. После всего случившегося с ними я просто заболела, — голос Светланы Николаевны Дымовой, преподавателя Московского госуниверситета культуры и искусства, дрожит. — Первое, что я сказала им: «Знайте, это были бандиты, они могут прийти и к вам, и ко мне. Не отчаи­вайтесь! Мы, педагоги, очень хотим, чтобы вы у нас учились!» Я понимаю, что бандитов не найдут, никого не привлекут к ответственности. Ведь самое страшное, что они им кричали тогда: «Мы вам не дадим учиться в России!» Отношение педагогов, которые работают с «Нахи», — прямо противоположное. Я хочу, чтобы об этом все знали.

Финал погрома оказался вполне в стиле самого по­грома. Вечером весь мужской состав студии «Нахи» про­сто-напросто отпустили на все четыре стороны, не предъявив никакого обвинения. При этом некоторые ру­боповцы, как рассказывают студенты, пытались даже

извиняться, уверяя, что это собровцы «плохие»: «торпе­ды они — сначала бьют, потом думают».

— Мы их простили, — сказал Тимур Лалаев. — Пото­му что они — больные.

Прошло полгода, на экзамен в «Нахи» приехал Андрон Коталовский. Пригласил на роли в своем новом фильме. Они дебютировали. Их заметили.

А следователь подмосковного РУБОПа, особенно люто­вавший над чеченскими студентами 28 марта 2001 года, вдрызг спился, был уволен со службы и сейчас работает грузчиком в химкинском универмаге. Как увидит, пьяный, чеченцев, так кричит: «Привет! Помните меня?..» И да­вай рассказывать собутыльникам, как он их тогда бил. «Видите, в люди вышли...» — добавляет.

А чеченцы молча проходят мимо.